Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 292, 2018
ЛИМИТРОФЫ
Куда вы скрылися, полночные герои?
Е. Баратынский
Бабьего лета с душою смущенной лукавые шашни:
вся вдруг зардела, как на рассвете верхушки деревьев.
Польские сыроежки на мшистой коряжистой пашне
всходят – и мнится уж сеятель смуты Гришка Отрепьев.
Речью шуршат Посполитой росистые стежки-дорожки,
и желтоногие белополяки, приветливо сдвинув
шляпы свои, подзывают издали, но в лукошке
тут же синеют, от местных в отличие белофиннов.
Разноплеменные листья смешала посмертная участь.
Разновременные лица в дебрях былого… И век сей,
там пребывает уже, чуть проклюнувшись и озвучась
в сопоставлениях вольных, в поэтике тихих аннексий.
Ею же взятый в полон, невоинственный Вяйнямёйнен
в чащу заводит словесную, в непроходимые топи
и затаясь наблюдает с пристальным недоуменьем
корчи славянских корней в борьбе мессианских утопий.
Буферной зоны букварь обнажает следы катастрофы,
после которой какая поэзия! Царство распада,
княжество тлена – ее ненадежные лимитрофы,
где каждый куст метафор – провокация или засада.
Сколько в него ни стреляй – не найдет виноватого пуля.
Сколько снегов растаяло с майнильского инцидента!
Что-то скрывая в потемках, какой-то сполох карауля,
память истории рвется, как старая кинолента.
Вижу другие возможности для продвиженья (другая
так вот нам брезжила жизнь у имперских окраин остзейских).
Медлю, колеблюсь, но всё же, со вздохом их отвергая,
внутренний строй сохраняю и внутренних полицейских.
Ритмы лесных барабанщиков порабощают волю,
тон задают и размер, чтобы снайперски взять на мушку
неуследимую суть по всему смысловому полю,
ориентируя слух на невидимую кукушку.
Освободиться не в силах от прелести и капризов
мраморной нимфы по имени Эхо, стыдливо рифмую
с трепетом лепет, звучащий в акустике новой как вызов.
Сквозь бурелом заклинаний на речь выбираюсь прямую.
Спите, герои полночные! Мир вашим дóмам подземным!
Мир блиндажам-погребам! Да не будет вовек потревожен
сон ваш ни шорохом мыши летучей, ни рёвом стозевным!
Плач из надтреснутой лиры извлекаю, как меч из ножен.
Жду, когда выползут на симпатический снег в маскхалатах
белым по белому буквы тех будущих маргиналий,
что Настоящему не захватить: на полях заклятых
искажено переводом недоступное в оригинале.
Стражи просодии отчей! Ряды ваши нынче редеют.
На пограничной заставе иные не помнят присяги.
Но, обветшав и обвиснув, еще золотятся и рдеют
над полувнятными тропами ваши опальные стяги!
2008
ГЕОРГ ГЕЙМ
16 января 1912
бежать от будущего чей зловещий гул
всё явственней тому кто заглянул
в прозор времен в сосуд где горсть оживших гранул
рельефными виденьями на дне
о предстоявшем как о судном дне
давала знать и с ужасом отпрянул
бежать от приступов тоски оцепенев
сквозь гниль и гнусь прозрев грядущий гнев
и трансмутацию невыразимой смуты
в драконов черных бешеную рать
над обреченным городом и рвать
реальности ослабленные путы
бежать от шелестов чумных газет и крон
унтер ден линден от со всех сторон
обставших призраков от судьбоносных знаков
читавшихся повсюду как следы
предвестия в предместиях беды
жертв жерновов ее заранее оплакав
бежать от брезжившего по наитью по
брусчатке мимо коробов депо
пакгаузов пандоры и беллоны
дымивших на рассвете пробудясь
бессонниц душных смрад и лязг и грязь
грузя в готовые к отправке эшелоны
бежать от незнакомого лица
днесь в лету канувшего века-подлеца
преступные с младенчества повадки
в чертах его невинных распознав
предугадав и вероломный нрав
и мощь палаческой необоримой хватки
бежать от неизбежного скользя
ему навстречу зыбкая стезя
покуда как струна не оборвется
покуда музыка застыв не рухнет вдруг
артикулируя в руинах новый звук
устами юного первопроходца
бежать от будущего к берегу реки
свои катящей воды вопреки
оковам ледяным и как прибрежный тальник
свидетельствует ухнуть в глубину
три месяца спустя пойдет ко дну
расколот ледяной скалой титаник
2008
ПРОИЗВОЛЬНЫЙ МОНТАЖ
Перед умственным взором недремлющим
прокрути эту ленту назад,
в каждом кадре мучительным зрелищем
концентрируя долгий распад
эфемерной империи внутренней,
уязвленной, но верной судьбе,
словно звезды – вечернюю с утренней –
день и ночь совмещавшей в себе.
