Из наследия Юрия Мандельштама
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 295, 2019
«Я знаю, что любовь восторжествует…»
Ю. Мандельштам, 1931
Предлагаемая ниже статья Юрия Владимировича Мандель-штама «О любви» была напечатана в журнале «Литературный смотр» за 1939 год. Редакторы журнала – Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Это был один из последних довоенных литературных сборников первой волны эмиграции и первый – и единственный – сборник из задуманной серии, выходу второго помешала война. Большая часть тиража была уничтожена немцами во время оккупации Парижа, после ареста М. С. Каплана, директора «Дома книги». Однако статья Юрия Мандельштама хранилась всё это время в архиве поэта у его внучки Мари Стравинской, правнучки композитора Игоря Стравинского.
Эпиграфом к этой статье могла бы послужить цитата самого Юрия Владимировича: «Она [любовь] – долгое и упорное духовное творчество, в которое входит элемент наития, благодати, которое требует больших и сознательных усилий. Только пройдя через годы испытания, любовь достигает подлинной глубины и реального смысла»[1]. В статье «О любви» Юрий Мандельштам указывает на тот факт, что его заметки о любви возникли из личного опыта, из живых человеческих отношений, из его собственных переживаний и размышлений. И далее он продолжает, что они частично родились «как отклик на чужие высказывания», услышанные или прочитанные им.
Эти заметки были сделаны Юрием Мандельштамом вскоре после трагической кончины от туберкулеза его молодой жены, Людмилы (Мики) Стравинской, старшей дочери композитора Игоря Стравинского. Смерть ее Юрий Владимирович переживал тяжело. Глубина пережитой им трагедии отразилась в его творчестве, в новом осмыслении любви. Статью «О любви» он заканчивает словами, обращенными к Мике Стравинской, читая которые, чувствуешь всю боль перенесенной им трагедии: «Наедине с тобой я вслушиваюсь в биение твоего сердца – и слышу биение нашей любви. В разлуке, в одиночестве я чувствую непрерывно соединяющие нас волны, непрестанно крепнущую связь между нами. Я закрываю глаза. Я люблю».
В статье «О любви» Ю. Мандельштам подчеркивает, что его тезисы о любви выразят суть тех чувств, которые переживали и переживают многие из нас. Цель этой статьи, по словам автора, была не в том, чтобы восстановить отдельные события его собственной жизни, его биографию, а попытаться понять действительный смысл происшедшего. Он умел любить – чувства его были чистыми и глубокими. Они давали ему силы жить и творить, пока смерть не забрала у него последнее дыхание, оборвав его жизнь, его творчество, его связь с тем миром, в котором он любил и был любим.
15 октября 2018 года исполнилось 75 лет со дня гибели Ю. Ман-дельштама в немецком лагере Освенцим. Он погиб в газовой камере через неделю после своего 35-летия. Из дневника Николая Рощина о Юрии Мандельштаме: «Узнав о приказе, отправился регистрироваться и надел желтую звезду – хотя мог и скрыться, уехать, как сделали многие, возможности к тому были, семья его довольно состоятельная. Нет, сделал всё ‘по закону’, потому что горд, прям и честен»[2].
«Прям и честен» был Юрий Мандельштам и в любви, «ложь» была для него неприемлема в отношениях не только с возлюбленными, но и с друзьями. «Бенжамен Констан[3] пишет, что самая изощренная метафизика не может оправдать боль, причиненную нами любящему сердцу. Но даже чужие страдания не должны нас заставлять колебаться в выборе между правдой и ложью», – утверждает Юрий Владимирович в статье «О любви». Здесь он поднимает вечный вопрос о том, что важнее – истина или сострадание. Он принимает позицию: лучше жестокая правда, чем сердобольная ложь. Таким был он с детских лет, что можно проследить, читая его воспоминания.
