Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 300, 2020
СОЛДАТСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Посвящается В. Уфлянду
Ты сегодня устала. Спи себе.
По уставу
Пишутся письма.
Он приходит обычно к ночи,
Треугольный солдатский почерк.
Полистаешь его у лампы,
Переставишь ее
Поближе.
Ты сегодня устала.
Легла бы, слышишь?
Тундра.
Трудно. Рабочий ветер.
Он настёгивает гимнастерку
Из холста беззащитного цвета.
Это там,
На конце ответа.
Говорят о далеких семьях.
Ковыряют
Мерзлую землю.
Трудно.
Тундра. Идут оттуда
Поздним часом солдатские письма.
Попечалься,
и спи себе…
1956
ФЕВРАЛЬ НА ТАВРИЧЕСКОЙ УЛИЦЕ
Каждый угол на этой уличке,
Затвердившей его ненастье,
Был обшарен глазами колючими
И ошпарен был рифмами наспех.
И прохожий, задумав каверзу
Своему преуспевшему другу,
Замечал, как чуднó спотыкается
Человек, огибающий угол.
День встречал его светом и холодом,
Как особая форма озноба;
И улыбка была приколота
Справедливой, высокой злобой.
И прохожий, задумавший каверзу
Своему преуспевшему другу,
Никогда и ни в чем не раскается,
Только будет стихом перепуган.
Так кромсать свое сердце наскоро.
Разбегаться в цветах побежалых.
Знать, что если тоска угластая,
Значит солнце в ней дребезжало.
февраль 1956
НЕСКОЛЬКО ПЕРВЫХ ЦВЕТОВ
Тогда, в начале дня, в начале месяца
Я нес к тебе весеннее созвездьице.
Должно быть,
И нелепо, и потешно
Я шел, как с чистой склянкою аптечной.
Ты мыла волосы. Ты не хотела выйти.
Как будто с возрастом,
как будто можно вырасти.
Должно быть,
так потешно, так застенчиво
Я нeс его в ладонях, словно птенчика.
Весеннее прохладное созвездьице,
Оно ночами
из-под снега светится.
Нечаянно приснится мне.
Нечаянно.
Как ты.
Ах, это всё было вначале.
май 1958
* * *
Со мною девочка идет, Наталья.
Ты словно туфелька, моя Натальюшка,
и словно лодочка, надо льдами –
ты на ледышки, идешь, наталкиваешься.
У школьников в пеналах – марки,
в портфелях мокрые лежат тетради…
Мы школьники с тобою в марте,
на завтраки мы всё потратили.
И улицы для нас проветрены,
начищены, блестят как никелевые.
И все деревья стоят приветливые,
и скоро белые наши каникулы.
О, ракушка на море летняя,
о, как засасывает глубина!
Ты – донышко мое последнее,
откроешься – и нету дна…
И небо – звездами и медузами,
земля – пещерами и дверями
сквозят, просвечивая донизу,
и кажутся совсем дырявыми.
И девочка над миром тающим,
проветренная и сквозная –
ветрами теплыми, налетающими,
и ты просвечиваешь, я знаю!
1959
НА АРЕСТ ДРУГА
Не получился наш прекрасный план,
всё сорвалось… Держись теперь, товарищ!
Делили мы безделье пополам,
но ты один и дела не провалишь.
А всех трудов-то было – легкий крест
процеживать часы за разговором,
мне думалось: ты – мельник здешних мест,
ты – в мельника разжалованный ворон.
Безумного ль, бездумного держал
то демона, то ангела над кровом.
Один запретным воздухом дышал,
орудовал другой опасным словом.
За это – а за что тебя еще –
и выдворили из полуподвала,
и – под замок. Жить, просто жить и всё,
оказывается, преступно мало.
Виновен ты, что не торчишь у касс,
что чек житейских благ не отоваришь.
И, веришь ли, впервые на заказ
пишу тебе – держись теперь, товарищ.
1970
ПОЛЬШЕ
Бравурно говорлив, чернокрылат и лаков,
жемчужную картавинку рояль
пророкотал и выплеснул, восплакав…
Но благородный звук никак не окрылял
ни «Польшу нежную, где нету короля»,
ни бурно негодующих поляков.
Увы, не волновал блистательный клавир
ни прелестью прохлад, ни прелью жара,
которыми он Истину кривил:
заполонил эфир как раз, когда Варшава
белками, бедная, от немоты вращала.
И плыл аккорд по клавиши в крови…
Конечно, под прямым присмотром сюзерена…
Но – свой же, свой! – на марсовых полях,
чтобы страна не стала суверенна,
орла когтит орел, и с ляхом бьется лях.
– Тадеуш, ты хорош не тем, что ты поляк,
лишь – ежели мышление созрело!
Виновен ли при том со-братственный народ?
В другом бараке общего режима
ярмо ему больней и дольше трёт.
Но, чтобы Музы ввек беда не раздружила,
наш дивный Мандельштам, свои распялив жилы,
о Польше пел, небесный патриот……
Всё той же властию неправедной замучен…
Виновен ли со-ангельский ему
со-херувим в лазури благозвучий,
что музыка его маскировала тьму –
прославленный Шопен – куда зовущий?
Хотя бы в этот час чахоточно зардейсь!
Не отдадим серебряного дара!
И дорог мне поляк, но не гордец.
Скорее ты со мной, гордячка, солидарна,
пока расстрелянною шубкой смотришь странно
в сестричестве растерянных сердец.
Милуоки, дек. 1981
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ИМПЕРИИ
Ну как не помянуть Большого брата,
когда его недрёманнейший глаз
влипал в окно с огромного плаката,
на весь фасад, с изнанки зная нас.
Но для тебя, вольняшки и придурка,
рассвет бывал совсем иным чреват:
гремел в окне наружный репродуктор,
в башку вбивая звука мегаватт.
Как в шесть утра: «Проклятьем заклейменный»
сквозь две подушки на ушах «Вставай!» –
прогаркнет, поневоле к миллионам
таких, как ты, идешь на Первомай.
А помнишь Ноября промозглый ветер?
Ты держишь Пельше, от своих отстав.
«Товарищи, ряды свои проверьте», –
распорядитель тянет за рукав…
Почтовый ящик! От таких подальше…
Колосья колят Мировой кочан.
И ты полюбишь на ходу поддавших
родных, с утра под мухой, заводчан.
Вперед нельзя, и напирают сзади,
и выход вбок закрыт грузовиком.
Что делать с Пельше? Выбросишь – посадят…
И давит балерун броневиком.
На отщепенца здесь идет облава.
Всё в кумачевой и твоей крови:
и «С», и «Л», и «А», и «В», и СЛАВА
на министерствах Правды и Любви.
1984
ЛЬВУ ДРУСКИНУ
В последний летний теплый день года,
когда уже в саду совсем осень,
мы вспомнили о дне другом, зимнем,
до праздников примерно дней за семь.
И дров-то будь здоров брала печка,
горячий нижний свет лила в лица,
и дня хватало нам вот так, с верхом,
чтобы поймать, хоть раз, взгляд друга…
С утра затопишь печь, глядишь – вечер,
и в вечность наш денек уж весь вышел,
и лыжи не нужны. Ну дай выпить
за тот последний теплый день года.
1970