Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 292, 2018
История эта произошла в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Далеко
от столицы, в мало известном читателю городе –
«Будущее 17». Всякий советский человек понимал, что въезд в город с таким названием
без специального разрешения невозможен.
Да и выезд тоже был ограничен. Предполагаю, что число «17» в названии
обозначало количество предприятий, «по секрету» занятых на строительстве
будущего всей страны. Но это вовсе не обязательно. Для большей секретности
цифры могли быть взяты и с потолка. Люди в этом городе жили работящие,
дисциплинированные и молчаливые. За это они получали повышенные зарплаты, и в
старости их ожидала приличная пенсия. Но времена изменились. Предприятия,
работающие на оборонку, потеряли свои льготы, а вместе с ними из названия
города исчезли цифры.
В общем, теперь «Будущее» ничем особенным не отличался от других славных
городов нашей планеты, в каждом из которых могла произойти эта история.
Итак. Гражданин А. родился еще в старое время, когда название города
оканчивалось на «17». Родился в благополучной семье. В доме всё было: отец,
мать, паровое отопление, холодильник. Каждый день родители уходили на работу и
вечером возвращались домой. Разговаривали они с сыном и между собой мало и
только шепотом. Скорее всего, чтобы случайно не разгласить вверенную
им гостайну. По крайней мере, теперь так кажется. Главной в доме была тишина,
если не считать раздававшихся по ночам из родительской спальни скрипа пружин и
кряхтения. Эти загадочные звуки не давали нашему юному герою уснуть и
будоражили его воображение.
Однажды, когда никого не было дома, вопреки семейным правилам, А.,
преодолевая страх, забрался на родительскую кровать и стал легонько
подпрыгивать на ней. Сначала матрас тоскливо повизгивал – как обычно ночью. Но
чем выше А. взлетал над кроватью, тем веселее вдыхали и выдыхали пружины, и тем
громче заливался радостным смехом баловник. Всё выше и выше! Почти до потолка!
– Так вот чем они занимаются по ночам! – думал малыш.
С тех пор, как только А. оставался один, он взбирался на кровать и… то
космонавтом парил в невесомости над безбрежным океаном неведанной планеты (от
одного края кровати до другого), то как орел взлетал
над заснеженной долиной в поиске добычи – и камнем обрушивался на подушку, под
которой пряталась несчастная жертва. После чего ему приходилось выдирать перья
родительской подушки из своей кудрявой копны.
Время берет свое. Всё реже скрипел по ночам матрас. Мальчик подрос, набрал
вес, и в один прекрасный «день полетов» что-то внутри матраса лопнуло,
оборвалось, и он перестал пружинить и скрипеть. Родители каким-то родительским
чутьем распознали причастность сына к порче матраса и всыпали ему «как
полагается». Затем купили новый матрас, но А. больше на родительской кровати не
прыгал. На ягодицах еще долго оставались полосы кровавых подтеков от
солдатского ремня, который с тех пор висел на виду, терпеливо дожидаясь своего
часа.
Мальчишка внезапно повзрослел, ему больше не хотелось представлять себя
орлом или космонавтом.
Время шло. Время – единственное, что не останавливается ни на минуту, не
присаживается передохнуть, заправиться, подлечиться, заменить износившиеся
части, съездить в отпуск. Оно идет и идет, не отвлекаясь ни на что; оно всегда
в пути. А. вырос, выучился, стал серьезным человеком, женился, сделался отцом.
Но всё чаще ему вспоминалось, как он был орлом и космонавтом…
Работал А. бухгалтером местной газеты «Будущее сегодня», главным редактором
которой служил его бывший одноклассник. Знакомы они были с первого класса.
Особенной дружбы между ними никогда не возникало; главный и в юности скорее
презирал молчаливого, серого троечника, непопулярного среди одноклассников. В
свою очередь, А. по возможности избегал общения с ним, потому как тот всегда
находил повод публично посмеяться над застенчивым А.
Но газете понадобился бухгалтер – свой человек: предыдущего главного редактора
сняли и «пятерочку условно» вкатали – и пусть, по слухам, совсем не за
финансовые просчеты, а за какую-то писульку в интернете, но лучше «знать, где
упадешь, и подложить туда солому», рассудил новый
главный и предложил бывшему однокласснику должность бухгалтера.
Молчаливый, исполнительный, работящий А. был идеальной кандидатурой. Так
бывшие одноклассники вновь оказались «за одной партой». Интернетом А. не
пользовался – считал пустой тратой времени, и занимался исключительно
бухгалтерской деятельностью. Очень скоро А. на деле доказал, что являет собой
надежный щит в борьбе с финансовой инспекцией.
