Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 302, 2021
ГДЕ ЗДЕСЬ КУПИТЬ НЕБОЛЬШОЙ БУБЕН?
– Как тебе этот? – спросила Люда.
– Супер!
– Не, ну правда? Это же важно!
– Ну, если важно, то возьми розовый! Он тебя омолаживает.
– Розовый?! Ты бы пошел в розовом на встречу директоров банков?
– Не пошел бы! – честно ответил Алик.
– А этот? – она показала ему серый.
– Прекрасно! – ответил он.
Она кивнула и показала пальцем на верхнюю полку.
– Подай там – коробку с обувью!
– Есть подать там с обувью, товарищ майор!
Было обычное воскресное утро, на календаре девятое сентября две тысячи первого года, ровно десять лет с их приезда в страну. Завтракать садились поздно. С вечера остался холодец, свекольник и колбаса из русского магазина. В ОВИРе, протягивая им визы, служащая, с впалыми щеками и узкими губами сказала: «У вас двухкомнатная квартира, тридцать квадратных метров, в хорошем районе – зачем вы уезжаете?» Алик ответил, что не в квадратных метрах счастье.
– А в чем? – спросила она рассеянно.
– Поеду, разузнаю, в чем, и напишу вам!
– Ой, пожалуйста, не надо!
«А вот взять бы и написать ей!» – подумал он.
Недопитая бутылка водки стояла в холодольнике под наклоном, как будто она много пила вчера.
– Свекольник даже вкуснее на следующий день! – сказал Люда. – Где же Андрей?
В коридоре послышались детские шаги. Шаги забежали в ванную комнату, потом снова проскакали в сторону детской, и через минуту сын приприрыгал на кухню.
– Я – лягушка!
Алик выдвинул табурет для сына. Этот стол и три табурета фирмы «Мебель Май» они привезли с собой. Шкафчик для посуды, правда, купили здесь. И сына сделали здесь. Он был их счастье.
– Ешь! – сказала Люда и поставила перед сыном тарелку, добавила ложку сметаны.
Счастье вертелось на табурете фирмы «Мебель Май» и не хотело есть свекольник.
– Она обещала блины! – воскликнуло счастье и показало пальцем на мать.
– В следующее воскресенье будут тебе блины! Маме надо собраться в дорогу. Ешь, что дают!
– Я не буду это! – сказало счастье и отодвинуло тарелку со свекольником.
Алик терпеливо объяснил, что, во-первых, не «она», а «мама», а во-вторых, не надо капризничать.
– Помни, что где-то в этот самый момент у некоторых детей вообще нет еды. И не только сейчас. Иногда даже неделями нет, а то и месяцами. Дело плохо, брат! Так что ешь свекольник!
– Они умирают?
– Умирают, умирают! – рассеянно ответил Алик, наливая водку в рюмку.
– Прямо сейчас?
– Да, да. Ешь!
Услышав, что где-то некоторые дети прямо сейчас умирают без еды, сын замер.
– Ешь, ешь, их потом воскрешают!
– Как?
– Они зовут шамана, и он бьет в бубен и поет ритуальные гимны, пока человек не проснется. Ведь смерть – это просто очень крепкий сон.
– Как у тебя?
Алик поперхнулся водкой.
– Ну ты знаешь, это самое…
– Вот-вот! Устами ребенка глаголет истина! Я тебя умоляю: не проспи завтра. Мы постоянно опаздываем в школу из-за того, что ты не слышишь будильник! – сказала Люда.
– Купи мне бубен, – попросил сын.
– Хорошо-хорошо, – сказал Алик и выпил.
Днем делали уроки, писали и считали. После обеда Алик взял сына в Централ-парк, чтобы жена могла спокойно дособираться. В парке они с сыном взялись играть в бадминтон, но ветер уносил воланчик. Вставили в него камешек для веса, и воланчик полетел ровнее.
– Мягче, мягче! Поддавай снизу! – повторял Алик.
«Мягче, мягче, снизу поддавай!» – вспомнил он голос отца. Так же вот по воскресеньям ходили в Измайловский парк, находили ровную площадку. Тридцать лет прошло. Наверное, отец тоже считал его счастьем. Веселый, работящий человек, прошел ребенком через детский приют на Урале, выучился на инженера, строил железные дороги в Сибири, а погиб, переходя шоссе перед домом: пьяный водитель грузовика не затормозил перед пешеходной «зеброй». Отец умер в машине скорой помощи от кровоизлияния в мозг, и Алик с тех пор мучился только одним. Он всё время представлял темное нутро скорой и спрашивал невидимого отца: «Тебе было больно?».
