Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 302, 2021
19 февраля в Нью-Йорке скончался художник Сергей Львович Голлербах (1923–2021). Он родился в России. Прожил 97 лет, из них более семидесяти – в США. Он всегда был и оставался до последних дней своих летописцем Русской Америки – в красках и в слове. Его жизнь неразрывно связана с «Новым Журналом»; на протяжении долгого времени он был его автором и президентом корпорации.
Сергей Львович Голлербах похоронен на Русском кладбище в Ново-Дивеево.
Прими, Господи, его душу!
Редакция «Нового Журнала»,
The New Review Inc.
ЕДОКАМ ЛОТОСА
Вместо некролога
«…он подумал: так, возможно, душа ведет на поводке наше бренное тело. Душа вечна и неизменна, а тела изнашиваются, как всякая одежда. Перевоплощение – это смена костюмов, а недовоплощение – вечные короткие штанишки. Говорят ведь, что в самом зрелом мужчине остается что-то от маленького мальчика, а у зрелой женщины – от маленькой девочки. Поэтому быть недовоплотившимся – нормальное состояние», – так заканчивается последняя книга эссе Сергея Голлербаха.
Он ушел на рассвете 19 февраля, во сне. легкая смерть – как поцелуй Господа, будящего сына своего: пора, возвращайся ко Мне!
Тема недовоплощения занимала его все последние годы. Она зрела в нем от ощущения подмененной судьбы. Впервые эта мысль возникла у Сергея Львовича после поездки в Россию. В Москве он попал на дни празднования Победы – и вдруг испытал что-то вроде смущения от того, что его опыт войны отличен от опыта его школьных товарищей. Странное такое чувство отделенности от своего поколения – его коллективной памяти и воспоминаний. Странная тоска по судьбе непрожитой. Кажется, это и принудило задуматься о вариативности человеческого существования, о подмене судьбы и о недовоплощенности Божьего замысла собственно о нем.
Пережитого же самим Голлербахом хватило бы на несколько поколений. Родился Сергей 1 ноября 1923 года в Детском Селе – бывшем Царском, что уже не могло не наложить отпечаток на его личность. Да и семья была особенной, замечательной семьей. Предки его со стороны отца, отправившиеся из бедной Баварии на заработки в Российскую империю, удачно повели свой бизнес: дед был знаменитым кондитером в Царском Селе и, по городским легендам, именно в его кафе ели пирожные влюбленные Ахматова и Гумилев. А мирискусник дядя Эрих Голлербах блистал на лоне отечественной культуры… Мать тоже принадлежала к семье именитой – в других кругах, офицерско-имперских, – и дедушка генерал-майор Алексей Алексеевич Агапов, конечно же, не одобрил бы этот брак-мезальянс; но союз с инженером Львом Федоровичем Голлербахом оказался счастливым.
Впрочем, трудно говорить о счастье в годы Большого террора. В «чистке» Ленинграда после убийства Кирова брата Людмилы Алексеевны, бывшего белого офицера Сергея Агапова, услали в ГУЛаг, жену и дочь его – на Урал. Эта ссылка окажется судьбоносной для всей мировой культуры, ибо именно к поселянке Анне Агаповой, бывшей балерине Дягилева, придет на занятия худенький башкирский мальчик Рудик, и она «поставит» ему ножку, и вырастет из него звезда Рудольф Нуреев. Такой вот зигзаг судьбы.
Сослали и семью Голлербахов. – «Отца арестовали, но через две недели выпустили, дав нам трехдневный срок собрать вещи и ехать в административную ссылку в Воронеж. Там мы прожили два года, отец получил амнистию, и мы смогли вернуться в г. Пушкин (так стало называться Детское Село).» В это же время в Воронеже жил ссыльный Мандельштам, но они не встретились. А уже в США Сергей Голлербах станет автором обложки первого Собрания сочинений поэта (в 3-х тт.), подготовленного Глебом Струве и Борисом Филипповым в издательстве «Inter-Language Literary Associates» (этим изданием еще долго будут пользоваться как единственным).
Мать начала преподавать в Политехническом – была она, к тому же, замечательной переводчицей с немецкого; одаренный подросток Сережа поступил в Художественную школу при Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры.
С началом войны отца мобилизовали, в почти мгновенно оккупированный немцами Пушкин известия от него не доходили, – он воевал, был ранен, комиссован, успел доехать до Анны Агаповой, единственной оставшейся родственницы, – там и скончался вскоре; могила его утеряна. Впрочем, всё это узнал Сергей Львович лишь в конце 1970-х, когда встретился с кузиной Мариной и она поведала о судьбе семьи Голлербахов-Агаповых.
А Сергей с матерью, прямо от окопных работ, оказался закрытым «на оккупированной территории». Пушкин умирал от голода. Рядом умирал блокадный Город Петра.
Первой же военной зимой их вывезли немцы, на принудительные работы, – парадоксальным образом, тем самым сохранив жизнь. Хотя ад трудовых лагерей для остарбайтеров трудно определить как «жизнь», скорее – как длящуюся в ней паузу; рабский труд, голод, насилие сливаются в один бесконечный сюрреалистический замерзший звук.
