Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 296, 2019
ПОЛУСТАНОК FOREST GLEN
Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Юрий Левитанский
На этом полустанке – круглый год –
то недолет, то вовсе гололед.
Пребудут Оден, Эко, Пастернак,
благой порыв, и даже тайный знак.
Претит банальных ожиданий череда,
когда звучит немыслимое – «да»,
или обыденный набор из полумер –
когда причастен, и вмещен в размер.
На этом полустанке – мокрый снег,
и жаркий август замедляют бег.
На вход и выход – несколько секунд,
как будто за флажки, в астральный бунт
Платформа, только в прозе эшафот,
когда конец главы диктует кот,
а в будни – полустанок Forest Glen –
вполне закономерный феномен.
На этом полустанке, как в кино,
ни выбора, ни права не дано,
парит в необретенной тишине –
виденье улицы в угаданной стране.
Ни в чем не уличаем, не гоним,
здесь нет покоя в слове рахамим*,
случайным утешением стихи
летят по ветру, будто мотыльки.
На этом полустанке – всякий раз
есть нечто, отвлекающее глаз,
и в странном ощущении дано,
не завещать, но верить всё равно.
С улыбкой глядя в уходящие огни,
тех поездов, что вовсе не пришли,
светлой любви сбывается волна,
сна повторенье компенсируя сполна.
____________________
* милосердие (иврит)
* * *
Абсурд воскресных дней, как в марте, до весны
из сводок новостей в туманы восприятий.
Когда и Водолей пустые видит сны –
непрошенных гостей в них гасит отражатель.
Так осложнений тень по кругу, от винта,
а недуг или ложь, не важно, и не вольно,
в уборе набекрень – под игом Калита,
на ложе из рогож, в руинах колокольни.
Космическая пыль укроет недодел,
сокрытие улик привычно в этом мире,
но истинная быль, любовь – сплетенье тел,
так с шепота на крик срывались менестрели.
И чтобы не сказал курящий на ветру,
нелепо под Москвой застреленный парнишка
в пылающих глазах, из танков поутру
сквозь восемьдесят лет под Иловайском слышно.
Открытое окно в ненужную весну,
которая придет не сразу, но сквозь стену,
ее изобразит, как правило, взгрустнув
художник-идиот, мастак по гобеленам.
Абсурд воскресных дней способен учудить,
и не таких чудес нелепые оттенки.
Подальше от людей, судьбу не торопить.
Уместней через лес, чем у кирпичной стенки.
Но светел горизонт, и приговор зиме
скостили до уже отбытого по сроку,
для аномальных зон, Тарковскому вполне
достаточно клише, и мыслей мизантропа.
Абсурд воскресных дней в переходной период
рискует чередой не принятых решений,
быть просто рядом с ней, и мартовский восход,
прозрачный и родной дарует утешение.
LADISPOLI IV – ПРЕДОТЛЁТНЫЕ ДНИ
Предотлетные дни, всё Тирренское море в штормах.
У ладиспольских улиц штрихи ленинградских окраин.
Хоть два слова, прошу, – оброни, в тишине образуется страх,
я шагаю сутулясь, туда, где беседуют Авель и Каин.
Серо-черный песок, гребень сине-зеленой волны,
а вчера в Колизее мы гладили уличных кошек…
Ты по Via Aurelia, резко и наискосок зачеркнула все сны,
словно миф о Персее, бесценною ношей…
Веллингтон от Тбилиси, почти в параллели – на крае земли,
равно как и от Киева, ветры Чикаго нисколько не ближе.
Направление выси, в отрочестве раннем, решали не мы,
ну давай, семилетним зигзагом, увидимся летом в безлюдном Париже…
Жаль, что это похоже на прозу из ранних набросков в эскизах Дали,
нас с тобой научили этруски не быть, как другие.
Сколько будет морозов, и сколько нездешней любви,
тщетных писем по-русски, где нет адресатов доныне.
Предотлетные дни – так похожи во все времена,
мы с тобою друг – друга еще не узнали ни разу,
«мы», уже не «они», и «наверное», больше не «да»,
так ладиспольской фугой, не сказанной замерла фраза
* * *
В апреле нынешнего года киевская улица Ивана Кудри
переименована и названа именем американского сенатора Джона Маккейна…
На улице Маккейна всё те же тополя,
грузинская кофейня в тридцатых номерах,
в названьи неуместном несовпадений мгла,
здесь мироточит детство сквозь воздух и слова…
есть школа возле дома, где начинался бой –
такая идиома мерещилась в застой,
есть стадион – доныне известный атрибут;
те окна, что родные, мелькнуть не преминут.
На улице Маккейна, я – пришлый гражданин,
и всякий раз в смятении, здесь исчезает грим.
При каждом воплощении, приходом в детский двор
даруется прощение за прежний nevermore.
Порой с друзьями детства шаманим за столом,
прочь позы и кокетство, нам с ними есть о чем…
Бывает не до смеха – настали времена,
я из страны уехал, их – бросила страна.
На улице Маккейна – особый микрокосм, –
печаль благоговейна, смешон апофеоз…
Грань умиротворения, когда кругом Печерск,
планетное включение – ручья Седоны плеск.
Здесь на Ивана Кудри – то, чего нет нигде,
смолкает марш бравурный, изъяны в правоте.
весть на пересечении того, чему не быть,
вход в то предназначение, которым дорожить.
От аризонских прерий, в долины красных гор,
отсветов и мистерий, вьетнамских снов и пор,
афганских катаклизмов и югославских войн,
на улице, сквозь призму от бойни городской…
На улице Маккейна, шаг призраков ночных –
подпольных отречений, облавы резкий крик…
На улице тревожен апрель и в наши дни,
вот только невозможно быть прошлому сродни.
* * *
Улетай поскорее из этих озерных краев,
здесь – у прерий, свой терпкий,
любовью пропитанный нрав.
Исчезая, забудь анаграммы несказанных слов
столь поверхностной лепки
и полузабытых октав.
Улетай, если сможешь, и больше не нужно сюда
ни этюдом, ни рифмой случайной,
ни взглядом, ни сном.
От таких возвращений приходит беда в города
вслед аккордам мелодий прощальных
в чудном одеянье простом.
Улетай, у нелётной погоды – свои времена,
а покуда безветренно, тихо и солнечно
лайнер спокойно взлетит.
Под крылом неизменно останется та же страна,
от рассвета до ласковой полночи –
город невольно простит.
Улетай без сомнений, про всё в одночасье решив,
в сослагательной лексике
вечно таится коварный изъян.
Когда в детстве однажды ломаются карандаши
по классической сказочной версии –
это жестокий и тонкий обман.
Улетай – тебя встретят, обнимут, предложат постель,
турбулентность – всего лишь прелюдия
лучших и светлых времен.
Время вылечит всех расставаний навязчивый хмель,
ну а если случайно забудет,
то есть камертон…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Порой предсказанья не стоят и ломаного гроша,
так было всегда, но кто ж этот грош сломает. –
Так после любви загадочен вдруг ландшафт,
по сути – реальности нет, только чай остывает.
Тут как наклонить – сослагательно или нет, –
память не пишет фрагменты, а только в целом.
В лете нулей, между двойками был просвет,
закат и рассвет рифмовались по контурам тела.
На подсознанье осталась загадка ее плечей,
она не исчезла, не вышла в астрал и не постарела,
просто, вернув «…как-то в осень…» брелок ключей,
осталась эскизом, наброском, сделанным мелом.
Чикаго