Только игра в бадминтон заладилась, как прибежал бультерьер, толкнул Андрея рылом и, когда тот повалился в траву, унес его ракетку. Возмущенный Алик побежал за ним, но не догнал. Расстроенный сын сказал:
– Ты обещал бубен!
– Какой бубен? А, бубен!
Дошли до детского магазина на Бродвее. Алик спросил продавщицу:
– Скажите, где здесь купить небольшой бубен?
– Бубна нет, – ответила она лаконично.
На ней была розовая юбочка и розовая кофточка с рукавами-воланами. На голове – обруч и ушки. Она равнодушно пожала плечами и смерила сына взглядом.
– Мы продаем деские костюмы для Хэллоуина. Абрахам Линкольн на сэйле.
Алик посмотрел на сына, но тот помотал головой. Девушка с ушками ждала.
– Так возьмете Линкольна или как?
– Мы будем искать бубен, – ответил Алик розовой девушке.
Они пошли дальше, зашли в пару китайских магазинов: бубна нигде не было. За всеми этими хождениями где-то оставили вторую ракетку. Возвращаться и искать было лень, тем более, что зажелтели фонари, стало быстро смеркаться. Было уже темно, когда добрались до дому. Алик помог сыну снять курточку и повесил ее на вешалку, до которой тот не доставал. В шесть лет Андрей выглядел как пятилетний: бледный, с тонкой шеей. Собранный чемодан жены стоял у двери с таким видом, как будто собирался ехать сам.
В понедельник десятого сентября в четыре утра приехавшее за Людой такси прогудело внизу. Хлопнула дверь. Внизу в продовольственный приехала машина, загрохотал подъемник. Грузчики перекрикивались громко и мешали уснуть. Потом Алик, наконец, провалился в сон, которым спят только страдающие бессонницей люди, и проснулся от телефонного звонка. Откуда-то издалека раздался осипший голос жены. Она прокашлялась.
– Ты где?
– А ты? – удивленно спросил Алик.
– Я в Чикаго.
Спросонья он решил, что ослышался.
– Где?
– В Чикаго.
– Как ты там оказалась?
– Ты что, выпил?
– Нет, что ты, ведь еще утро!
– А где Андрей?
– Наверное, спит.
Алик получил за всё сразу. За то, что сын опять опоздает в школу. И пошло, поехало. За то, что он обещал поменять замок еще в начале лета, но не поменял. Люда припомнила ему, как в квартиру проник мужчина: она как раз вышла из душа голая, он стоял в пальто и обуви на их новом паркете. От него пахло алкоголем. Увидел ее, сказал: «Ты не похожа на Фариду!»
– Ты представляешь, что я испытала, когда незнакомый мужчина увидел меня в таком виде?
– А тебе бы было легче, если бы это был знакомый мужчина?
– Мне было бы легче…
Он не услышал дальше, в телефоне проехал поезд.
– Я захожу в метро! Не забудь, что сегодня придут! – донеслось сквозь помехи.
– Кто?
– Ты что! У нас же сегодня собирается книжный клуб! – прокричала она.
Понедельник в конторе всегда был легким днем. Алик закончил дела вовремя и поехал за сыном в верхний Манхэттен. Они вернулись домой. Алик открыл холодильник и среди белого безмолвия увидел кусок старого сыра и остатки холодца. Тут только он вспомнил, что она дала список продуктов, которые надо купить. Он нашел список в кармане куртки и кенгуриными прыжками помчался в магазин. Там он, к своему удивлению, увидел очередь, какой не видел со времен советской власти.
– Амиго, что тут происходит? – спросил он шепотом у знакомого кассира.
Тот развел руками.
– Студенты! Начало учебного года. А что у тебя там?
– Ерунда всякая. У меня сын один дома остался.
– Ну, давай пробью быстренько!
В общем, он всё успел сделать к началу собрания книжного клуба: разложил на блюде сыр, в одну плошку – маслины, в другую – оливки, поставил на стол бутылку «Пино Нуар», бокалы. Пришел из комнаты сын, окинул взглядом:
– А хлеб?
