О стихотворении Б. А. Чичибабина «Смутное время»
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 297, 2019
Исследование поэтики Б. А. Чичибабина, по сути, только начинается[1]. В данной заметке мы через внутритекстовый анализ попытаемся проследить основные приемы его поэтики, выстраивание структуры стиха в зависимости от развития темы. Обратимся к раннему стихотворению Б.Чичибабина «Смутное время».
По деревням ходят деды,
просят медные гроши.
С полуночи лезут шведы,
с юга – шпыни да шиши.
А в колосьях преют зерна,
пахнет кладбищем земля.
Поросли травою черной
беспризорные поля.
На дорогах стынут трупы.
Пропадает богатырь.
В очарованные трубы
трубит матушка Сибирь.
На Литве звенят гитары.
Тула точит топоры.
На Дону живут татары.
На Москве сидят воры.
Льнет к полячке русый рыцарь.
Захмелела голова.
На словах ты мастерица,
вот на деле какова?..
Не кричит ночами петел,
не румянится заря.
Человечий пышный пепел
гости возят за моря…
Знать, с великого похмелья
завязалась канитель:
то ли плаха, то ли келья,
то ли брачная постель.
То ли к завтрему, быть может,
воцарится новый тать…
«И никто нам не поможет.
И не надо помогать»[2].
1947
Главное, что обращает на себя внимание, – появление «смазанных» элементов, из-за чего общая картина Смутного времени сама становится «смутной» и теряет четкость, иконическим образом воплощая в себе свойства эпохи.
В 1-й строфе упоминаются медные гроши. На монетах традиционно изображался царь[3], что отсылает к столь актуальной для Смутного времени проблеме идентичности царя (подлинный царь или ложный, самозванец). Далее мы убедимся, что «смутная» идентичность – соседство двух или более сходных элементов – оказывается воплощением самого Смутного времени в стихотворении.
Строфа наполнена шипящими (гроши, шведы, шпыни, шиши); подразумевается и слово нищие. Можно предположить, что здесь реализуется мотив шипения, отсылающий к змеям, которые «лезут» со всех сторон. Шведам (народу) противопоставляются шпыни и шиши. «Шпынь» – «колкий насмешник» (юж., зап. диал.). У слова «шиш» – целый ряд значений: бродяга, вор (вят. диал.)[4]. Здесь намеренно используются малопонятные, устаревшие, а потому мало отличимые слова, которые как бы расползаются; образ теряет четкие очертания – что соотносится со смутными временами. В той же 1-й строфе полуночь противопоставляется югу. Интересно, что «полуночь» здесь в значении «север» – от украинского пiвнiч («полночь» – и «север») Таким образом, Смута смазывает языковую четкость; сравнивается русское и украинское, перепутываются характеристики времени и пространства. Кроме того, при буквальном понимании данное слово как бы указывает на половинчатую, неполноценную ночь.
Во 2-й строфе упоминается: «преют зерна». Такое словосочетание актуализует более привычное «зреют зерна», на фоне которого преют воспринимается как отрицание зреют. В данном контексте из двух вариантов реализуется лишь один – отрицательный, указывающий на смерть зерна. Соответствующий оттенок смысла приобретает и слово «беспризорные» – как бы указывающее на гибель не только полей, но и самого зерна. Зерно – символ жизни – смешивается со смертью. То же происходит и с травой черной, которая превратилась в примету умирания: эпитет «черная» стирает различие между травой и землей, действует общая тенденция к стиранию контрастов, что вообще характерно для смутных времен.
В 3-й строфе упоминается «пропадающий богатырь». Это напоминает ситуация из фольклора, когда богатырь стоит перед камнем на распутье трех дорог: «Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – жизнь потеряешь, прямо пойдешь – жив будешь, да себя позабудешь». Надпись обещает разные исходы, но все они – отрицательные. Так и здесь, в стихотворении, значимы разные направления, но друг другу не противопоставленные, – мотив смутности. Пространство в стихотворении оказывается задействованным со всех четырех сторон: с севера, юга, запада (Литва) и востока (Сибирь).
В той же строфе упоминается Сибирь, традиционное место ссылки в Российской империи. «Сибирь» упрочена в национальной культурной памяти как отрицательный троп. «Первыми сибирскими ссыльными считаются жители Углича, сосланные в Пелымский острог по делу об убиении царевича Димитрия в 1593 году – через год после основания самого Пелыма» (Википедия). То есть речь идет об обстоятельствах Смутного времени!
В этой же 3-й строфе упоминаются трубы, в которые трубит «матушка Сибирь». Сразу за этим – начальные строки 4-й строфы: «На Литве звенят гитары». И то, и другое воплощает мотив зова, в свою очередь, связанного с мотивом самозванства. Исторически, при этом, Литва действительно играла существенную роль в сюжете о самозванце. В «очарованных трубах» слышится и отсылка к иерихонским трубам – к тем, что сокрушили царство, царя.