Таким образом, кроме деловых взаимоотношений у бывших одноклассников
завязались, так сказать, и дружеские. Главред
приглашал бухгалтера на свои семейные торжества, которые устраивал по случаю
всевозможных госпраздников и дней рождений. Несмотря на
очевидную полезность бухгалтера, главред всё же не мог справиться с привычкой
прилюдно подсмеяться над А. Каждый раз, подвыпив, называл бухгалтера «Бух» и в
присутствии всей компании декламировал какое-нибудь приготовленное заранее
четверостишие, заканчивающееся рифмой «Бух – глух», или – «опух», «на слух», «петух»….
Бухгалтер терпеливо сносил оскорбительные эпиграммы главреда и даже сам
посмеивался вместе с компанией.
– Как так можно? Человек не должен терпеть оскорбления! – воскликнете вы.
Воскликнете – значит не жили в те времена, когда без
трудовой книжки ни на какую работу не возьмут, а в ней про твою деятельность
начальством всё расписано. Начальник-хам понимает:
куда ты денешься? Если повезет и появится у тебя самого подчиненный – вот тогда
и ты на нем отыграешься, а пока терпи.
– Где ты еще заработаешь на чешское стекло и финский гарнитур? – думал
покладистый Бух, получая наградные за ловкие
манипуляции цифрами в налоговых отчетах.
Но как долго человек может терпеть унижения со стороны начальства,
поступаться своим достоинством, честью и свободой ради подачек? Может сколько
угодно, если этот человек живет в накрепко закрытом городе, закрытом обществе
или даже стране.
Может – но бывают исключения. Эти исключения начинают искать лазейку, роют
подземный проход, ныряют в океанскую бездну, натягивают над пропастью канат
или, отчаявшись, подняв забрало, с голыми руками идут на начальство. Таким
человеком, в силу мистических обстоятельств, оказался и наш бухгалтер.
Прежде всего в душе Бухгалтер не прощал главреду
насмешек и на каждую из них отвечал записью в дневнике, называя главного
редактора не иначе как «Глав Вред», а то и просто «Вред», и писал эпиграммы на
начальника, рифмуя «Вред» с «бред» «навет», «ответ», «газет» и даже
«физкультпривет». Как-то в разговоре с одним из сотрудников газеты он случайно
так и назвал главного: «наш Глав Вред». На следующий день об этом знала уже вся
редакция. А еще через пару дней «Глав» куда-то исчезло
и остался только лишь «Вред». С тех пор, как бывает в любом творческом
учреждении, за глаза их называли не иначе, как Бух и
Вред. Мы тоже так поступим. Почему нет? – они нас всё равно не слышат.
Итак, первый удар по многолетнему насмешнику был нанесен. Это вдохновило
Буха, и он стал продумывать второй – «смертельный».
– Написать анонимку в глав финнадзор – мол, невзирая на то, что женат,
заводит связи… Нет, больше выговора не дадут. Да и кто
из начальства не заводит их?… На служебной машине…
не годится!..
Так в мучительных размышлениях Бух провел
несколько недель.
Однажды они с женой как обычно после ужина уселись по разные стороны дивана
у телевизора. И, как всегда в последнее время, Бух погрузился в привычные
размышления о выборе оружия мести ненавистному противнику.
Жена уставилась в экран телевизора. На экране какой-то ученый муж в бабочке
вместо галстука рассказывал о своей телепатической связи с инопланетянами, Эта
передача раздражала Буха, так как мешала сосредоточиться, к тому же жена
постоянно повизгивала от восторга, восхищаясь умом и красотой телеведущего. И
тут-то…
Рано утром Бух буквально ворвался в кабинет Вреда.
Вред развалился в кресле за письменным столом после ночной правки передовицы и
недовольно ворчал, зевал и сморкался.
То, что через секунду он услышал от Буха, сначала вызвало у него ироничную
улыбку, потом перехватило дух: прямо с порога Бух
заявил, что прошлой ночью его похитили… инопланетяне.
– У них там тоже финансовые проблемы? – сострил
было Вред.
Бух не смутился и тихонько прошептал:
– Я тоже сначала так думал, но потом…
И тут завертелось, забурлило, понеслось такое, что лучше по порядку.
– Как обычно, после ужина… – начал Бух, – легли
мы с женой спать. Я, как всегда, для успокоения включил телевизор. Смотрю
новости: где чего взорвали, кто в аварию попал, какого губернатора арестовали.
Почти задремал, как вдруг появляется на экране вместо ведущего этакий лягушонок
с вылупленными глазами и лысой головой…
Вред усмехнулся:
– Конечно, с лысой головой. Это тебе не снежный человек. Кстати, на прошлой
неделе мы напечатали статью одного члена-корреспондента о таком. Но ты науками
не интересуешься, тебе бы только циферки складывать.