Надо сказать, что и будущую трагедию Юрий Мандельштам предчувствовал с детства. В своих воспоминаниях он писал, что вел как бы двойную жизнь. С одной стороны, были друзья, уроки, посещение концертов, но с другой – «непрерывное внутреннее отчаяние, порою безнадежность. Круг какого-то зла сомкнулся, и мне казалось – навсегда… Было еще нечто, более теперь для меня понятное. Это мучение закончится с моим последним вздохом»[4]. Это состояние отчаянья продолжало мучить поэта и в ранней молодости; страдания не покидали Юрия Мандельштама до конца жизни – поиск той единственной, вечной любви заканчивался всегда трагично. Печать трагедии и страдания во всем его облике и фатализм его поэзии отмечали и те, кто знал или впервые увидел молодого поэта. Юрий Терапиано в книге воспоминаний описывает такой эпизод: «Помню, раз как-то, во время подобной беседы в кафе, когда Мандельштам на время отошел от стола, собеседница наша вдруг сказала мне: ‘Я почувствовала, что Юрий обречен, что с ним произойдет когда-нибудь что-то страшное’»[5].
Человек чистой души и чистых помыслов, мягкий, доверчивый и необыкновенно талантливый, он был любим всеми, кто его знал. Николай Рощин записал в своем дневнике от 4 июня 1942 года: «Бедный, милый Юрочка! Эмигрантское дитя, – в Париже окончил русскую гимназию, потом одним из первых университет. Поэт, талантливый критик, отличный знаток отечественной и европейской литературы, любимец Куприна и Ходасевича, верный и добрый товарищ»[6]. Его бессмысленная смерть была тяжелым ударом для близких и друзей. За свою короткую жизнь Ю. Мандельштам напечатал более 400 критических статей в русской зарубежной и французской периодике, издал при жизни книгу статей «Искатели», три сборника стихов, последний вышел после его смерти. Тема любви всегда была основным лейтмотивом его творчества. «Любовь – не только тема поэзии, но и ее источник.» («О любви»)
В октябре 1932 года на собрании «Кочевья» писатель Юрий Фельзен прочитал доклад под названием «Спасение или гибель? Влияние иностранной литературы на эмигрантских писателей». В прениях, среди других, принял участие Юрий Мандельштам, проложивший впоследствии путь к более глубокому познанию французской литературы среди вновь приехавших молодых русских литераторов.
Для них, молодых писателей и поэтов Русского Зарубежья, нужен был мудрый путеводитель по дебрям чужих миров. Литературная критика приобретала все большую популярность среди эмигрантов. В. Ходасевич и Г. Адамович стали бесспорными вожаками, творцами общественного мнения в кругах русской диаспоры; они формировали отношение не только к русской, но и к французской литературам. Однако уже в 1930 году на собраниях «Союза молодых поэтов» 22-летний поэт Юрий Мандельштам, свободно владевший несколькими иностранными языками, делал собственные блестящие, вдумчивые критические обзоры современной мировой литературы.
Владислав Ходасевич, поэт и литературный критик старшего поколения, близкий друг Юрия Мандельштама, писал в статье «Литература в изгнании»: «…Литературная молодежь в эмиграции существует – и даже в количестве бóльшем, чем можно было ожидать. Есть что-то трогательное и достойное всякого уважения в этой приверженности к родному языку и родной словесности – со стороны людей, которые так, в сущности, мало знают родину…» И далее он высказывает мысль о том, что есть среди молодых литераторов много таких, на которых «еще позволительно возлагать надежды, и есть, наконец, такие, которыми эти надежды уже в той или иной степени оправданы»[7]. Среди таких «оправдавших» на одно из первых мест можно с уверенностью поставить имя молодого и исключительно талантливого литературного критика Юрия Мандельштама.