Обратимся к 4-й строфе, к строке про Тулу. С одной стороны, Тула – город оружейников, производство оружия – норма для этих людей. Но с другой – по контексту – ясно, что Тула готовит восстание. Здесь же присутствует звукопись: Тула точит топоры. Причем, с рассматриваемой точки зрения, важно, что эта звукопись создается небольшими звуковыми вариациями в словах, идущих друг за другом подряд. В результате и здесь работает тот же принцип, выражающий Смутное время в самой структуре: смазывание различий между сходными элементами. (Помимо чисто структурного аспекта здесь также присутствует и непосредственное звукоподражание, воспроизводящее атмосферу Смутного времени напрямую: звук набата, тревоги, сигнала для сбора народа…)
«На Дону живут татары» также содержит сочетание нормы и аномалии. С одной стороны, там действительно жили татары. С другой – нахождение татар (с которыми на протяжении веков русские воевали) в русской области в контексте тревожной атмосферы всего стиха может восприниматься как намек на военную опасность.
В 5-й строфе (намек на Марину Мнишек и Григория Отрепьева) русый рыцарь одновременно отсылает и к цвету волос, и к национальной принадлежности (русы, русские). Даже слово «льнет» не намек ли на льняной цвет волос полячки?.. То есть и здесь звуковой строй стиха несет явную смысловую нагрузку. Вопрос «вот на деле какова?..» одновременно относится и к делам государственным («дело» – союз самозванца и Польши), и к сексуальным.
В 6-й строфе упоминаются «гости». Стандартное выражение «звать в гости» в данном контексте перекликается с мотивом самозванства. К тому же, «гости» – традиционное наименование купцов. Однако в данном контексте слово предполагает не приход (привоз заморских товаров), а уход, вывоз (за моря). Противоположности опять смешиваются, мутнеют.
«Человечий пышный пепел / гости возят за моря…» Надо полагать, что это – своеобразная реализация формулы «пройти через огонь и воду» – лишь в отрицательном значении: здесь пройти не получается – в результате возникает лишь пепел. Что же касается «медных труб» – как мы видели, в третьей строфе трубы действительно упоминаются. «Не кричит ночами петел, / не румянится заря…» Приход зари отменяется – в результате четкая граница между противоположностями смазывается.
В 7-й строфе встречается сразу несколько различных со/противопоставлений. Плаха и келья объединяются как угроза физической смерти и уход от реального мира (в том числе в результате насильного пострижения), причем здесь и то и другое оказывается актуальным как раз в связи с обстоятельствами Смутного времени. С другой стороны, келья и брачная постель противопоставляются в связи с безбрачием монахов. Между плахой и брачной постелью прямые противопоставления отсутствуют. В результате вся триада в целом к однозначным дуальным противопоставлениям не сводится. Причем на такие противопоставления накладывается мотивировка похмельем (упомянутым в 1-й строке): в голове все путается.
В 8-й строфе в заключительных строках разные части речи объединяются мотивом отрицания: подлежащее («никто»), сказуемое («не поможет») и предикативное наречие («не надо»). В этом смысле различие между ними смазывается. А поскольку это – цитата из Г. Ива-нова, то получается еще и переплетение чужого текста и своего. Более того, «выдавая» чужие стихи за свои, автор демонстрирует мотив самозванства в самой структуре текста!
Как известно, Чичибабин вначале написал здесь текст без кавычек[5]. Заметим, столь четкое разделение своего и чужого разрушает эффект смазанности – содержательный в этом стихотворении о Смутном времени¸ занижается и тема самозванства. Остается пожалеть, что авторская правка (видимо, из соображений щепетильности по отношению к предшественнику) сработала в данном случае против художественного приема.
Таким образом, характер Смутного времени действительно воплощается в самом построении стихотворения, элементы которого расплываются и теряют четкость. Отмеченные свойства проявляют себя в том, что в ряде случаев рифмующиеся слова отличаются друг от друга минимально, всего лишь парой букв. Сюда относятся пары «зерна – черной», «трубы – трупы», «гитары – татары», «петел – пепел», «может – поможет». Однако все эти слегка отличающиеся элементы оказываются связаны с опасностью и размытостью смутных времен: этот мир потерял способность к различению добра и зла.
[1] Безусловно, самым серьезным анализом его поэзии стала статья Г. С. Померанца «Одинокая школа любви: Поэзия Бориса Чичибабина» («Дружба народов», 1995, № 12); можно также отослать читателя к сборникам: Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях. – Харьков: Фолио, 1998; Ф. Д. Рахлин. О Борисе Чичибабине и его времени. – Харьков, «Фолио», 2004.
[2] Цитируется по: Б. А. Чичибабин. В стихах и прозе / Ред.-сост. Л. С. Карась-Чичибабина, Л. Г. Фризман. Отв. ред. Б. Ф. Егоров. – М.: Наука, 2013. С. 25.
[3] Это обстоятельство сыграло существенную роль в сцене с юродивым в пушкинском «Борисе Годунове». См. об этом: Листов В. С. Судьба коренного поэта. Монография. – Арзамас, 2013. – Сс. 51, 52.
[4] Б. А. Чичибабин. В стихах и прозе, с. 485.
[5] «Строки ‘И никто нам не поможет. / И не надо помогать’ в итоговой книге Чичибабин взял в кавычки, так как обнаружил аналогичные в стихотворении Георгия Иванова ‘Хорошо, что нет Царя…’. По предположению Л. Аннинского, Б. Чичибабин мог услышать эти строки в тюрьме и запомнить их со слуха – возможности прочитать их у него не было. Книгу Г. Иванова ‘Из литературного наследия’ (М., 1989) он приобрел в 1990-е годы и, увидев совпадение, поставил кавычки.» (Б. А. Чичибабин. Указ. соч. Сс. 484-485).