Из книги «При свете лампы»
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 292, 2018
В год 90-летия Валентины Синкевич, в 2016-м, русско-американские поэты
совместными усилиями выпустили сборник избранных стихотворений поэтессы «При
свете лампы». Стихи для сборника отбирала сама Валентина Алексеевна; ей
принадлежит и название книги.
СОЛО
Первое, что я помню: были какие-то странные звуки,
нестройные и непонятные, как иностранный язык.
Но из этого хаоса, из радости этой и муки
песня рождалась, к ней мой слух не привык.
Ещe не зная слов и не понимая мотива,
я повторяла что-то, стараясь подражать другим,
старалась петь в унисон, слова произносить красиво,
и не могла. А регент был суров и нетерпим.
И я ушла из большого и стройного хора,
и вдруг запела, сама сочинив слова и мотив.
И пою сейчас, ни перед кем не опуская взора,
не заботясь, чтоб стих был гладок и голос красив.
НОЧЕНЬКА
Эта ночь, эта ночь,
эта ноченька.
Только лучину уже не найти.
Скушно мне,
но и тебе ведь не
весело,
если мы мимо в пути.
Что тебе, что тебе, бедному,
эта оттепель, если зимой
заколдует мороз над бездною
между тобою и мной?
Потому отдаю,
не ликуй – не раю,
я его и сама не знаю.
Отдаю тебя просто судьбе –
отсылаю тебя к тебе
в эту ночь,
в эту ночь,
в эту ноченьку.
В НОРВИЧСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ (ВЕРМОНТ)
Я пишу отсюда письма длинные, странные.
Сколько дней телефон мой молчит,
будто улетела в иноземные страны я,
где высокие сосны и тяжелых ступеней гранит.
Телефон мой молчит. Но перо ворожит над бумагою,
каждый шорох вбирая и каждый вздох.
Шлю приветы я городу с каменной влагою
и жарой, с неизменною рифмой на – ох!
Я играю вслепую здесь со студентами:
говорю, как велик непонятный им русский язык.
А деревья сверкают зелеными лентами,
и срываются птицы со щебетанья на крик.
Всё здесь: книги, столы и лампы настольные
не похожи на мой домотканый уют.
Не моя Пенсильвания и не моя Калифорния,
а зеленые горы, что прямо из окон растут.
И великий отшельник – между изгнаньем и славою –
знаю – путь свой тяжелый не здесь завершит,
где береза могучая с головою кудрявою
по-английски о чем-то мне шелестит.
ДЕНЬ СВЯТОГО ВЛАДИМИРА НА ФЕРМЕ РОВА
О, этот сон, что иных степей привольней!
Если крепко спать – непременно приснится он.
Но на каком инструменте и с какой колокольни
ты услышишь плясовую и погребальный звон?
А в День святого Владимира белый ангел,
превозмогая нью-джерсийскую влажную жару,
благословляет люд и воинов, которых спасал Врангель,
и трапезу в этом полурусском бору.
Мы стекаемся сюда, уже старые и больные,
на звон колокольный во Владимиров День,
на звон, который звучал вот так еще при Батые –
от больших городов до глухих деревень.
И поются лихие песни, и пляшутся пьяные пляски,
купают, обжигаясь, красных черногривых коней,
покуда на автострадах небывалой окраски
станет сверкать лавина автомобильных огней.
И я забываю звук иностранной речи
и, срывая голос, кричу какую-то дикую строку,
в которой кони, костры, отголоски Запорожской Сечи…
И до следующего Дня Владимира слово каждое берегу.
7.30 УТРА
Утро – всегда вдруг.
Утром звонит друг
из другого сна,
другого окна.
И я,
она
отвечаю,
отвечает
тебе,
ему
из моего,
её сна.
И я,
она
сплю,
спит,
а телефон
звонит,
звонит.
И я,
она
не пойму,
не поймет,
почему из пустоты
зовёшь ты,
зовёт он,
почему телефон
звонит
в 7.30
утра…
ПРИ СВЕТЕ ЛАМПЫ
Лампа еще горит, но осень уже посетила мое тело,
и листья падают, и на деревьях не горят.
А в тесном доме моем, когда лампа над книгой горела,
я прислушивалась – чтó твои мысли мне говорят.
Тесно жить нам вдвоём, – говорили они. Тесно.
День святой Валентины – день рожденья твоего стиха.
Мы с тобой одной крови, но всё же из разного теста –
только мало от святости – больше у нас от греха.
В тесном доме моем лампа горит ночами…
Старая мебель, книги. И соломенный матрац –
тот, из детства, – в моем кошмаре всё вверх ногами –
то всплывет замок, то какой-нибудь Алькатрац.
А лампа горит. И рука выводит вот эту строчку.
Мысли твои говорят, что ничего уже не спасешь.
Как перед казнью, ты на груди рванул сорочку,
и кто-то из-за голенища вытаскивает острый нож.
Но всё это бред. Вот книги, они со мною от самого детства.
Когда рушилось всё – спасали их и фамильные образа…
В тесном доме моем книги, когда никуда не деться,
когда светит солнце, а будто бы разыгралась гроза.
В тесном доме моем картины шепчутся ночами,
они слышат твои мысли и волнуются о моей судьбе,
и стараются усыпить меня красочными речами,
в которых столько неправды, красивой неправды о тебе.
Когда прятались в погребе, и бежали чужие солдаты,
предвещая путь на Запад, откуда не возвращаются поезда…
Вспоминается многое, но забываются лица и даты,
и забывается – с какими словами рифмовалась беда.
В тесном доме моем ныне находят приют люди и звери,
книги с твоими картинами знают неведомую нам ворожбу.
Пусть говорят твои мысли, что в будущем ничего не будет.