В начале ХХ века, сразу после русской революции, начался исход интеллигенции за рубеж. Среди тех, кто оказался на Западе, а именно, во Франции, было много еще совсем молодых людей, быстро впитавших в себя сразу две культуры, французскую и русскую. Книги французских писателей стали настольными, помогали приобщению к новой культуре. В Париже по инициативе русского писателя-эмигранта В. Б. Фохта и француза Роберта Себастьена была организована «Франко-русская студия». Встречи русских и французских писателей проходили всегда с большим успехом. В 1932 году студия прекратила свое существование, однако она способствовала сближению русских и французских писателей, оставив след в развитии русской и французской религиозно-философской общественной мысли. На встрече в 1930 году широко обсуждалась тема, в чем истинный путь романа после 1918 года – гуманизм или мистицизм? Фохт в своем блестящем докладе на этом собрании говорил о том, что положение эмигрантской литературы совершенно особое, так как живет она как бы в пустыне, неся факел свободы, потушенный на родине.
Надо отметить, что в конце XIX века в Париже вышла трилогия-роман известного в то время писателя Мориса Барреса[8] «Под оком варваров». Трилогия была написана двадцатишестилетним автором. Первая ее часть «Культ моего Я» принесла ему настоящую славу. Роман был написан с целью проповеди «культа личности» свободного человека. «Свободным человеком» Баррес называл того, кто отбросил все привычки, связь с прошлым, с семьей, с родиной, т. е. всё, что порабощало душу человека. Тех, кто признавал ценность чего бы то ни было помимо собственного «я», он считал «варварами», чужими его душе. Нужно стать одиноким, чтобы жить в правде, заявлял автор. Ту же мысль выразил и Юрий Мандельштам в статье «О любви», где он пишет: «Те, кто думает, что любовь избавляет человека от одиночества, жестоко ошибаются. Человек рождается одиноким. Любовь – проникновенное сотрудничество двух одиночеств. В этом – залог ее высшей правды».
Идеи Барреса проникали в умы молодых эмигрантских писателей и поэтов, потерявших связь с прошлым, но нашедших долгожданную свободу. Однако свобода творческая досталась им нелегко – приспособление к новым условиям, нищета, порой страшное одиночество привели новых эмигрантов к более пристальному всматриванию в свою собственную душу, к размышлениям о своей невысказанной боли, об одиночестве, о месте в чужом, непривычном мире. Поиск выхода из темного лабиринта сомнений, трагедий привел к постижению нового духовного начала, открыл дорогу к свету, к любви и Богу, что и стало смыслом творчества многих авторов русской диаспоры. Невоплощенная любовь, разлука с любимыми, размышления о месте своего собственного «я» в мировом пространстве и о смысле жизни, обращение к Богу, вера в духовное начало, – все это воплотилось в творчестве многих поэтов и прозаиков. Молодых людей, оказавшихся вне своей привычной среды, мучили вопросы, ответы на которые они искали часто не в жизни, а в литературе и философии. Тема любви, освобожденной от условностей, стала доминировать в их произведениях. Любовь, в понимании Ю. Мандельштама, это – чудо, это – награда, данная свыше.
Проблема Эроса и проблема любви были неразрывно связаны с понятием свободы, когда «запретное» стало «действительным» и «явным». Однако, по словам Ю. Мандельштама, понятие любви с годами менялось: брак между двумя любящими заменил «адюльтер». Брак же, по мнению Ю. Мандельштама, дает гарантию «длительности и прочности не только перед лицом закона или общества, но и перед лицом самой любви». В этом, считал он, признак подлинной культуры.