Да, сказал Алик и нарезал и положил в плетеную корзинку хлеб. До прихода книжных дам оставалось еще полчаса. Алик налил себе красного вина и стал пролистывать заданную книгу. Они обсуждали рассказ Гоголя «Записки сумасшедшего». В магазине, где он ее купил, Гоголь стоял в разделе «Легкий юмор. Анекдоты». «Действительно, обхохочешься!» – пробормотал Алик, наливая себе еще вина. Он очень надеялся, что книжные дамы не придут. Бывает такое: мысленно баррикадируешь личное пространство, иногда срабатывает.
Они пришли – милые, интеллигентные американки: две медицинские работницы, две офисные служащие и русская парикмахер Надя. Она по-русски почти не говорила, приехала в пятнадцатилетнем возрасте и умудрилась забыть всё. Вся мировая несправедливость состоит в том, что язык так долго учится и так быстро забывается. Алик услужливо подал дамам бокалы с вином, а себе налил виски. Со стаканом в руке он опустился в кресло и стал слушать, как они обсуждают героя, называя его то Прошкиным, то Прищикиным. Мысли его носились далеко.
Часы показывали два часа чего-то, когда он открыл глаза. Судя по волчьей темноте за окнами, все-таки было два часа ночи. Значит, он уснул во время заседание книжного клуба. Шея затекла. Он простонал:
– Ах, как неудобно получилось! Людка убьет и правильно сделает!
Он встал, перенес посуду со стола в моечную машину, попил воды из крана. Вода оставила во рту вкус хлорки, и, чтобы смыть его, он плеснул в стакан виски. Когда он распростался на холодном супружеском ложе, он окончательно проснулся. Тогда он взял из тумбочки таблетку, которую обычно принимала жена. «Очень легкое снотворное!» – говорила она ему. «Как она там?» – подумал Алик, проваливаясь в сон.
* * *
И было утро нового дня… Он взял сына за руку, и они перешли на другую сторону Бродвея, чтобы ехать в школу. Алик подсчитал, что если обойдется без пробок, то они приедут позже на каких-нибудь жалких двадцать минут, а дальше он нырнет в метро и будет на работе в восемь тридцать. Он работал брокером в знаменитой компании «Marsh & McLennan». Его офис – предмет его гордости – располагался на сотом этаже в World Trade Centre. Алик уже держал руку поднятой, и в этот самый момент он увидел его: небольшой красный бубен висел в окне магазина.
– Стой здесь и не сходи с места! – крикнул он сыну.
Алик проскочил между машинами и купил. Сын был счастлив. Он хотел взять бубен с собой в школу, но Алик сказал, что он получит его вечером, потому что они уже здорово опаздывают и, если сын еще явится с этим бубном, то будет им от мамы нагоняй. Он и так будет, конечно.
Желтое такси подъехало к бровке, они сели.
– Отец, гони! Тут без сдачи!
Алик протянул шоферу червонец, хотя проезд до школы стоил только пятерку.
– Ох, опаздываем! – сказал он сыну.
Тот вздохнул и положил руку на руку отца.
– А эти гимны, они какие?
– О, они красивые!
– И они воскрешают по правде?
– Да, да.
Сын кивнул. Между ними возникло то особое понимание, которое только бывает между немного провинившими мужчинами.
Сдав сына с рук на руки учительнице, которая смерила его кислым взглядом, Алик вышел из школы. И тут на него навалилось. Его мучило похмелье. «Черт с ним, я всё равно уже опоздал на собрание!» – коварно пронеслось в голове. Рядом был ирландский бар, окно которого приветливо подмигивало ему светящейся рекламой пива «Budweiser». Он вошел в утреннее пахнущее моющими средствами помещение пивной. Ничего не будет, если он присядет и выпьет стаканчик! – пронеслось в голове, – вот она, обманчивая легкость похмельного человека.
Он заказал, и ему подали на салфетке высокий стакан.
Он выпил залпом. В душе стало тепло и как-то уютно. Он пожалел себя за вечную рабочую каторгу и попросил еще пива и кофе.
– Десять лет назад мы с женой приехали в Америку! – сказал он бармену.
– Поздравляю!
– Женщина, которая выдавала нам визы, сказала, что мы с женой пожалеем.
Бармен непонимаюше улыбнулся.
– Я ее люблю. – сделал признание Алик. – Не женщину с визами, а жену!
– А! – сказал бармен.
– То-то! – сказал Алик, довольный тем, что прояснил ситуацию.
Зазвонил телефон. Это была она.
– А-лё! Это ты, любимая? – спросил он игриво.
Она же в ответ только кашлянула.