Звук бомбежки. Сергей Львович не раз рассказывал об американских бомбежках 1945-го – когда земля словно оживала и билась в тело прижавшегося к ней человека, а единственная мысль – «только не в меня!» – стучала в висок… Как вдруг он понял: если не в него, то значит – в рядом лежащего. И четкое осознание своей ничтожности, своей почти греховности захлестнуло… Он так и не избавился от этого чувства стыда за несовершённое, за помысленное лишь, вновь и вновь переживая его.
Очищает ли нас осознание собственной греховности? На это ли возвышенное движение духа рассчитывает Господь, подвергая нас испытаниям во имя нашего воскрешения?.. Многие ли способны понять смысл такого испытания?.. Да и – просто пережить его…
Голлербах часто говорил о «банальности зла» – простая мысль Ханны Арендт не давала ему покоя, отторгая от принятой бытовой морали – но и искушая «живой жизнью»: наслаждаться и радоваться, как в последний раз.
О банальности. Здесь необходимо внести уточнение: в своем диалоге с Мефисто художник является его безусловным, но и равным, собеседником-оппонентом, – пусть искушаемым Фаустом, но различающим всю полноту гаммы Света. Иначе он не художник.
Творчество Голлербаха – «трагедофарс по преимуществу», когда-то заметил умный Борис Филиппов. Друг Иван Елагин в шутливом стихо написал о героях Голлербаха: «угловатые уроды голлербаховской породы»… Сам же Сергей Львович искренне признавался мне: ведь для художника нет некрасивой натуры; более того, чем уродливее, безобразнее человек или предмет – тем он интереснее, потому что в нем ярче выражена форма. Для Голлербаха форма была и оставалась основой творческого метода, его эстетики – и художника, и эссеиста, и человека. Он опирался на немецких экспрессионистов и любил эту мысль о первичности формы – именно из нее рождается всё. Профессор Герман Каспар, учитель Голлербаха в Мюнхенской Академии художеств, ценил византийские мозаики и русскую икону и провозглашал случайной паре русских студентов-дипийцев: «Вот ваше лучшее, а остальное – картинки!» Форма канона как абсолютная форма – фундамент высокого искусства и духовности…
…А обучение в Академии Голлербах оплатил «дипийской валютой»: две пачки американских сигарет за семестр. Сигареты же он получал, рисуя солдат и офицеров в военном клубе.
Молодость легко адаптирует обстоятельства. Но в тех первых послевоенных годах очень важно различить еще и упорство, и труд молодого Голлербаха в его противостоянии судьбе. Кажется, он всерьез решил тогда сам лепить форму своей жизни.
О форме Голлербах много размышляет в книге философских эссе на темы искусства «From а Personal Point of View». В целом легко принимая любое течение в искусстве, он иной раз с жестким сарказмом оценивал то или иное произведение – не оглядываясь на имена и авторитеты. Так досталось и известной «меховой чашке» Мэрет Оппенгейм – именно за посягательство на форму, всё остальное Голлербаха не смущало. Он и сам был всегда готов к эксперименту – искусно балансируя на грани смыслов и самых фантастических сюжетов, но поражая органичностью форм высказывания, – великолепный немецкий экспрессионизм на американской земле. Русская душа, немецкий ум, американский дискурс.
И первой четкой линией в этом скетче своей новой судьбы было решение не возвращаться в СССР. Желания поработать в ГУлаге как-то не возникало, он «унес Россию с собой», как унес его старший друг и наставник Роман Гуль, – как унесли миллионы беженцев от «коммунистического рая» до и после Голлербаха.
На новую землю он попал 5 ноября 1949, на американском транспортном судне «Генерал Баллу», перевозившем дипийцев из Германии в США; прибыл в Бостон. Оттуда в тот же день Голлербах добрался до маленького городка Уильтон в штате Коннектикут, где жила его «поручительница», спонсировавшая отъезд. Всего четыре дня назад Сергею исполнилось 26 лет, за его плечами оставалась старая, отброшенная навязанная судьба. Нужно было всё нарисовать по-своему.
У милой старушки Кумпф он прожил три месяца: в качестве «сезонного работника» сгребал листву, подрезал кусты, выгуливал собак, убирал дома богатых соседей. В Нью-Йорк, в «Город греха», заботливая «поручительница» ехать не советовала. И, конечно же, уже 11 ноября Сергей ступил на Пятую Авеню – шел парад в честь Armistice Day. Мирный праздник с военным уклоном.
В феврале 1950-го он переехал в «Город греха» окончательно. Голлербах был подлинным певцом Города Большого яблока – понимая, как никто, его искусительную притягательность. Они были похожи в главном: в абсолютной освобожденной творческой энергии, требующей всё новых и новых форм, – что не позволяло им обоим вопротиться до конца… Но Голлербах, без сомнения, нашел свой город.