Современные романисты, отмечает Ю. Мандельштам, большей частью возвращали любовь к семейному очагу. Любовь меняется, так как меняется не только сознание и духовное содержание человека. Человек прошлого века любил не так, как древний эллин или средневековый рыцарь, а современник любит иначе, чем поэт эпохи романтизма или герой Тургенева. В статье «Любовь гораздо больше любви» он так формулирует мысль французского писателя Шардонна о браке: «Современный любовник ищет воплощения своей любви в браке…», а романтическое представление о ней – «мираж, и во многом – вредный мираж»[9]. О героях Шардонна он пишет, что они «искатели сокровенного смысла жизни, ее преображающего, одинокие пионеры (или, вернее, последние могикане) таинственной страны любви»[10]. Эту «таинственную страну любви» на протяжении своей короткой жизни искал и сам Юрий Мандельштам. Его поэзия – это гимн любви, редко счастливой, часто трагической, порою – мистической. Его лирические герои часто видят реальный мир из нереального. Приводимое ниже стихотворение о любви – одно из лучших в его поэзии. Это – сон, и это – реальность, обращение к любимой, крик, так и не услышанный ею:
Я ринулся неслышно за тобою!
Но слов моих не слушался язык,
И только крик, уже бесцельный крик,
Крик ужаса…
И не пошевелиться…
Исчезнет сон, и только время длится.
Всю ночь промучиться – какая ложь!
В этом стихотворении между жизнью и сном, жизнью и смертью как бы нет разницы. Сны, как и смерть, связаны со всем тем, что есть в жизни таинственного. Человеческая жизнь – это лишь краткий миг воплощения вечной жизни его души.
Случайный сон, уже почти не сон:
Тупое дуло, выстрел, я сражен,
Я падаю в отчаяньи несмелом,
А сам расту над распростертым телом.
И бытие – уже не бытие,
Уже чужое – и навек мое.
Бессмертие…
Влияние теософии заметно и в стихотворении Мандельштама, написанном вскоре после смерти Мики Стравинской, когда он обращается к Богу, зная, что там, в другом мире, она узнает Его благодать.
Я верю, Господи, что это знак,
В котором благодать Твоя и сила,
Что вечный свет, а не могильный мрак
Узнала днесь раба Твоя Людмила.
Метафизическая направленность всего его творчества отражается и в теме любви. Любовные мотивы, преобладающие в его первом сборнике стихов, не исчезают, но с годами голос поэта становится громче, боль – глубже, печаль – заметнее; ощущение мистического и метафизического элемента в поэзии, преобладавшего в стихах молодых эмигрантских поэтов, становится выпуклее.
Сочинять стихи Юрий Мандельштам начал довольно рано. Известны первые его произведения, написанные уже в эмиграции, в Париже, в 12-13-летнем возрасте. Уже тогда он открыл для себя одновременно русскую поэзию (Пушкина, Тютчева, Блока, Гумилева) и французскую (Верлена, Бодлера и др.), в которой часто главенствовала любовная тема:
Мы вслушивались в медленное слово,
В земной любви открывшееся нам.
Бодлера, Тютчева и Гумилева
Читали вместе мы по вечерам.
О, первые таинственные строки!
О, посвященья трепетной рукой!
Мы понимали смутные намеки,
Был каждый стих наш – разделенный строй.
И от шумливой жизни урывая
Хотя бы день, хотя бы только час,
Воистину, мы достигали рая,
Стихами обступающего нас.
Как многие люди творческие, он был эмоционален, влюбчив, любим и часто несчастен. Но он не мог жить без любви, так как любовь была для него тем чувством, которое заряжало творческой энергией, была его музой. Ему надо было любить и быть любимым, чтобы постоянно ощущать этот импульс жизни и вдохновения, приобщения к прекрасному, духовному и божественному миру. «О, как хотел я быть любимым!» – восклицает он в одном из своих стихотворений. Словами, относящимися к душевному состоянию французского писателя Леграна, можно определить и его собственные ощущения: «‘душевная родина’ Леграна, его ‘внутренний климат’ – любовь». «В любовной лирике Юрия Мандельштама, тревожной, несколько экзальтированной, слышится подлинный поэтический голос»[11], – писал в 1932 г. Голенищев-Кутузов.