Смысл какой-то ведь был в этой верности!
Камнем канул – вернуть помоги,
Режиссер, пусть на зыбкой поверхности
в той же точке сойдутся круги!
…Сжалась вся и, как память, изглодана.
Старый льется по-новому свет,
приглушен – как бы глядя из Лондона
(Анатолий Максимыч, привет!)
Расцвели все оттенки осенние
умирания в финских лесах,
в белом цвете суля воскресение
на каких-то других небесах.
Где-то там, довоенная школьница,
мама в стайке ближайших подруг.
Карнавальная дикая вольница
волны счастья разносит вокруг,
опьяняет большими надеждами…
«Страшно!» – голос за кадром сказал,
и балетными па центробежными
раздвигается зрительный зал.
О, как благоуханна, как солнечна
та лужайка в наплыве тоски!..
Потемнеет – и двушечку Сонечка
заработает за колоски.
По ненастному времечку Настенька
побредет – не тюрьма, так сума!
Ономастика строгого кастинга
слух линчует и сводит с ума.
Вылезает, волнами насилия
поднята из глубин забытья,
на экран, как большая рептилия,
достоверности галиматья,
между строк и навязчивых роликов
несусветный кроит свой сюжет,
розовеет колонией кроликов,
кружевами брабантских манжет.
Вот и пьяный корабль обессиленный,
как синюшный ночной нищеброд,
всё какой-то влеком Абиссинией,
пряным веяньем знойных щедрот.
Всё не так ведь, как было… Напомни-ка,
захвати болевой ареал,
чтобы зритель под крышей питомника
глупых страхов своих не дремал!
Всколыхни декорации горние,
чтобы Индии Духа достичь,
чтоб в священном лесу Калифорнии
ожила заповедная дичь!
…Мертвый дом перекличкой певучею,
как струною разбужен тугой.
Произвольный монтаж по созвучию
узаконен сибирской тайгой.
Смещены Достоевским и Диккенсом
оба центра, а память в плену,
как затворница Эмили Дикинсон,
отдаленную ловит волну.
2013
DIE SCHULDFRAGE
1
И в третьем рейхе пели птички, дар
забвения ниспосылая:
ни труб, ни барабанов, ни фанфар
суконных маршей, ни раскатов лая
из репродукторов! Прекрасные цветы
своим благоуханием кого-то
спасали от вонючей духоты,
а звезды орднунгом рассеянной когорты
о нравственном законе и тогда
кому-то возвещали тиховейно,
и вспоминался запрещенный Гейне,
не избавляя от стыда…
2
С любимой кошкой на диване,
давно уж всё поняв, лежишь
в каком-то полусне, в нирване,
в кармане честно спрятав шиш.
Не угрызайся, внуков радуй
и сам от мерзостей извне
служи сомнительной оградой
сомнамбулической жене!
Какое бы ни предстояло
возмездие, лови свой шанс:
вдохни поглубже, старый Ганс,
и с головой – под одеяло!
3
В здравом рассудке, как в противогазе,
можно отравленный воздух вдыхать,
с иммунитетом к липучей заразе,
как соловей, в эмпиреях порхать,
проповедь в кирхе о муках Господних
утром воскресным послушать… Ну что ж:
пусть не готов был на жертвенный подвиг –
не соскользнул ведь на подлость и ложь!
Совесть чиста: не поддался психозу
разгорячённой сплоченной толпы…
Но безрассудную «Белую розу»
вспомнишь – и в душу вонзятся шипы!
2016
ДВА АЛЕКСАНДРА
То наш Агамемно́́́н, пришедшего с мечом
прогнавший, то плешивый щёголь
(впечатался плевок в декоративный цоколь
победного столпа) – лишь старцем Кузмичом
не представал в глухих урочищах Сибири,
поскольку к заговору не примкнул поэт…
Однажды, кажется, друг друга невзлюбили –
днесь помирились, встретясь тэт-а-тэт.
Ослабли узы времени, а имя
связует ли еще, иль Таганрог межу
провел на подступах к тому же мятежу?
ужель чтоб мериться заслугами своими?
О вольности, о власти, о тщете
всех слав мирских и всех земных владений
беседуют, как будто в кущи те
далеких мест переселился гений.
Уже отца курносый силуэт
отмщения не требует от сына.
Отчавкав, сплетен выдохлась трясина.
Французский афеизм забыв, поэт
пред Словом, в плоть одетым наяву,
склонился кротко, а Благословенный,
Парижем с честью принятый и Веной,
зрит Бога сквозь горящую Москву,
что, как библейский куст, неопалима…
Беседуют – и льнет душа к душе,
и обе внемлют арфе серафима
без ужаса священного уже…
2017, Санкт-Петербург