Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 293, 2018
* * *
Мир состоит из джинсов, мужчин и ветра,
гор и колдобин, водохранилищ, танков,
музыки ретро и разноцветного фетра,
растаманов, свингеров, пьяниц, панков.
Мир состоит из поленьев и птичьих перьев,
из гравитации, атомов и нейронов,
ила на дне океана, травы, деревьев,
баранов, банок, бабушек и баронов.
Мир состоит из выборов президента,
из ухи и хлеба, песен, древесных срубов,
из рассказа о Шерлоке Холмсе «Пестрая лента»,
парков, газет, фонарей и английских клубов.
Мир состоит из айсбергов и тайфунов,
из актерских премий, бисера, слез младенца,
архетипов, сугробов, марок, рублей и фунтов,
гостиничного свежего полотенца.
Мир состоит из лезвия и нажима,
койки больничной, запаха скипидара,
школьных тетрадей, того, что недостижимо,
горшка ночного, полуночного кошмара.
Мир состоит из луж на асфальте летнем,
сломанной лыжи, троек по физкультуре,
стихотворений, платьев, глаз, касс билетных,
скульптуры, фигуры, фуры, фиоритуры.
Мир состоит из шелеста листопада,
водки и гроба, церкви и балаклавы,
того, чего хочется, и того, что надо,
святого Грааля, буйной посмертной славы.
Мир состоит из обмана капиталистов,
леса и зелени, бедности, лжи и веры,
совести, женщин, парковок, велосипедистов,
религий и страха смерти, любви без меры.
Мир состоял из мансарды и книжных полок,
веток ирги, лимонника, облепихи,
всякий не то что слог – всякий звук был дорог.
Они и теперь не стихли.
24 мая 2016
* * *
Дмитрию Зорникову
Натуся вспоминает свой первый раз:
платье в горошинку, бусики, каблучки
по деревяшкам танцпола пустились в пляс…
– Ба, ты как себя чувствуешь? – спрашивают внучки.
Ба отложила вязанье, пропускает кормить кота –
тот наглотался с голоду из подвала мышей.
В ушах у нее музыкальное «тра-та-та»,
вкус газировки на языке…
– Мамочка, ты уже
пятые сутки странно себя ведешь! –
голос дочери тонет в ритме сердечных па.
Вот он губы свои прижимает к ее губам,
вот забирает на память, с груди отцепляя, брошь…
Целая жизнь, объемная, как спектакль,
будто Наталье заново предстоит.
Вальс, холодок под платьем от ветерка,
на месте новых многоэтажек – прежние пустыри.
И ладони, теперь шершавые, как наждак,
гладит мальчик, не выпуская из теплых рук,
и не сломан дом, над которым пустой чердак
подставляет щель и ломает ее каблук.
8-9 ноября 2017
* * *
Художница Марья искусно стегает шов
и аппликацию накладывает шутя;
она работает удивительно хорошо,
пока при родах не гибнет ее дитя.
Бухгалтер Мария дотошна в своих exel,
она аккуратнее всех проверяет сальдо,
пока небезопасная карусель
не бросает ребенка ее на разлом асфальта.
У Маши – ученики, и она горда,
что часть ее прорастает в каждом ученике.
Но она оставила школу свою, когда
сын ее повесился на чердаке.
У бесцельной этой повести нет конца,
нет особой морали о прочности древних тем.
Мы ее выводим здесь не затем,
чтоб поразить читателя количеством мертвых тел.
Мы хотели внятный, простой сюжет
про банальный жизненный поворот.
Оказалось, за поворотом «от»
ясности больше нет,
ничего не известно о дне за ним.
Каждый волен сам дописать канву.
Что, Мари, дорогая, закончен фильм,
поживем наяву?
30 января, 23 февраля 2017, 27 июня 2018
* * *
Юрию Зернюкову
Волшебнику тоже нужны забота, покой и отдых,
и – не побоимся этого слова – отпуск,
иначе он очень скоро дойдет до ручки,
и магия в нем иссякнет, как тот источник.
1
Вот возвращается Мерлин, а в замке пусто:
ни еды тебе, ни напитка, очаг потушен.
Мерлин не просит много: так, полвилка тушеной капусты
подать на ужин.
Но того, кто для приготовления ужина нужен,
нет в помине.
Мерлин способен воспламенить ползамка,
но ведь хочется, чтобы огонь разожгли в камине
не заклинание пламени, не служанка,
а родные руки.
Мерлин вздыхает:
– Ну и ради какого Артура такие муки?..
2
Вот возвращается Гэндальф к себе в жилище
после тяжкого боя, дорог всего Средиземья.
Дверь отворяет, тапки на ощупь ищет…
– Хоть месяцок, – мечтает, – без приключений,
хоббитов, подземелий, эльфийских стрел,
и пускай тут Саурон всех обратит в труху!..
Я слежу за миром круглые сутки веками без продыху!
Мне б давно отойти от дел.