Бух, обычно безропотно принимающий бестактность главреда, на этот раз
потерял над собой контроль. Его глаза налились кровью, взгляд заскользил по
потолку, стенам, плинтусу и упал на стол. На столе среди бумаг и верстки завтрашнего
номера в подстаканнике стоял стакан с холодным чаем. Вред перехватил взгляд
Буха.
«Сейчас метнет в меня», – испуганно подумал он и ухватил за ручку
подстаканник. «Что за чертовщина?» – оторвать стакан от стола не удавалось.
Подстаканник быстро краснел, раскаляясь. Чай закипал. Обжигающая боль пробежала
по руке Вреда и вонзилась в висок. Вред попытался оторвать руку, но ту как
будто приварили к подстаканнику. Та же бесовская сила вместе с рукой подняла
стакан над столом и, описывая круги, начала разбрызгивать кипяток на завтрашнюю
передовицу и всё, что находилось на столе. Сделав очередной круг, стакан
остановился над головой Вреда. Он зажмурился. В голове быстро пронеслись
детские фотографии из семейного альбома вперемежку с теми, что на доске почета
и из журнала «Плейбой», хранившегося в письменном столе. Вред вспомнил, как
однажды, будучи совсем малышом, нарочно опрокинул чашку с горячим чаем младшей
сестре на руку. Сестра кричала, а мать дула на обожженную руку и причитала: «Я
тебе задам сукин сын, мерзавец»… Внезапно Вред почувствовал, что виноват, что
это и есть то наказание, обещанное матерью. Ему стало легко, он распрямился в
ожидании достойно принять заслуженное – быть вареным. Но произошло неожиданное.
Вместо кипятка на голову хлынул поток ледяной воды объемом с хорошее колодезное
ведро. Главный редактор вскрикнул и широко раскрыл глаза.
Внезапно голова Буха медленно отделилась от туловища. Из ноздрей, как из
сопла стартовавшей ракеты, вырывались струи огня и дыма. Из шеи, где голова
соединялась с туловищем, бил яркий пучок света. Голова рванула влево, затем
метнулась вправо, с невероятной скоростью сделала круг по комнате и
остановилась, нос к носу, перед Вредом.
– Не читаю я ваших местечковых, дурацких газет. Не по статусу мне! – прошипела
голова Буха и вдавила своим носом нос Вреда в его перепуганное лицо. Главред
чуть не задохнулся от боли и страха. Громадные глаза Буха были так близко, в
них разверзалась такая глубина, что Вреду казалось: наклонись он вперед хоть на
йоту, тут же провалится в черную бездну глазниц. Влекомый непреодолимым
любопытством, он все же осторожно просунул голову внутрь. В голове Буха было
темно, только где-то вдалеке раздавались голоса. Голоса звучали знакомо, но
разобрать слова не удавалось. Как будто на мгновение блеснул луч фонарика и
погас. Забыв про боль, Вред стал изо всех сил вглядываться в темноту, пытаясь
понять, чьи же это голоса. Вдруг узнал один из них! – Конечно же, это был его
собственный голос! В снопе света, струящегося из шеи Буха, Вред разглядел тот
самый день – первое сентября, первый урок и знакомство с
Бухом.
Одна тысяча девятьсот пятьдесят… какой-то год. Будущий главред в
наглаженной школьной форме вручает учительнице большой букет цветов. Та кладет
его на стол рядом с букетами поменьше. Бух пришел без цветов, к тому же немного
опоздал. Главред презрительным взглядом провожает его и вдруг замечает, что
бляха на ремне Буха перевернута вверх ногами. Вред хихикает и
тычет в нее указывая соседям по парте. Те заливаются звонким смехом.
Начался урок. Главред сидит за передней партой и с гордостью посматривает
то на учительницу, то на ее стол, на котором лежит самый большой – его! –
букет. Учительница мелом выводит на доске алфавит и после каждой буквы задает
вопрос:
– Дети, кто знает, что это за буква?
С разных сторон робко тянутся ручонки первоклассников. Но опережает всех
будущий главный редактор. Он первый выбрасывает вверх руку и, не дожидаясь,
пока учительница укажет на него, во весь голос объявляет О!
Пэ! Рэ! Сэ! Тэ! Бух сидит молча, пристально
вглядываясь в кудрявые завитушки, которыми учительница украшает свои буквы.
Минут через двадцать с начала урока Бух тоже поднимает
руку.
– Марья Ивановна, сколько осталось до конца?
Учительница отвечает, и Бух опять погружается в
свои мысли. Не проходит и пяти минут, как он опять тянет руку:
– Сколько осталось до конца урока?
И так – до тех пор, пока не прозвенел звонок. Одноклассники поднялись из-за
парт. Бух остался сидеть.
– Почему ты сидишь? – спросила учительница. – Урок окончен.
Класс замер. Бух молчал. И тогда в полной тишине
будущий главред объявил:
– Он описался!
Все засмеялись. Бух смутился. Это была неправда.