Тайна любви не только к женщине, но и к Богу, к познанию неизведанного и запредельного занимала Юрия Мандельштама всю его творческую жизнь. Любимый ученик Иисуса Христа, Иоанн восклицал: «Возлюбленные, будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога; кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь».
Особенно ярко метафизический подход к творчеству прослеживается в критических статьях Юрия Мандельштама; главный критерий таланта он видит в духовном развитии его героев.
Влияние философских учений отразилось не только в поэзии Ю. Мандельштама, но и в его статьях и заметках о любви. В них он обращается к русской и мировой литературе, анализируя творчество Чехова, Куприна, Гумилева, Стендаля, Бальзака, Рильке, Шардонна и многих других писателей и поэтов: «Любовь меняется, ибо меняется сознание и духовное содержание человека… Любовь – не отвлеченное понятие, а живая реальность… Любовь – непрерывная цепь чудес… Само возникновение любви – чудо… В любви есть неиссякаемый источник лиризма. Вероятно поэтому любовь всегда была основной темой поэзии…»[12]. Юрий Владимирович посвятил много своих критических статей русским и французским поэтам, не забывая при этом рассказать о музах, вдохновлявших или мешавших им творить. Таковы его очерки о женщинах в жизни Эдгара По, Альфреда де Виньи, Виктора Гюго, Данте Алигьере, Проспера Мериме и других поэтов.
Юрия Мандельштама всегда занимал чувственно-духовный мир писателя, к разбору произведений он подходил с метафизической и онтологической точки зрения; чувственно-духовный мир человека особенно был ему интересен как критику. Здесь важно отметить, что на искусство Юрий Мандельштам смотрел как на эмоциональное переживание, при этом негативно воспринимая «индивидуализм» в литературном процессе и объясняя, что преодоление индивидуализма возможно лишь в раскрытии иной, более глубокой личности, в стремлении к онтологической сущности в духовном, а не в душевном искании. «Монтерлан не исследователь душ, – пишет Юрий Мандельштам, – он – искатель. Он весь и постоянно в движении, в одном глубоком внутреннем стремлении. Человеческие души ему нужны лишь постольку, поскольку сквозь них он различает свою цель, уже не психологическую, а онтологическую»[13].
В своих критических статьях Юрий Мандельштам отмечает особенность европейской литературы в отношении описания любовных аспектов романа, он отмечает, что за последние десять-четырнадцать лет в европейской литературе появился поток целомудренности, какого уже давно не было. Вспоминая все лучшие произведения английских, французских и немецких писателей за последние годы, он не видит ни в одном из них стремления к так называемому «жестокому реализму», то есть изображению отвратительных черт физической любви, за исключением некоторых сцен из «Смерти в кредит» Селина. В то же время он осуждает католических романистов, таких, как Мориак и Жуандо, или английских романистов, например Розамунду Леман, или швейцарца Рамюза, за отрицание чувственности. Ю. Мандельштам указывает на тот факт, что современный писатель не обходит вниманием чувственную сторону любви, и считает описание этого аспекта отношений важной стороной любовного романа. Интересно и то, что он воспринимает чувственность как духовную, а не враждебную силу, т. е. он говорит о том, что «телес-ное влечение героев современного романа одухотворено», и при этом подчеркивает, что большей частью писатель не делает разницы между «сочетаньем двух душ» и «физическим завершением любви». В статье «Любовь в современном романе» он отмечает, что «многие же другие – Шардонн, Монтерлан, Каросса, Цвейг – именно в момент телесного влечения различают возможность наибольшего прорыва в духовную реальность, особенно же заметно это у англичан: трудно представить себе более одухотворенных описаний того, что принято назвать ‘падением’, чем в ‘Цветочнице’ Мориака, ‘Эс’ Беринга, ‘Ричард Курт’ Хадсона»[14].