– Где ты?
– На работе.
– Идиот! – закричала она и вдруг зарыдала.
Она говорила и говорила: проклятья мешались с ласковыми словами, которых он в жизни от нее не слышал. Она говорила, что он – ее единственный свет, ее любовь. И уже ничего нельзя было понять, что она говорит, а только смотреть на работающий над головой бармена беззвучный телевизор с бегущей внизу строкой и бесконечно повторяющимся кадром: влетающим в здание самолетом. Он тоже плакал от горя. А потом от счастья, что жив. И снова от горя, от счастья.
НЕДЕЛЯ В ПИТЕРЕ
Кира Львовна с дочерью Аллочкой устраивали в Бостоне домашние вечера, создавая вокруг себя такой уют, что хотелось сидеть и сидеть в гостях. Вот уже и подробности вечера забываются, а ощущение светлого праздника остается надолго и держится в душе. К началу застолья две женщины еще хлопотали вовсю: несли из кухни горячие пирожки с грибами, выкладывали на блюдо со льдом кислые помидоры собственного приготовления. На Кире Львовне простое платье, гладкие волосы убраны в прическу, из украшений – только серебряная цепочка с рубиновым кулоном. Уютная Аллочка в узких джинсах и вязаном свитере приглашает всех к столу. Она молода, черные волосы касаются широкого ворота, низкий голос действует успокаивающе. Еды было много, и вся она вкусная.
После обеда женщины подавали кофе с ликерами. Они улавливали по выражению лиц, по какой-то особой тактильной реакции, с кем и о чем беседовать и, если чувствовали, что людям не интересна тема, то с легкостью переводили разговор на другое. Всё это делалось по-простому, радостно, с сердцем, с искренним пониманием окружающих. Мало кто из круга знал, как сильно Кира Львовна тосковала по прежней жизни. Просто иногда мелькала фраза: «А у нас в Питере зимой, бывает, идешь вдоль Грибоедова канала, и слышно, как поет лед, подмерзая».
Вообще-то Кира Львовна приехала в Америку исключительно потому, что дочь нуждалась в ней. Аллочка влюбилась. Он был режиссером, старше ее на восемнадцать лет, жил в Канаде. Познакомились на кинофестивале. Сошлись. Чаще всего он приезжал к ней в Бостон, но однажды под Новый год она прилетела без предварительной договоренности, хотела устроить сюрприз. Она привезла ему в подарок лыжи «Цитадель», его мечту. Была зима, ветер исколол ей лицо и руки, пока она добиралась от метро до его дома. У нее были ключи от квартиры, которые он в последний заезд забыл у нее на тумбочке в прихожей.
– Сюрприз! – закричала она, войдя.
В комнате за столом рядом с избранником безалаберной Аллочкиной судьбы сидела молодая девчонка – на вид годов двадцати пяти – двадцати семи. Проревевшись в подъезде, Аллочка поехала в аэропорт, по дороге вспомнила, что оставила лыжи на остановке такси. С этого всё и началось. Аллочка заболела. Она не могла ходить на работу, не занималась девятиклассником-сыном, худела, таскалась к психиатру, влезла в долги. Она была так плоха, что Кира Львовна после очередного телефонного разговора решилась. Она приехала и нашла Аллочку в полной апатии, а внука Антона заброшенным. Мальчик учился плохо. К десятому классу волочился в последних. Въехав в трехкомнатную Аллочкину квартиру, Кира Львовна лечила любимую дочь домашним пенициллином – так она называла куриный суп. Поставив Аллочку на ноги, Кира Львовна взялась за внука: занималась с ним алгеброй и физикой. Она за несколько месяцев подтянула его по истории, даже по английскому. Ведь для написания складного текста важно, чтобы была складной мысль. Антон из неуспевающего унылого разгильдяя вдруг превратился в усидчивого подростка. Дом особенно ожил, когда с благословения Киры Львовны Аллочка поменяла квалификацию.
– Надо делать то, к чему сердце лежит! – настоятельно увещевала она дочь, и та бросила ненавистное программирование.
Аллочка открыла свой бизнес: стала возить туристов из России. Вот так она познакомилась с ним. Его звали Олег. Он тоже был из Питера. Атлетичный молодой человек перевез в Аллочкину спальню чемодан, с которым приехал, – в нем была пара брюк, пара рубашек и ветровка. Его одели, обласкали. Он был маляром, работал на стройке. Но всегда мечтал заниматься живописью.