Ища поддержки, Бух взглянул на учительницу и заметил, как по лицу Марьи
Ивановны промелькнула улыбка. Из глаз Буха покатились слезы.
…Перед потрясенным Вредом проносились подобные сцены унижений и обид,
нанесенных старому «другу» в прошлом. Ему становилось стыдно, и он даже начал
испытывать отвращение к собственному отражению, возникшему перед его глазами.
Что-либо поделать он был не в силах. Отражение жило своей жизнью и находило
новый повод для насмешек – над неуклюжей фигурой бухгалтера, его непригодностью
к выпивке, неспособностью поддержать разговор, неумением рассказать анекдот,
нелепым перекладыванием ножа и вилки из одной руки в другую, наконец, над
покорностью неверной жене, недугам, властям да и
самому главреду. Память бухгалтера вела Вреда по закоулкам прошлого, и главреду
становилось не по себе; его начинало подташнивать, веки тяжелели, наливались
свинцом. Когда же перед его глазами возникло воспоминание о семейном застолье
на прошлой неделе по случаю майских праздников, Вреду совсем сделалось
противно. Он и без того хорошо помнил, как, сидя рядом с женой бухгалтера,
одной рукой поглаживал под столом ее колено, в другой держал рюмку с водкой и
рассказывал похабный анекдот о муже-рогоносце. Сидящие
за столом понимали, на кого намекает главред, и с ухмылочкой поглядывали на
бухгалтера. Эта сцена тянулась мучительно долго, расползаясь во времени. Когда
же, наконец, Вред, умышленно уронив вилку, полез за ней под
стол… Яркая вспышка ударила по его глазам и, как на фотографии,
зафиксировала его вороватое лицо с широко раскрытыми глазами. Через мгновение
веки с металлическим визгом рухнули вниз, в глазах потемнело. Видения исчезли.
Какое-то время Вреду казалось, что он падает в черную бездну и отчаянно
кричит. Ощущение вины сдавливало горло. Задыхаясь, он соскользнул с кресла и
упал на колени. Ему вдруг стало жалко себя. Две огромные слезы катились по его
щекам.
– Как я мог не придавать значения его чувствам, – думал он, – как я мог так
по-хамски вести себя по отношению к этому замечательному человеку? Да кто я
такой? Жалкий, ничтожный графоман! Выдвиженец по партийной линии! Чего я
добился своими восхваляющими начальство статейками?! Он – он человек воли!
Столько лет терпеть! Копить в себе! Да это же крепче любого Шекспира! Его нужно
печатать! Вопреки! Вопреки… вопреки… мне.
Вред ощупал себя – никаких следов насилия… Вскинул
голову, Бух сидел напротив, как ни в чем не бывало, потирая шею и посапывая,
что-то писал прямо на верстке газеты. Рука бухгалтера быстро скользила по
странице с передовицей, перечислявшей рекордные показатели, успехи и имена
победителей. Из-под авторучки Буха выходили не строки и даже не цифры, проценты
и дроби, а слова, которые складывались из летающих над столом, словно мухи,
букв.
– Будем печатать! – объявил главный редактор.
Бух поднял голову.
– Постой, не так быстро, я еще не рассказал, что со мной произошло, там у
них на… на… космической этой станции. Ты, пожалуй,
удивишься. – Вред вздрогнул: никогда раньше Бух не
обращался к нему на «ты».
– И не надо рассказывать. Что напишете – то и напечатаем! – заверил
главред, впервые за все годы перейдя на «вы».
Главред взял завтрашнюю передовицу с пометками Буха – и обомлел от того,
что прочел:
Лежу я прошлой ночью на диване,
пивком пробавляюсь, новости наблюдаю. Как вдруг замечаю, что ведущий как-то
вдруг изменился во внешности. Он теперь зеленый и без единого волоска и,
главное, вопросы задает не кому-нибудь, а прямо мне.
– Вы… – говорит, – Аристофан
Базилевич, чем в жизни недовольны, на кого жалуетесь?
Я ведь не вчера родился, знаю,
как на такие вопросы отвечать, особенно человеку, который из телевизора. Я ему:
– Всем доволен,
ни на кого не жалуюсь. Особенно доволен начальством. А
еще больше тем, который на самом верху. Крепкий мужик – военный. Нам такие и нужны.
– Ну а если б была у тебя такая
возможность – побыть на его месте с чуток… Желал бы?
Я сначала подумал: «Хитер
порученец! Нет, – думаю, – не на того напал; скажешь в шутку, что ‘не прочь
бы’, а он на меня куда надо накатает, а те потом статью пришьют ‘за участие в
госперевороте’». Только я так подумал, а он мне:
– Да ты не бойся, это я
понарошке. Хочешь увидеть, как земля с луны выглядит?
– Я, – говорю, – по телевизору
уже видел. Зачем мне два раза?