О любви писали многие русские философы и теологи начала ХХ века: Вл. Соловьев, Н. Бердяев, П. Флоренский, С. Булгаков, Н. Лосский, И. Ильин, Б. Вышеславцев, Л. Карсавин, Л. Г. Отоцкий-Закутин, В. Розанов и другие. Лев Карсавин, рассуждая о метафизике любви, провозглашает любовь владычицей жизни. Вместе с тем, по определению Л. Карсавина, расставание с любимой – это маленькая смерть, когда «я как бы разлагаюсь, разрываю себя на бесчисленное множество мигов, продолжаю свое умирание, тление…»[15] Той же самой идеи придерживается и Юрий Мандельштам, отведя этому особое место в статье «О любви»: «Смерть любви – самое страшное, что можно себе представить. ‘Из равнодушных уст я слышал смерти весть, / И равнодушно ей внимал я’[16]. Но смерть любви не менее непоправима, чем смерть человека». В одной из своих статей Юрий Мандельштам отметит, что смерть не может соперничать с любовью. В любви есть неиссякаемый источник лиризма, и поэтому любовь всегда была и будет основной темой поэзии. В поэзии – любовь сильнее смерти. И здесь же он замечает, что любовь смертна, но может и не умереть, так как зависит от нас сделать ее бессмертной.
Еще в 1907 году в России вышла книга философа Николая Бердяева «Метафизика пола и любви», где он выразил ту же мысль, что и Карсавин: «Любовь по природе своей трагична… Она всегда выводит человека из данного мира на грань бесконечности, обнаруживает существование иных миров. Трагична любовь потому, что дробится в эмпирическом мире объект любви, и сама любовь дробится на оторванные, временные состояния»[17]. И хотя вопрос любви является интимным, по определению того же Бердяева она «имеет центральное значение для всего нашего религиозно-философского и религиозно-общественного миросозерцания». Анализируя текст французского писателя Андрэ Руссо «Потерянный рай», Ю. Мандельштам высказывает точку зрения, что любовь – это долгое и упорное духовное творчество, в которое входит элемент наития, благодати, которое требует больших и сознательных усилий. Только пройдя через годы испытания, любовь достигает подлинной глубины и реального смысла.
«Все истинно великое, гениальное, святое в жизни человечества было создано интимностью и искренностью, победившей условность, мистическим обнажением самой глубины души. Ведь в интимной глубине души всегда лежит что-то вселенское, более вселенское, чем на общепринятой поверхности. Всякое новое религиозное учение и новое пророчество было сначала интимно, рождалось в интимной глубине, в мистической стихии, а потом обнаруживалось и завоевывало мир», – отмечал Бердяев в той же книге «Метафизика пола и любви», из которой читателю становится понятно, что речь идет о любви, хранящейся в глубине души каждого индивидуума, о том мистическом, интимном и духовном началах, которые становятся вселенским двигателем мирового творческого импульса.
«Духовность любви» стала и основным лейтмотивом статьи Юрия Мандельштама «О любви», в которой он касается не только духовного, но и физического аспекта любви как одного целого – духовного, выразив при этом свое понимание эротизма, подчеркивая, что Эрос – начало не плотское, а духовное, что любовь мужчины и женщины – «наибольшее воплощение эроса на земле – этим самым наиболее духовное из человеческих отношений». Мандельштам, как и русские философы В. Розанов и Б. Вышеславцев, одухотворяет физическую любовь, считая ее главным источником творческого вдохновения. Их подход к физической любви отличается от учения Фрейда, который сводил всю сложную суть Эроса на физиологические процессы. В статье «О любви» Ю. Мандельштам подчеркивает, что «физическое сочетание – тоже чудо, и чудо – рождение человека».