3
Бабушке Василисе, пожалуй, всех тяжелее,
хотя всё-то хозяйство – избушка да садик ветхий
с яблоньками в три ветки.
Она, как мы помним, вообще-то древнее прочих
и носит в себе миллионный объем одиночеств.
Тридцать девять семей своих схоронила, не нажила добра.
В перерывах от помощи очередному Ванятке она бормочет:
– А как я была прекрасна! Да вот беда – не мудра…
4
Как они собираются вместе, и прежних буйных
нравов в их затуманенных взорах с огнем не сыщешь.
Они при лучине жалуются друг дружке,
отложив на время подстилки, соломку, подушки.
(В мире без их внимания стонут горы,
иссыхают реки,
убиваются человеки.)
– Да что говорить обо мне, – изрекает Гэндальф. –
Вон Хозяйка Медной Горы – и та устала. –
Гэндальф кутается в походное одеяло.
5
Волшебник смиренно просит о самой малости:
отвлекаться хотя бы изредка от магической круговерти.
Но куда уж!
При кромешной такой усталости,
доводящей порой до злости
даже фей добрейших,
уже не боишься смерти.
Смерти – жаждешь.
Август, 27-29, 2015
* * *
Я живу одна.
Практикую фэншуй.
Никакому гостю не откажу.
У диванчика – стол невысокий для чая, вина, сластей.
У меня тепло.
И, кроме живых людей,
здесь бывает много иных гостей.
…Ольга Васильевна просит, чтобы в кофе был апельсин;
бабушке Наде без разницы, что заварю,
лишь посиди с ней да о чем-нибудь расспроси;
Герман Владимирович пьет воду:
мне, говорит, – успокоиться
пятнадцати лет не хватило,
я вымотан, я без сил.
В уголку прикорнет, нам споет и белёсо растает.
Тамара икону трогает.
Что-то в иконе ее удивляет.
Смерть ненамного страшнее, чем жизнь, – говорит мне. –
Всё тот же Путь.
Но страшно было тонуть.
Деды поочередно ведут беседы
о деревне, скотине, кладбище, картофельном урожае
и спрашивают, когда же я к ним, наконец, приеду.
А бабка Тамара им за меня отвечает:
мол, и при жизни-то редко когда приезжала…
Роджер хватает книжку,
а Бурундук шу-пуэр и – к меду!
Андрей не любит, когда квартира полна народу.
Братья О. вспоминают детство:
станцию лодок, речки Содышки мутную воду…
Есть и такие, кому пока что не доводилось,
адрес мой сжав в кулаке,
оказать мне визита милость.
Но я расставляю цветы, навожу уют.
Так или иначе, все побывают тут.
10 января 2015, Воронеж
ЛЮДИ В БЕЛОМ
Белый мне не к лицу:
не учусь на врача и не стремлюсь к венцу.
Я хожу в разноцветных одёжках.
И хотя читаю черные буквы
в белой бумаги книжках,
от столкновения с белым
спешат по спине мурашки.
Подруга звонила бабушке
и огурцов предлагала,
а та отвечала:
«Какие ж теперь огурцы, моя дорогая?
Я умираю».
Бабушка умирала
интереснее, чем у Аркана;
у него с экрана
жизнелюбивый профессор,
тяжело заболев, просил друзей не печалиться,
а признательно (с ним) попрощаться.
Бабушку хоронили,
как хоронят старообрядцев:
саван белейший пошили,
вперед головой выносили…
Прощание с телом
произвело фурор у друзей и соседей:
крышку гроба открыли,
а она лежала вся в белом,
точь-в-точь привидение Каспер,
киногерой девяностых.
Стоит признаться: фокус
вполне себе в духе бабки,
чудачки, неврастенички,
угощавшей творогом с чесноком,
не спалить не умевшей блинчики…
Бабушка умирала,
передавая новому
помощнику управдома
телефоны жильцов, их Ф.И.О.
«Как жаль, – она говорила, –
я начала салфетку
и уже не успею закончить…»
«Врачи, – она повторяла, –
стариков нормально не лечат…»
Мне стало легче,
когда превратились
белёсые образы умирания
в цветные воспоминания.
28 июня – 2 июля 2013, Дивногорье
ВЕНЕЦИЯ
Льву Лазаренко
Откуда колокол и муравьи –
туристы и куда спешит эстет –
спиралькой всё стекается к Сан-Марко.
Здесь вид собора, арки и скамьи
и запах итальянских сигарет –
одна немногословная ремарка.
И ты в ней оказался на чуток,
на красного дешевого глоток,
кратчайший миг, моргнуть при ярком свете.
Моргнуть, слезу смахнуть и дальше плыть
На свой материковый «остров смерти».
Помогут те, с кем вовсе не знаком,
сыр горгонзола можно есть куском,
глаза и ноги трудятся по-рабски.
Цвет ставней подсмотрели у воды.
Не знаешь многого – но это полбеды:
страшнее тот, что узнаваем в маске.
9 февраля, 20 марта 2018, Венеция