А он:
– По телевизору – не то. Это
все равно, что лежа на диване рекламу Баварского пива вкушаешь – слюни
глотаешь, а дальше Жигулевского дело не идет.
«Прав ведь, – думаю, – Жигулевского уже напился, теперь и Баварским позабавлюсь.»
– Согласен! – говорю. –
Поехали!
Он направил на меня свой
фонарик и прямо в глаза светит – слепит. «Ну, – думаю, – дурак, зачем я
согласился? Щас наручники наденут и в обезьянник повезут.» Вдруг
диван весь задрожал, и я с ним. Чувствую, весь организм мой на мелкие кусочки,
на молекулы, рассыпается, и даже бутылка Жигулевского,
что в руке, тоже. Потом не помню ничего – забылся и в темноту весь провалился.
Когда очнулся, окинул взглядом вокруг – на обезьянник не похоже. Скорее, больничная
палата для высшего состава.
Гляжу, а по соседству еще один
лежит. Я его сразу узнал – дворник наш Никифор, пьяница,
несдержанный и дебошир. Он меня тоже узнал. Его тоже через телевизор
телепортировали для эксперимента какого-то. Лежим мы, а вокруг зеленые
человечки в белых халатах толпятся и о чем-то спорят. Прислушался я, вроде бы
языка ихнего не разбираю, да и говорят они так, чтобы
тишину не нарушать, – слов не слышно, а я всё понимаю.
Оказалось, ругают одного
зеленого – студента-практиканта. Ему доверили сборку наших организмов после
телепортации, а он чтось в наших головах напутал. Тут слышу – Никифор мне
пояснение дает: мол, он, дурья башка, зоны Брока и
Вернике – это такие зоны в нашем мозгу, которые за речь и ее понимание
отвечают, – перепутал с функциями ядра гипоталамуса!
Я вдруг подумал: «Смотри-ка!
Дворник, без году неделя в космосе, а уже об устройстве мозгов рассуждает!»
Подумал я так, и дальше размышляю: «Эх, черенок у метлы сломался. Надо бы
заменить по возвращении». Тут я взволновался: «А чего это я о метле вспомнил?
Не иначе как проделки этих лягушат».
Один зеленый так укоризненно на
меня посмотрел: мол, напрасно вы, гражданин, о нас так думаете. Сначала стыдно
мне стало, потом сразу спокойно. Чувствую – отрубаюсь. Так бы и уснул у них на
столе, если б не зеленый пацан. Стоит надо мной и чуть
не плачет – оправдывается. У старших докторов прощение просит. Я, говорит, не
виноват, мне или енцефалоноскоп сломанный попался, или у этих эксперименталем
мозги набекрень. Мою сонливость как рукой сняло. Ну
думаю…
Спасибо Никифору, пояснил:
– Это они на нашем брате
практикуют, как телепортировать, а сборку студентам доверяют. Вот этот
второгодник и напорол. Он, неуч проклятый, Вам чего-то от меня поставил, а мне
– от вас.
Хотел я тут же подняться и
этому второгоднику рыло начистить! Да не смог. Видно, они нас своим зельем
одурманили.
Расстроился я, от бессилия лежу
и матерюсь, но Никифор опять успокоил:
– Вы, говорит, бухгалтер с
высшим экономическим образованием, непотребно вам как дворник изъясняться.
Дворник, а интеллигента из себя
корчит. Лежу и думаю: «А мне-то чего от Никифора досталось?»
И вдруг почувствовал такую
силу! Такую богатырскую – в своем корне! «Эх! Вот что
мне от Никифора перепало – ядро гипоталамуса! Ох и
развернусь я дома… – думаю, – только б не стали эти лягушата исправлять.» И
смотрю с надеждой на студентика.
Но не тут-то было. Ихний главный почесал свою зеленую репу и говорит моему
благодетелю:
– Оставайся ты, бацеолус, –
«болван» по нашему, – здесь до тех пор, пока мозги
этих инсектариев на родное место не вправишь, а мы в буфете посидим.
И смылись. А тот бацеолус
уставился в енцефалоноскоп – и то за ухом почешет, то в носу ковырнет. Потом
как начал кнопки нажимать – когнитивные комбинации в наших головах менять. Мысли
в голове моей скачут. Я – то как гаишник размышляю –
где б, думаю, нарушителя движения словить, то
как тёлка из шестнадцатой, думаю: «в ЦУМе помаду венгерскую выбросили,
надобно подскочить»… Никифору тоже досталось. Он – то заголосит, как Карузо:
«Смейся, паяц!..», то заплачет, как дитя. Довел меня этот недоучка
до того, что не могу вспомнить: уровень алкоголя в «Столичной» в градусах или в
процентах обозначается? Думаю, не видать тебе диплома, как своих ушей. Двоечник
– он и на луне двоечник.