И если творческое начало в человеке – это дух и интеллект, то любовь – двигатель, «муза» творчества. В статье Ильи Голенищева-Кутузова, напечатанной в 1932 году, говорится: «В новейшей психологии (психоанализе) и в религиозной философии современных русских мыслителей происходит процесс ‘оправдания Эроса’, т. е., в сущности, оправдания поэзии»[18]. Как замечает Ю. Мандельштам, «духовность не отрицает телесности», а наоборот, дает ту энергию, которая воплощается в творчество, – т. е. взгляды его полностью совпадали со взглядами современных ему мыслителей. В статье «Любовь в современном романе»[19] Юрий Мандельштам отмечает, что чувственность часто представляется хоть и враждебной, но все-таки духовной силой: «Телесное влечение героев современного романа одухотворено. Большей частью писатель не делает разницы между ‘сочетаньем двух душ’ и физическим завершением любви» (там же).
В книге Бориса Вышеславцева «Этика преображенного Эроса»[20] философ идет дальше «духовности» физической близости влюбленных, считая, что это чувство выходит за границы бытия. Идеи философии Бориса Вышеславцева отразились в творчестве молодых поэтов и прозаиков, включая Ю. Мандельштама. Выше-славцев был склонен расширить понятие «либидо» как источника энергии творчества и преображения. Он писал о любви возвышенной как об источнике христианского рыцарства. Здесь можно отметить, что в учении Св. Бернарда процесс возвышения любви идет как бы поэтапно: «от себялюбия человек возвышается до любви к ближнему, к любви божественной, когда уже ‘все дозволено’, ибо все оправдано высшим стремлением…»[21].
В статье «Любовь в современном романе» Ю. Мандельштам высказывает свою четкую точку зрения на любовь: «И все же, сквозь любимого или любимую чувство направлено дальше – к самому источнику любви, в область метафизическую». Понимание и осмысление понятия любви у Ю. Мандельштама совпадало с теми метафизическими настроениями, которые охватили эмигрантские круги 1920–1930-х годов. Как писал Г. Адамович: «История движется, дробится, стирает в порошок человеческие судьбы и в ходе своем не может не оставлять за собой тысячи недоумений и загадок»[22]. Одной из таких неразрешенных загадок человеческих отношений является Любовь. В любви заключено духовное движение к любимому человеку, т. е. уход от своего «я» в другое духовное пространство, где души двух соединяются в одном порыве. В этом суть значения «метафизической любви». В статье «О любви» Ю. Мандельштам пишет: «Любовь всегда направлена сквозь непосредственный объект куда-то дальше, что не уничтожает исключительности самого объекта».
Почему между понятием «любовь» и «метафизика» можно поставить знак равенства? Любовь – состояние неземное, это выход в иное измерение, это полет в небытие, в пространство небесное, где сливаются две ищущие души. «Любовь зарождается в сердце. Через сердце, а не мышление, человек связан с ‘иным планом’, с ‘другим миром’». И далее: «И в сердце еще, однако, тот мир скрыт, сокровенен», – писал в 1962 году в Париже Л. Г. Отоцкий-Закутин[23]. Эти его замечания полностью совпадают с учением и философией Бориса Вышеславцева, книга которого «Сердце в христианской и индийской мистике» в свое время привлекла к себе широкое внимание. Отоцкий-Закутин добавляет: «Конечно, всякая любовь к другому (к другим) – от Бога, поскольку Бог есть любовь».
Эссе Юрия Мандельштама «О любви» является как бы итогом всех его личных переживаний и размышлений, не только прочувствованных на собственном опыте, но и высказанных и обобщенных в его критических статьях, где он анализирует состояние «любви», как состояние метафизическое, проводя знак равенства между любовью и творчеством с присущей ему честностью и откровенностью: «Любовь – не только тема поэзии, но и ее источник». Такое определение любви объясняет все творчество Юрия Владимировича.