Первое рабочее место он обрел в мастерской шелкографии «Хильда Ньюмен Студио» на углу 112-й и Бродвея. там же трудились многие эмигранты второй волны. Затем была ненависная Квинс-Плаза, литографическая фирма «Киндред Маклин», где он проработал десять лет рекламщиком… Параллельно – учеба в Art Students League (1951) и American Art School (1952). Он лепил себя нового – кропотливо отсекая всё лишнее, прорисовывая образ.
Свою первую комнату он снял за сорок долларов у черной хозяйки на углу 135-й и Бродвея. И дом, и район были обильно заселены русскими эмигрантами. Обо всем этом Сергей Львович позднее напишет в своих книгах – его мемуары станут уникальным архивом послевоенного Русского Нью-йорка, собранием фактов, портретов и рассказов из ненаписанной истории дипийцев, потерянной истории Зарубежной России. Другого такого источника нет – и им стоило бы воспользоваться, чтобы хоть чему-то научиться.
Он оставил себя в этой эмигрантской истории и как автор книжных обложек – известных эмигрантских изданий Осипа Мандельштама и Николая Гумилева, книг Ивана Елагина… Без этих книг в современной России так и не узнали бы – не вспомнили – о тех, кого она потеряла.
Но он лепил себя не как эмигрант. Это была его земля – и его жизнь. И эта новая жизнь вмещала всё – и его русский мир, и его вненациональную вселенную. Через пять американских лет Голлербах стал членом American Watercolor Society. В течение двадцати лет он преподавал в художественной школе National Academy of Design. Он был среди ее пяти русских академиков; он состоял в престижных профессиональных союзах American Watercolor Society, Allied Artists of America, Audubon Artists и National Society of Painters in Casein and Acrylic. Его персональные выставки проходили в Европе и США; сегодня многие галереи могут похвастаться тем, что в их коллекциях представлены его работы… Он – автор нескольких учебников по рисунку, его бывшие студенты и есть основа творческого интеллектуального мира современной Америки.
И не без гордости – но с огромной иронией – рассказывал он мне, как принимали его в члены старейшего американского закрытого мужского клуба «Лотос», – из «советских» там оказались лишь Голлербах да, позднее, Барышников.
Согласно легенде, люди, отведавшие лотоса, остраняются от будней и переносятся в мир возвышенных чувств. Какой изящный завиток, выведенный в судьбе ироничной рукой художника…
Работая над большинством его богато иллюстрированных книг эссе – а особенно над еще готовящейся к печати книги графики – я каждый раз поражалась четкой уверенной линии: рука художника не знала сомнений. Он, безусловно, был мастером. И, безусловно, в совершенстве владел ремеслом. Но еще он был гением линии. Этому нельзя обучиться – это подарок от Бога.
В литературе он выбрал жанр эссе – в чтении легкий, непринужденный (как он сам в общении с людьми), но какой же тяжелый в работе! Умеющих писать эссе сегодня практически нет – жанр требует тонкого понимания сути темы и, главное, абсолютного владения словом – расписывается крыло бабочки, филигранное, тонкое, лаконичное, четкого рисунка… Голлербах владел жанром.
На его писательский талант обратил внимание еще Роман Гуль. Первый текст уже знакомого ему молодого художника Гуль опубликовал в «Новом Журнале» в № 121 за 1975 год; позднее из текстов родилась книга «Записки Художника». Более сорока лет Голлербах писал для НЖ. Десятки книг вышли из-под его пера, в том числе – и в новожурнальном издательстве. Много лет он возглавлял корпорацию «Нового Журнала», всегда – был ее душой.
После выхода в 2013 году первой книги мемуаров в издательстве The New Review Inc. – «Нью-йорский блокнот» – Сергей Львович вступил в Союз американских писателей, National Writers Union; и ребячливо пошутил: «Ну вот, теперь я не только известный художник, но еще и признанный писатель»…
Когда-то Вячеслав Завалишин заметил о нем: «Эти статьи и эссе похожи на беседы – как бы на прогулке тебе объясняют живо и просто, а то и с иронией, что есть мир искусства и мир людей искусства. Рисунок у него – это жертвенный дар земному, обиходному. А краски – это мольба, обращенная к небесному. В этом смысле многие работы С. Голлербаха построены на умеренном контрасте между земным и небесным.»
Умеренный контраст. Воздушность линии. Деликатность чувства. Жертвенный дар земному. Мудрость любви.
Тонкой иронией пронизано всё его существо. Ирония – такое удивительное свойство нашего интеллекта, которое остраняет нас от мира, усаживает в плетеное кресло уличного кафе и убеждает наблюдать за происходящим – со стороны; оценивая, но не вынося вердикта. Да и какой вердикт! Ведь мир так обыден. Так неповторим в своей обыденности. Собственно, в этом и есть правда его формы.
«Всё же… всё же как хочется знать, что такое полное воплощение! Далеко не все одержимы этим желанием, но знающих его называют творческими натурами со всеми вытекающими отсюда последствиями». – Сергей Голлербах, «Размышления недовоплотившегося человека».