Он и сам видит – не получается
ничего. Плюнул он, матюгнулся по-ихнему, мол: «Пока я тут с вами время теряю,
буфет закроется». Нажал на самую большую – красную – кнопку и телепортировал
нас взад, на землю.
Закончил чтение главред, хотел было критически высказаться по поводу новой
передовицы, но встретился с нетерпеливым взглядом Буха – и передумал. Вместо
этого восторженно закричал:
– Гениально! Непревзойденно! Лучше, чем «Один день…»! Какой там «Один день»
– да это же просто иностранная литература! Считайте, Нобель у нас в кармане!
Потом спохватился и так вкрадчиво говорит:
– Только вот подписать ваш труд лучше псевдонимом, а то начнутся звонки,
письма трудящихся, опровержения, насмешки. Подпишем, например: «Арон Мюнхаузен»
– чем не псевдоним?
Бух задумался.
На следующий день история повторилась, но с большей интенсивностью.
Передовица наделала много шума. Телефон редакции разрывался! Со своими
историями звонили люди со всех закоулков города Будущее. От домашних хозяек и
пенсионеров до учащихся средней школы и преподавателей высших учебных заведений
– все спешили изложить, как однажды… В общем, с ними
когда-то, или совсем недавно, происходили истории, подобные описанной
«Рабиновичем» – многие так называли автора статьи Арона Мюнхаузена. В конце
концов, какая разница – Барон, Арон, Мойша, Сара или Хаим. Каждому понятно, о
ком идет речь, и дело не в имени. Дело в том, что эти… они первые заговорили на эту
тему. А значит, опять тыкают нам в лицо своей
избранностью.
Ранним утром в конференц-зале газеты «Будущее сегодня» собрались редакторы
подотделов, приехал главный цензор города и даже представитель президента.
Присутствующие сидели за громадным, как футбольное поле, столом и укоряли,
обвиняли, угрожали. Главред сидел, съежившись, на краю стола и что-то мямлил о
демократии, свободе слова и правах художника на собственную точку зрения.
Бух буквально ворвался в конференц-зал. Он с такой силой распахнул дверь,
что дверная ручка врезалась в стену и пробила в ней дыру. Перепуганные
присутствующие тут же сбились в кучу и замерли в ожидании небесной кары. И не
напрасно! В глазах Буха сверкали огненные молнии презрения. Головы
присутствующих казались Буху спичечными головками. Ему так и хотелось запалить
их, чиркнув по столу.
Вы когда-нибудь поджигали спички, не вынимая их из спичечного коробка? А я
поджигал! Вспыхивают мгновенно и все разом.
Буху так и хотелось чиркнуть головой по столу представителя президента, да
и сжечь разом ненавистную газетенку к чертовой матери. Но он взял себя в руки,
притушил пожар в своих очах, вспорхнул на стол и, слегка подпрыгивая, ловко
обходя графины с водой, начал прохаживаться. Пройдя туда и обратно
несколько раз, презрительно поглядывая на собравшихся, Бух остановился перед
главредом, улыбнулся и отбил чечётку на мотив популярной песенки «Всё будет
хорошо!». Присутствующие потихоньку стали распрямляться в своих креслах,
а некоторые даже отхлебнули по глотку из стаканов. Отплясав, Бух пробежал
взглядом присутствующих и объявил:
– А теперь о том, что произошло минувшей ночью!
Редакторы и представитель президента схватились за авторучки. Бух поднял
руку.
– Нет нужды записывать, коллеги. Я посылаю мой рассказ каждому
присутствующему в его ядро гипоталамуса!
Присутствующие с облегчением выдохнули и стали устраиваться поудобнее в креслах. Кто-то поджал под себя ноги, кто-то
ослабил галстук, главный цензор было зевнул, но поймав
укоризненный взгляд Буха, виновато покраснел и приготовился слушать.
– Значит так… – начал Бух: – Лежал я на диване,
смотрел вечерние новости… Вы все, наверное, тоже лежали на диване и смотрели те
же новости?
Все утвердительно забурчали и дружно закивали головами – все, кроме
представителя президента. Тот недовольно цыкнул на присутствующих что-то вроде:
«не перебивайте», все тут же умолкли, а представитель опять принял позу
внимательно слушающего.
Бух продолжал:
– Вдруг ведущий программы позеленел, глаза выпучил, раздался в лобной части… в общем, изменился в лице, прижал руку к груди и
говорит: «Простите великодушно, виноваты перед вами.
Этот студент, что упражнялся на вас вчера, – сын первого помощника
завлабораторией по совершенствованию ДНК землян. Как выяснилось, он был принят
в нашу лабораторию по протекции отца, что противоречит одному из основных
законов моральной конституции нашей галактики. Поэтому он тут же был переведен
в лабораторию по Одушевлению Твердых Металлов (ОТМ), что соответствует
интеллектуальному уровню развития подростка. Его отец решением Общественного
Совета Очистки Совести (ОСОС) временно отстранен от должности и направлен в
реабилитационную клинику для прохождения Курса той самой Очистки Совести (КОС).