«Любовь смертна, но может и не умереть. От нас зависит сделать нашу любовь бессмертной», – писал Ю. Мандельштам в статье «О любви». Для тех, кто знал его, кто читал его стихи и статьи, любовь к этому одаренному человеку, умевшему так глубоко чувствовать жизнь, навсегда будет в наших сердцах, как и скорбь о его преждевременной гибели. Мы можем закончить эпитафией Стендаля, предчувствовавшего свою смерть, слова которой Ю. Мандельштам привел в одной из своих статей: он «Жил, писал, любил».
О любви, о любви без конца,
И опять о любви, и опять
Утомляются наши сердца,
Охлаждаются наши сердца,
Чтобы снова начать.
О любви замолчи, промолчи.
Но о чем же еще говорить?
Вечной смерти меня не учи:
Вечной жизни пронзают лучи
Вечной тайной любить[24].
Филадельфия
[1] Мандельштам Ю. Любовь гораздо больше любви. // «Возрождение». № 4090. 6 авг. 1937.
[2] Рощин Н. Я. Парижский дневник / Сост., ред. и авт. предисловия Л. Г. Го-лубева. – М.: ИМЛИ. 2015.
[3] Констан де Ребекк, Анри-Бенжамен (фр. Henri-Benjamin Constant de Rebecque, 1767–1830) – французско-швейцарский писатель, публицист, политический деятель времен Французской революции, бонапартизма и Реставрации.
[4] Из архива Мари Стравинской. Статья была напечатана в журнале «Меч», № 9-10, 28 июня 1934.
[5] Терапиано Ю. Встречи. – Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953.
[6] См. Рощин Н. Я. Парижский дневник.
[7] Ходасевич Владислав. Литература в изгнании. // «Возрождение», №2886, 27 апреля 1933.
[8] Баррес, Морис (фр. Maurice Barrès; 1862–1923) – французский писатель. Морис Баррес дебютировал в литературе в начале 1880-х гг. с проповедью «культа личности» и славословием «свободного человека».
[9] Мандельштам, Юрий. Любовь в современном романе // «Возрождение». № 4090, 6 августа 1937.
[10] Мандельштам, Юрий. Мечтатели // «Возрождение». № 4068. 6 марта 1937.
[11] Голенищев-Кутузов И. «Совреминенные записки» // «Возрождение». №2438. 4 февраля 1932.
[12] Цитируется по статье «О любви». Из архива Мари Стравинской.
[13] Мандельштам Ю. Монтерлановские девушки // «Возрождение». № 4038. 8 авг. 1936.
[14] Мандельштам Ю. «Потерянный рай. (Руссо)» // «Возрождение». № 4036, 25 июля 1936.
[15] Карсавин Л. П. Noctes petropolitanae // Карсавин Л. П. Малые сочинения. – СПб., 1994. – С. 113.
[16] Из стихотворения А. Пушкина «Под небом голубым страны своей родной».
[17] Бердяев Н. Самопознание: Избранное. – М.: Мир книги; Литература, 2006. – (Серия «Великие мыслители»).
[18] Голенищев-Кутузов И. Преображение Эроса. // «Возрождение», № 2522, 28 апреля 1932.
[19] Статья из архива Мари Стравинской.
[20] Вышеславцев Б. Этика преображенного Эроса. – Париж, 1932.
[21] Бернард Клервоский (1091–1153) – аббат монастыря Клерво, видный церковный деятель, классик западноевропейского мистического богословия. Один из самых образованных людей своего времени, выдающийся оратор и проповедник, оказавший огромное влияние на современников. Автор устава Ордена тамплиеров и вдохновитель Второго крестового похода 1147 года. Основатель множества монастырей в Западной Европе. Главной добродетелью считал смирение, а целью человеческого существования – слияние с Богом. Святой Римско-Католической Церкви.
[22] Адамович Г. Комментарии. – Вашингтон: Изд-во Камкина, 1962.
[23] Отоцкий-Закутин Л. Г. Философемы и символы. – Париж, 1962.
[24] Мандельштам Ю. // «Возрождение», № 2559, 4 июня 1932.