Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 299, 2020
ПЯРНУ
Всадник без головы
мчится среди песчаных дюн,
ты – юн, я – гамаюн,
оба мы одеты
в свои секреты
полишинеля,
как в латы,
твой пересказ незамысловатый
гудит полетом шмеля
и звенит земля,
мои стихи,
влажные от чепухи,
намекающей на грехи
десятилетней девочки,
откликаются немощью,
жаждой одиночки,
тайной нераскрытой почки,
но тебе представляются
творчеством, почти пророчеством.
Так пролетели –
стайкой, гурьбой –
три недели
неразлучного пляжного счастья,
прощаться
мы тогда не умели,
стали, зато, причастны
звездному небу
над головой,
погрызли лунного хлеба,
видели эту и ту звезду,
пока закон небесный
находил-искал свое место
в нашем детском раю, аду.
L’ELISIR D’AMORE
Как бы ни был смешон эликсир любви, с чем бы не был смешан,
Со святой мошеннической водой, или с чем покрепче,
Ты всю жизнь искал его, весел и безутешен,
С любовью в сердце вставал и засыпал под вечер.
Допивал его из горлà до последней капли,
Пока любовь кокетничала жестоко и равнодушно,
И всегда не доставало чуть-чуть, чтобы не наступать на грабли,
Не терять голову, сплетню в дверях подслушав.
Отчаявшись, ты готов был уйти в солдаты
За тридевять земель – утешиться в объятиях смерти,
Но у тебя хватало глупости и бравады
Верить в эликсир – ну что вы смеетесь, черти.
Una furtiva lagrima* закипает, полощет горло
Тенором, тетеревом, и вот уже любовь бежит к тебе, задыхаясь,
Ты раскланиваешься, думаешь: наконец попёрло,
Занавес падает, и концовка оказывается совсем другая.
______________________________
*Una furtiva lagrima – «скрытая слеза», знаменитая ария из оперы L’elisir d’amore.
НОВЫЙ ОРФЕЙ
Вывел за руку на свет впереди,
лай, и хохот, и вой за спиной,
вывел и отпустил – мол, иди,
дальше можно уже и одной,
осторожно оглянусь и вернусь
в голосящую привычную тьму,
только раз еще крутну эту ось –
посмотреть тебе вослед, одному.
* * *
Ласка, нежность – пленные зверки
женского опасливого рода,
не достать рукой твоей руки,
не пустить зверушек на свободу,
голубь до тебя не долетит,
утомится, к вечеру вернется
с веткой из далеких палестин,
приголубь уж там кого придется.
* * *
Нет, это я не о любви,
о чем тогда? сама не знаю,
о том, что, как ни назови,
я не ищу и не теряю,
o том, каким я вижу свет,
не близким, не в конце тоннеля,
он прорывается в ответ
моим вселенным параллельным,
у этой силы световой,
меня обнявшей и хранящей,
подчас бывает облик твой,
а голос – раз в году, не чаще.
* * *
В понедельник утром она спит непривычно крепко,
и будильник в половине седьмого
выдергивает ее, как репку,
почти из мира иного –
отвезти его на вокзал,
соблюсти ритуал,
уезжая на пару дней, ненадолго,
он не любит путешествовать налегке;
проверить банку супа, чтобы не потекла в рюкзаке, –
поверхностный интеграл семейного долга.
Можно было бы притвориться спящей,
или заснуть по-настоящему,
под гул воды, пока ты бреешь
незаросшую за ночь щеку,
но так образуется брешь,
в которую ухают годы, сбившиеся со счету,
поэтому я неурочно воскресаю, встаю
в понедельник ясный ли, мутный,
оказаться ведь можно в аду, в раю,
в любую непредвиденную минуту.
ДИАЛОГ
Одна говорит –
у меня было много мужчин
всегда,
начиная с детского сада,
Костя свистеть учил,
Митя совал мне яблоки, булочки,
смешно и досадно,
как будто мне было надо;
проводить меня
стояли в очереди,
я – темнила,
дразнила в глаза
просто так или за прыщи,
реже благоволила,
когда хотела
допускала к телу;
Ты не думай –
четыре раза
была замужем,
выбирала лучшего
из лучших,
потом наскучило,
теперь ищи свищи.
Другая говорит –
у меня было много любви,
начиная с детского сада,
булочки отдавала Саше,
яблоко подвигала Гале,
воспитательниц тоже
любила, но они были выше,
недосягаемей,
любила улицу Марата,
троюродного брата
из Минска,
деревья в Павловске;
в мальчика влюбилась
в четвертом классе
скрытно, восторженно,
но, конечно, все всё знали,
разве иначе можно,
дух захватывало,
как на качелях,
радовалась даже
драке портфелями,
зная, что это ничем не кончится;
ела в столовой пончики –
сахарная пудра над смуглой губой,
дщери Иерусалимские –
говорила сама с собой,
слова сбегались гурьбой,
Песня Песней,
повесть повестей,
любви оказалось больше,
чем мужчин и детей.
* * *
Чуть пригреет и вспомнишь,
хоть кажется, что ерунда,
но, подумай, любовь не бывает
прошедшей, последней,
даже если тщета
заливает
сквозь щели в передней
жизнь саму –
дом на сваях,
и скорая помощь
не едет по вызову,
что уж
любовь.
Но в момент непрозрачной тоски
в глаз и в бровь
полыхнет вдруг светящейся гранью,
ослепляя страдание,
как они, впрочем, близки
в тесноте темноты.
Эй, с косой в капюшоне, кто ты?
Не проси, не зови,
опирайся на твердь,
на носочки вставай, на носки,
дотянуться до первой любви,
побеждающей смерть.
Бостон