Бух сделал паузу и обвел взглядом публику. Глаза присутствующих светились
единодушным одобрением. Бух ухмыльнулся и продолжал:
– Очнулся я на том же столе,
что и вчера. Справа от меня опять, вальяжно развалившись, лежит Никифор и курит
какую-то гадость. Мало того, он и тот самый студент, который накануне перепутал
наши зоны Брока и Вернике с ядром гипоталамуса, азартно режутся в
«крестики-нолики». Я вам скажу, клеточек в той игре было не девять, как у нас,
а сотни тысяч – больше, чем в тетради по арифметике. Но Никифору это будто
нипочем. Студент напишет крестик, наш Никифор его своим ноликом кроет.
Десять-пятнадцать ходов – и Никифор перечеркивает экран по горизонтали, а если
совсем в ударе, то и по диагонали вмажет. Кто бы знал!
Никифор партию за партией выигрывает. После каждого выигрыша студент награждал
Никифора той вонючей сигареткой.
Тут в палату заходит вчерашний
консилиум. Как увидели они, что студент с подопытным в
нолики на сигареты играет, очень возмутились. Тот, который на главврача
смахивал, как, молча, закричит на студента: «Ты что, захотел, чтобы ОСОС тебя в КОС к папаше отправил?!» Бедный студент перепугался и
выскочил из палаты. Никифор расстроился – мол, выигрышная партия была, а вы
помешали. Главный посмотрел на экран и говорит:
«Ничего выигрышного здесь нет». И ставит свой крестик. Никифору того и надо. И
понеслось…
В общем, закидал главврача наш
Никифор ноликами так, что тот даже вспотел. «Расплачивайтесь за поражение
теперь, ваша честь», – говорит Никифор. Профессор ему: «Я не курю. Давай в
долг. Я должен отыграться». Никифор: «Я играю только на наличные!» Вижу – рука
профессора к красной кнопке потянулась. Тут я не выдержал. «Стоп! – говорю. –
Сначала исправляйте то, что ваш студентик напорол, а потом и телепортируйте нас.» Профессор порылся в своих файлах и говорит: «Могу заменить твое ядро гипоталамуса на аппендикс Эйнштейна». Я
решил: раз у меня зона Вернике от дворника, так я способность соображать
потерял. Нет, думаю, засунь этот аппендикс себе… и тут профессор посмотрел на
меня таким взглядом, что я сразу понял: «Лучше промолчать, чтобы не испортить
межпланетных отношений». И говорю: «Согласен»!
На утро после выхода второй передовицы Буха в
городе Будущий начались волнения. Волновалась наиболее сознательная часть
города. По телевизору один за другим выступали представители различных
конфессий, научных, общественных и политических организаций. Один местный
историк-этнограф предложил извлечь аппендикс Эйнштейна из брюшной полости Буха
и выставить его на обозрение в Колонном зале музея города.
Музей находился в бывшем Доме культуры. В его экспозицию уже входила такая
достопримечательность, как ребро мамонта, которое главный инженер химзавода
принес с рыбалки. Ребро давно перестало интересовать публику и пылилось промеж
десятка найденных в области лоскутков шкур, каменных наконечников стрел и одной
пуговицы, якобы принадлежавшей Суворову и потерянной Великим полководцем при
переходе через Альпы.
Как известно, слава не бывает без завистников. Самым опасным оказался
главинженер химзавода, нашедший ребро мамонта. Предполагая, что его ребру
придется делить славу с аппендиксом Эйнштейна, он с горя запил. Напившись,
решил отравить Буха мельдонием, который выпускал его химзавод. Но немного
протрезвев и оперевшись на теорию сопротивления материалов, предположил, что
такой мизерный объект, как аппендикс, не выдержит обрушившейся на него славы и
лопнет. Ребро, напротив, рассчитано на многотонные нагрузки вместительного
желудка мамонта и, пережив ледниковый период, переживет и славу аппендикса
Эйнштейна.
Между тем, в Будущем чествовали своих героев. Благодаря общественной суете,
Бух приобрел статус почетного гражданина города и всё
свободное время прохаживался по центральному бульвару, щедро раздавая
приветствия прохожим и погружаясь в мечты о предстоящем мировом признании.
Вы спросите – что стало с дворником Никифором? После того, как произошел
ошибочный обмен ядер гипоталамуса и зон Брока и Вернике между бухгалтером и
дворником, в жизни обоих начали происходить заметные перемены.
Карьера дворника всё меньше интересовала Никифора. Дом пришел в запустение.