– Работа найдется! – повторял он.
Его часто можно было видеть у русского магазина. Потом он стал брать уроки живописи у одного художника. После месяца занятий, за которые платила Аллочка, он принес первый шедевр. Когда он повесил полотно с березами на стену, Кире Львовне стало дурно. Ее будто ударили по голове. «Парень-то он добрый, но эти его березы уж слишком напоминают милицейские дубинки!» – шепнула она дочери. За этим последовали другие полотна. Березки, березки – все прямые и полосатые. От них рябило в глазах. Стучал молоток, на стену вешалось очередное творение. Она обсудила вопрос с дочерью, но та попросила пощадить ее чувства, и деликатная Кира Львовна больше не заводила речь о творческих прорывах Аллочкиного жениха. Вообще, Кира была непритязательна. Она верила в то, что надо сосуществовать с людьми, не мешая им. Их душевное равновесие важнее ее комфорта и удобства.
Далее начинает происходить нечто вообще контринтуитивное для Киры Львовны. Олег делает свою веб-страницу, называет ее «С русским акцентом». Самым необъяснимым образом картины его покупают в городе и за пределами.
Кира Львовна с еще большим энтузиазмом занялась внуком. Учила его писать эссе для подачи в колледж. Хорошей темой для эссе считался рассказ о культурных корнях. Иные, может, и перегружают свои писания набором клише, но тут уж Кира Львовна проявила вкус в выборе реалий. В нее природа заложила понимание красоты, идущей от ясности изложения. Она рассказывала о городе на Неве, показывала альбом со старыми фотографиями. Антоша вбирал услышанное и увиденное. Но этого было мало. Ей хотелось вживую показать мальчику Питер, походить с ним по улицам, потрогать руками чугун оград. Она мечтала о поездке.
Они решили, что поедут в Россию на весенние каникулы. Так и планировали, оформили Антону гостевую визу. В их планы вторглась свадьба, приготовления к которой легли на ее плечи. Рассчитывать на молодых она не могла – все пошло бы прахом. Жених рисовал пейзажи с русским акцентом, Аллочка, как полоумная, бегала в поисках платья для себя, костюма для него. И еще, как всегда, на весну пришлось много работы по турбюро. Но Кира Львовна не сетовала ни на зятя, ни на дочь. «Пусть! Ей хорошо, и слава Богу! Живи и дай другим жить!» – повторяла она присказку мужа.
Жених творит, Аллочка водит туристов. Кира Львовна пишет и рассылает приглашения, и ей помогает только внук. Вместе они разослали сто пятьдесят приглашений – все, написанные от руки. Впереди оставалось самое главное – составить меню. Кира взяла это на себя. Она поехала в русский ресторан выбирать блюда. Шеф-повар Арон доверяет ей. Кира пробует блюда, советует:
– Вот в эти котлеты из баранины хорошо бы добавить сухого мелкого укропу и провансальских специй.
Сразу видно, что она разбирается.
Она забегалась до того, что у нее поднялся сахар. Пару дней перемоглась, отдохнула – и снова в бой.
Но всё же ее нагнало и прихватило. Кира Львовна почувствовала, что голова кружится и во рту сухость.
Русский доктор, друг семьи, озабоченно потер переносицу и посмотрел в компьютер.
– Да, дорогуша, придется поднять дозу глюкагона! Что же случилось-то?
Кира показала на округлые бока.
– Ем варварски много, как говорил Чехов!
– Прекрасный писатель! Очень жизненный. Надо полежать, надо диету, надо покой!
– Покой нам только снится! – смеется больная.
Играли свадьбу, делали хупу – все по ритуалу, как надо. Аллочка бросала букет, и подруги прыгали и ловили. После поехали в ресторан. Столы ломились от яств, в хрустальных вазочках лежала икра. Плясали, веселились. Музыканты пили и наяривали русские песни. Потом в ход пошли цыганские мотивы, и Кира Львовна в нарядном платье, с рубиновым кулоном на высокой груди, в любимой шали с розами прошлась, поводя плечами, – да так, что все ахнули. Ох, хороша была свадьба! Ее потащили в круг. Она плясала и плясала. Приехали домой только утром. Она отлежалась денек и снова захлопотала, ведь внук сдавал экзамены, заканчивал школу.
