Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 298, 2020
БЕРЛИНСКИЙ ДИПТИХ
1
О, сколько лет, как станций, – прочь и мимо,
Однако словно до сих пор со мной
Ночной кошмар Восточного Берлина
Вблизи со смертью дышащей Стеной.
Безлюдье гэдээровской платформы,
Где всё, должно быть, взято на прицел;
В изогнутой фуражке, в серой форме
Проходит по вагону офицер.
Холодный взгляд по паспортам и лицам,
Сличающий дотошно точность их;
Нет, очевидно, – не тевтонский рыцарь,
Но может быть из рода таковых.
Ровесник мой он был, или чуть старше, –
Не знаю, ощутить однако смог:
Мы оба из эпохи ратных маршей
И культа блеска маршальских сапог.
Всё было скверно здесь, но так знакомо,
Как будто меня чудом занесло
В трехмерное пространство ленты Ромма
Про то, как заурядность прячет зло.
Довольно долго поезд был на месте.
Потом пошел, и, словно от обуз
Освобождая душу, воздух пресный
Стал вдруг приобретать особый вкус.
В оконной раме краски дня густели,
Пройдя сквозь неземные витражи,
И незаметно исчезали тени
Сомнений в том, что всё же стоит жить.
Как оптимист я был отнюдь не пылок
Ни прежде, ни тем более теперь,
Когда привычный мир дышал в затылок,
А в новом еще не было потерь.
2
Памяти Фридриха Горенштейна
Я сомневался, думая, едва ль
Смогу услышать и узреть воочию,
Как прозвучит тут Ленину: Goodbye!
И фото Хонеккера разлетятся в клочья.
В Берлине нет того, что именуют «шарм»,
С другими городами мало схож он,
Но от Стены оставшийся тут шрам,
Точнее, шрамы – чем-то наши тоже.
УРОК ПАМЯТИ*
Ржавчина каски дырявой
Да потемневший крест…
Танки Гудериана
Помнятся ли тебе, Брест?
Я не о сорок первом,
С ним никаких морок –
Там всё просто и верно.
Я про иной урок.
Тот, где без Гёте и Лермонтова,
Под барабанный бой,
Наши флаги и Вермахта
Реяли над тобой.
Серп и молот в соседстве
С гитлеровским пауком…
Лучше б сегодня сердцу
Думалось о другом.
Только не получается,
Даже когда тишина –
Будто душа-печальница
Прошлым оглушена.
* * *
Родина – не фильмы про победы,
Не в стихах воспетая земля…
Родина – вопросы, где ответы
Каждый сам находит для себя.
Малая она или большая,
Властвует в ней правда или ложь, –
Только за собой мосты сжигая,
Глубже ты ее осознаешь.
Иногда ж, с годами за плечами,
Возвращаясь в мыслях к ней извне,
Лучше видишь суть ее печалей,
И чужих, что по ее вине.
* * *
Всё, что было, трогать не хочу я,
Прошлое – безмерная дыра.
Отчего же душу мне врачуют
Голоса со старого двора?
Из времен, где мир шпаны отпетой,
И солдат вчерашних без погон,
Что с Москвой поры послепобедной
Примиряли спирт и самогон.
Да, не всех тогда она встречала
Музыкой оркестров духовых,
Лишь казалось: Бунчиков – Нечаев
Пели вместе именно для них.
Но, увы, как в сумерках весенних,
Уловить мне было не дано
В их глазах какого-то веселья
Или героизма, как в кино.
Коммуналки, темные бараки,
Будни без зарубок и примет –
Пьяная любовь и спьяну драки,
И тоска, которой края нет.
Серые года! Но нет причины,
Чтоб не поминать и их добром,
Ведь тогда меня читать учили,
И писать на языке родном.
___________________________________
*Осенью 1939 года в Германии отмечалось 190-летие со дня рождения Гёте, а в СССР – 125-летие Лермонтова. В Бресте (тогда Брест-Литовске) в том же году, 22 сентября, состоялся символизирующий «братство по оружию» советско-германский военный парад.
ИЗ ПУШКИНСКОЙ ТЕТРАДИ
Михайловское. 11 января 1825 года
Время – лекарь знакомый,
Даже попросту – друг,
Но на сердце оковы –
Закоснелый недуг.
Ни Одессы, ни юга
С жаркой пылью степной, –
Нынче псковская вьюга
Где-то здесь, за стеной.
Вот и Пущин уехал,
След снежком замело,
Только, будто бы, эхо –
Колокольчик его.
Нет, почудилось. Смолк он.
Где же, кстати, свеча?
Меж собакой и волком
Приближается час.
Рюмки няне Арине
Убирать надо, но
Остается в графине
Недопитым вино.
Пламя в старом камине
Еще жмется к дровам…
Жизнь идет, но отныне
Не увидеться вам.
* * *
Уже полвека с лишним с той поры
Прошло, но не забылись мне аллеи
Тригорского, где те же комары,
Что и при нем назойливо звенели.
И в домике, в Михайловском, пускай
Музейной тишиной он был наполнен,
Дождь за окном, точь-в-точь такой, как встарь,
О нем, тогда изгнаннике, напомнил.
* * *
Изящный портрет в медальоне –
Плеч мраморных дивный овал…
Ах, милый мой Пушкин, давно ли
Он сон у тебя отнимал.
Но им ли ты был очарован,
И, может быть, линии лгут:
Пленяла тебя Гончарова,
Ланская – указано тут.
А если здесь та же Наталья,
Чьи кудри легки и нежны, –
Выходит, в сомненьях летал я,
На то не имея нужды.
Шучу, только всё-таки, к слову, –
Я будто охвачен тоской,
Смотря на твою Гончарову,
Но видя лишь облик Ланской.
* * *
С лицейских лет терпеть не мог мундир
С воротником, обхватывавшим шею,
Предпочитал простой сюртук. Без дыр.
Для орденов – я их ввиду имею.
Любил и был любим, но в жены мог бы взять
Красавицу достойнее, иначе
Не нужно б было тихо повторять
О снеге и о Комендантской даче.
Париж