Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 296, 2019
* * *
Все стихи рождены влюбленьем,
не любовью,
заблужденьем, блужданьем, теченьем,
пустословьем,
легкой вязью теней от ветки
заоконной
на стене твоей комнатной клетки
в час бессонный,
гулким паводком памяти взбухшей,
вкось несущим
сор событий былого протухший
вместе с сущим.
Как случилось двух сред столкновенье,
преломленье
темной тяжести дня – в просветленье,
в пенье?
Эта улица, сгрýдив дома,
вдруг очнулась,
это облако бликом ума
лба коснулось,
это патокой света залив
гладь залива
луч под тучей блеснул, озарив
выгиб ивы,
это фокусник-ум лёгким взмахом
сделал близким
всё, что брату ослу нашептал и наахал
брат Ассизский.
* * *
Живешь, живешь, и обжигаешься
вдруг ужасом, что не живешь,
а потихоньку умираешься
и полегоньку исчезаешься, –
не человек уже, а дрожь.
Выходишь в парк и утешаешься,
что вроде бы еще живешь,
пока глазами упираешься
и уткой с лёту погружаешься
в пруда сверкающую брошь.
Пока наощупь разбираешься
между «живешь» и «не живешь»,
скукоживаешься, смеркаешься,
закатным отсветом теряешься,
дня позолоченного грош.
СВЕТ
Памяти А. Рихтера
Эта голая графика:
светотени наброшенный плед,
на столе фотография
человека, которого нет.
Свет полощется, плачется,
бликов льет дребедень,
утыкается в рамочку,
превращается в тень.
Тонким лучиком трогает
книги, вещи, пальто,
всё на подлинность пробует,
всё – не то.
И уходит из комнаты,
на прощанье, в углу,
узкой красною кромкою
резанув по столу.
А в ночном ее опыте
непонятней всего,
как ей быть, этой комнате,
как ей быть без него.
ОДЕССА, БУЛЬВАР, 60-е
Весной по паре каждой твари
витают в пухлых облаках,
цветут каштаны на бульваре
и осыпают сладкий прах,
в окне – страданье Страдивари
у Яши Хейфеца в руках.
Скамейки вытерты до лоска.
Отрада местным острякам –
незагорелая полоска
мелькает у сидящих дам,
и сразу – сотрясенье мозга
гуляющим холостякам.
Какой-то яд кишенья жизни
подмешан в воздуха отвар,
весенний парикмахер спрыснет
пульверизатором бульвар:
вдохнешь поглубже – сердце стиснет
и в голове веселый жар.
У знаменитейшего спуска
(коляска катит малыша),
застыв во мне, цепочкой узкой
проходят люди не спеша,
их, словно вымерших этрусков,
лишь словом можно воскрешать.
И вот, ты слышишь дрожь мотора
кабинки на шестнадцать мест,
и плавный ход фуникулера,
когда он трос змеиный ест,
и голос лиственного хора,
раскинувшегося окрест.
И вот, ты бродишь деловито
от Пушкина до Ришелье
аллеей, тенью перевитой
каштанов в свадебном белье,
пока над морем Афродита
рядится в звездное колье.
А ночь накроет черной крышкой
деревья с выкриком ветвей,
прожектора косые вспышки…
В той скороварке детских дней
душа перекипит с излишком,
чтобы на жизнь хватило ей.
ЧЕРНО-БЕЛАЯ ФОТОГРАФИЯ
Личинки света отложил
мгновенья светозарный рой,
и ветер кроны превратил
в танцовщиц с солнечной искрой.
Брусчатки кукурузный срез
уводит вдаль зернистый хлам,
и тень от дома, как порез,
грудь улиц режет пополам.
Вот человек бежит в бистро
в плаще, застывшем на весу,
ему на плечи так пестрó
свет сыплет перхоть сквозь листву.
Какое счастье этот день,
он так заладился с утра:
от крыш немного набекрень
до черно-белого нутра.
И вспоминается седой
Париж в прозрачном неглиже,
умытый светом, как водой,
на фотографиях Атже.
ОТТИСК
Две дамы переходят мостик,
два чемодана резво катят,
их отраженья нежно мокнут
в полупрозрачных платьях,
их речь дробится в переулках,
осколки – колки.
Венецианские прогулки,
пустые толки.
Венецианское плутанье,
куда ни ткнись – уткнешься в воду,
в ее зеленое дыханье,
в ее свободу,
в ее податливое лоно,
изрезанное дном гондолы,
качающее блики сонно
у стен скуолы.
На что ленивый день потрачен?
На ветерка седую прядку,
на взгляды гондольера-мачо
в десятку.
Вот он, легко играя тростью
весла, проскальзывает мостик,
чью арку переходят дамы…
В твоем зрачке застынет оттиск
в венецианской раме.
* * *
В холодный, ветреный, весенний день
вода Фонтанки пахнет смертью,
тленом,
на катышках волны колышет тень
моста и обрастает шерстью –
пеной.
Водоворотов гнутое литьё
и чаек обнаглевших свора
с ором
летит в закатное кровавое питьё
над Троицким собором –
хором.
Взгляд упирается в гранит береговой,
шалея от его изгиба,
либо
ты сам становишься играющей водой,
с причудами прилива
и отлива.
И всё надеешься, что в этом жизнесне
подарят страсть слепую,
строчку,
с которыми не страшно будет мне
донашивать земную
оболочку.
Cанкт-Петербург