Вот и сбылось. Был месяц май, как в фильме Хуциева, в ее любимом. Аллочка с мужем отвезли ее и Антошу в аэропорт, долго целовались, и – полетели. И вот она дома, стягивает пластмассовую пленку с мебели, трогает рукой обивку, открывает картины. Горячей воды нет. В окне – продрогшие тополя, через дорогу на Московском – реклама какого-то Папанина. А ей всё в радость.
– Пошли гулять! – сказала она внуку. – Только надевай куртку!
Антоша, румяный после холодного душа, надел куртку, потому что в Питере бывает тепло только в июне-июле.
Они ходили целыми днями, а то и ночами. Где-то останавливались, гладили каменного льва, снова брели. Со старинных тополей летел пух, устилал клумбы, зыбился в продувных подворотнях. Самый отвлеченный и умышленный город в мире был их в эти дни и чудесные вечера. Вдоль щербатых мостовых загорались горбатые фонари, чтобы осветить только себя же самих да еще бросить ложку меда в водяной деготь. В белые ночи сочится серебряный свет из неба; тяжелые фасады домов удваиваются в мостовых и каналах, всё кажется торжественным и немного печальным. И они кружили по его улицам, шли по набережной. И где-то вдруг стемнело; она села на скамейку, закрыла глаза. Ей захотелось спать, и она не понимала, зачем Антоша теребит ее за плечо, зачем зовет каких-то людей, опять трясет, кричит, бубнит что-то в телефон.
Кира Львовна проснулась на том свете. По тусклым, сочащимся сквозь ветки перистым облакам Кира Львовна догадалась, что одна жизнь кончилась и наступила другая. Она пришла к мужу. Он вышел из дверей в своем обычном костюме и серой рубашке. На ногах старые туфли. Стояло хмурое утро, с порывами мокрого ветра с моря. Она засмеялась от счастья.
– Ты не мерзнешь?
– Нет. Я соскучился!
– А уж я как соскучилась, родной!
Они дошли до знакомого дворика на Шпалерной, присели на скамейку.
Он закурил.
– Как ты? Как Аллочка?
Она сказала про свадьбу. Он уже был в курсе. Вообще поразительным образом выяснилось, что он знал обо всех новостях. И про внука, и про трения с зятем.
– А как сейчас-то? Поладила с Олегом?
– Как-то, вроде… – ответила она неуверенно.
– Он – хороший парень. Так что потерпи.
Она кивнула. Мужу она всегда верила.
Он положил ладонь на ее руку. Он говорил, что у него всё хорошо, он просто очень переживает за них. Хватает ли им на жизнь?
– Хватает, хватает, не волнуйся! – бормотала она.
Они долго сидели молча, рука в руке. Потом она заметила, что он клюет носом. Она провела по холодной щеке рукой.
– Ну вот! Я вижу, что ты замерз и устал! Пойдем к тебе!
Он покачал головой и сказал, что ей лучше вернуться туда, где она нужна.
– А ты?
– А что со мной станется? Я подожду!
Ей сильно не хотелось оставлять его: так бы и сидела вечность – рука в руке. Он отстранил ее от себя:
– Кирушка, надо жить, пока не позовут.
– А меня разве не позвали?
Он опять покачал головой и поднялся, чтобы уходить.
– Нет еще. Зато там, видишь, собралась вся наша семья. Аллочка с мужем прилетели, Антоша ждет… Не волнуй их, Кирюша!
– Да когда же они успели прилететь, ведь я всего несколько часов отсутствовала?
Он опять покачал головой.
– Это здесь прошло несколько часов, а там, – он показал на что-то впереди, за ее спиною, – прошло три дня.
Она взглянула в ту сторону, куда он смотрел, и увидела своих. Когда она обернулась, его уже не было. А потом исчезла улица и мокрые деревья. Она была в больничной палате – белые стены, тумбочка, подоконник. И вокруг происходило черт-те что. Распухшая от слез Аллочка кричала на медсестру.
– Что значит в больнице нет глюкагона?
Зять Олег бесконечно жал на кнопки мобильника и требовал какого-то Мухина. У Мухина требовал, чтобы тот срочно доставил глюкагон, потому что близкий человек в коме. На стуле, прижимая к груди пальтецо, сидел Антоша. Вид у него был совсем потерянный, глаза на мокром месте. Время от времени он хлюпал носом.
– Господи, неужели это всё из-за меня? – испугалась Кира Львовна. Ведь больше всего она боялась доставить хлопоты.
Кира Львовна облизнула пересохшие губы и тихо позвала:
– Антоша!
Бостон