Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 298, 2020
* * *
их мысли будто якоря
застряли в сомкнутых канавах
и в человеческих тяжелых нравах
А. Введенский
В дорогах людных, за экраном
и в лекционных деревянных
по очереди говорят
о мире знающие точно.
И в карту светят фонарем –
в ее раздвинутые бедра,
в ее растянутые ребра,
в отдельные материки,
на почки двух Америк глядя,
на печень – Африки, на легкие
Зеландию и Антарктиду
и многосложные кишки
Истории, в ее болезни.
Глядят, поочерёдно дышат
на пересвеченные снимки,
деревьев мозговитых слепки,
коронки, горные мосты,
надземной линии протезы,
и точная причина жизни
становится понятна им.
А жизнь себя не понимает.
* * *
Сегодня с нами холод разучивает новую вещь.
На весь дом мелко стучат задвижками нижние окна,
льдом закипают
близкие, с видом таким,
как будто им нужно прилечь
или спеть, а они не умеют.
Стол накрыт как постель,
чайника дно отражается в крышке, взаимно забыли включить и наполнить.
Так он тут и стоял.
Так они и не спели.
ЗЕМНАЯ КОРА
…осина осину поддерживает за локти – сомнамбулу
над путями в бурю,
тополь подмигивает на ветру,
быстро-быстро считает свое – посходили с ума,
спятили, не было никаких тут путей
на земле, а были
только мы,
просто деревья, смотрители достанционные,
кореши-звездочеты,
детский сад, а не лес,
сад, а не лес,
без имен были мы глупых,
росли бесконечно всюду,
в раю без рельс.
Это в молниях лиственница ревущая,
это ива остекленел над собой,
это яблоня-висельница, все мы порознь, а были общее,
до земледелия перед зимой.
Уму не хватает развилок понять это время, мимо
состав преступления катится, грохот и блеск.
Кто мы теперь и зачем стали ими?
Шелестит и качается мозг.
RUMBLE
В омуте водятся у ивняка
черепахи,
чернофигурные ратники и айоры
голые,
камни в камнях и веревках тяжелой воды.
В этой части парка темнее всего,
таблички у самой земли с именами деревьев покрыты птичьим помётом:
Ива Плакучая – Salix, Salicaceae…
Не наклоняйся –
так ничего не увидишь,
не оборачивайся, а то перестанет шагать и качаться живая природа.
Осколки и вмятины от пикника
озирает любовная пара бездомных, обнявшись.
К ним лицо поверни.
ВМЕСТО ЛИ БО
(с китайского)
долго ли коротко ли
или завтра
заново тень размотает тебя
развернет
к свету «на тысячу ли» как папирус
прочтет и отложит
либо задумает новым ручьем
будешь тянуться расти
словно желание
в каждой точке пути
навстречу и прочь
сокращаться как сердце
ли
сокрушаться как солнце
по нашим телам
безграничным
может быть это письмо
может быть это черта водит рукой у земли
тело не видит
куда его тень ведет
тот кто за тысячу ли хочет коснуться тебя
тут за юань
шалую тетку нашел чтобы тень длинного дня скоротать
* * *
Заново распускает и заново ткёт она
его тело петляющее.
Тянутся сутки, ныряет челнок.
Мокрый до нитки вернется ли к ней невредимый,
или сухим из воды
вышел в обратную дверь?
То опускает она горизонт
то поднимет, как море –
нет никого ни с одной, ни с другой стороны.
Заново ткись, расстояние – ткань поперечная в ямах,
между людьми берегов и скитальцем, между тобой и тобой.
Тело в пути, бесконечную букву
можно ли помнить?
Что я от горя плету?
В складки, в обрывки волны прячется серая точка,
заново книга слепая пишет себя и поет.
КОНЕЦ ДЕКАБРЯ
Вода распрямляет за лестницей лестницу,
ряды и ворота воды
навстречу прибывшим.
Кто это, в лучистой соломе бредет по колено и крестится,
Кто это, гляди?
Кто эти ростральные матери в синем,
с младенцем — одним на двоих,
похожим на львенка?
Его пламенеет зевок
и в рот ему смотрят
притихшие жители сел и морей и пустынь,
простые животные — все как один,
(которого три)
Кто это, цари?
Какая им разница, судьба выпадает – из века ресница.
Гляди на спелёнутого красно-синим крест-накрест
и женщин за ним
и рощи,
солому и хворост, дарёные вещи –
зачем они там?
Зачем повторяется этот орнамент и эта звезда
вокруг перестеленной скатерти, драной как мира вода?
В домах и расселинах плавают елки, блестит чешуя,
и праздник остывший несут на тарелке в жилье,
двоится Мария и нет никого у нее.
Нью-Йорк