Никифора уволили. И он, используя свою популярность «невольного космонавта»,
стал поигрывать «по рублю» в крестики-нолики в городском парке. Количество
любителей сразиться с «мастером межпланетного класса» постоянно росла. И
Никифор открыл клуб любителей многоклеточной игры. В клуб потянулась молодежь
со всех концов Будущего. Никифор назначил небольшие членские взносы, благодаря
чему быстро поправил свое финансовое положение.
Бух сначала завидовал дворнику. Но потом предложил партнерство, мотивируя
тем, что своим успехом тот обязан его – Буха – зоне Брока и Вернике. Дворник
послал бухгалтера на… Бух попытался напугать Никифора
«летающей головой». Но Никифор, побывав в тех же местах, что и Бух, сам научился выделывать такие трюки, что Буху и не
снилось. Бух расстроился. Слава никаких дополнительных средств не
приносила.
Он стал всё чаще подметать пол в квартире – сначала от нечего делать,
потом, когда жена начала отпускать одобрительные комплименты в его адрес, – с
удовольствием. По выходным Бух убирал окурки в
парадном. Какой-то начальник жилконторы заметил эту его тягу к порядку и
предложил по совместительству освободившуюся должность дворника. Бух тут же
согласился. Помахав с неделю метлой, он положительно раздался в плечах и еще
кое-где и стал относиться к метле как к боевой подруге. Однажды, заподозрив,
что жена ревнует его к метле, решил поставить жену «на место». Другими словами,
выпорол ее. Выпорол и пожалел. Выдернутые из метлы для проведения
воспитательной процедуры розги пришли в негодность. Он с почестями расстаться
со старой метлой и купил новую.
По этой причине или по какой другой жена резко изменила
свои взгляды на семейную жизнь и стала отдавать всё свободное время заботе о
детях и приготовлению обедов. Бух забросил бухгалтерское дело. Главреду
пришлось нанять другого бухгалтера. Но уволить Буха он не решился и оставил ему
небольшую зарплату – бедняга всё еще смертельно боялся летающей головы.
Время летело. Историк-этнограф одолевал Буха, требовал, чтобы тот
согласился на извлечение аппендикса Эйнштейна.
– На благо мировой науки и во славу Будущего, – утверждал тот.
Бух отказался. Главный инженер химзавода ушел в очередной запой. Буха
перестали показывать по телевизору и приглашать по праздникам на школьные
мероприятия. Он превратился в самого обыкновенного дворника и, как положено
дворникам, тоже запил.
Как вдруг на имя городского главы пришло письмо из
Нью-Йорка. Какой-то научный институт предлагал за аппендикс
Эйнштейна кругленькую сумму – два миллиона долларов! Не больше – не меньше.
До сих пор из Будущего никто за границу не выезжал, даже в Болгарию.
Начальство иногда вызывали в столицу – вернувшись, оно утверждало, что в Москве
жизнь хуже, чем в родном городе, а значит за границей и подавно. Поэтому все
сидели тихо, соблюдая секретность. Однако Родине нужна была валюта. После ряда
собеседований в заинтересованных органах с Буха взяли ряд подписок о
неразглашении и намекнули, что хорошо бы он привез заморские подарочки
сотрудникам, которые очень старались.
– Главное, – повторили они несколько раз. – Не забудь шефа, он
рассчитывает… потому согласился и подписал.
Бух великодушно улыбался и кивал головой. Ему выдали загранпаспорт и на
всякий случай прикрепили сопровождающего.
Паспорт уже был с визой. Осталось собрать чемодан. Этим занялась жена. Она
положила в чемодан по паре чистого белья и носков. Остальное – продукты. Чтобы
муж экономил стране валюту, она сложила стопочкой десять банок различных
консервов, буханку черного хлеба, палку «докторской», пяток яиц вкрутую, горстку
конфет «Тузик» и еще какую-то дрянь, которая только
прибавляла вес чемодану. Бух ходил вокруг и ворчал на жену. Но та не сдавалась
и не желала облегчить поклажу ни на йоту.
– Если не съешь, будешь угощать американских бездомных, – причитала она, –
пусть буржуи знают, что если надо – мы их консервами закидаем. Пусть скажут
спасибо, что пока не надо!
Бух предъявил билет проводнице и забросил свой чемодан в тамбур купейного
вагона «Будущее – Москва». Пыхтя, вскарабкался вслед за чемоданом, прошел в
свое купе № 6, захлопнул дверь на защелку, бросил чемодан на пол и развалился
на застеленной нижней полке. Сопровождающий опаздывал. Скорей всего, его должны
были подсадить в Москве.
Жена осталась дома, на том настоял сам Бух. Она
ему так поднадоела за последнюю неделю со своим постоянно увеличивающимся
списком вещей, которые необходимо привезти из-за границы, что
Бух запретил ей даже ехать на вокзал провожать.
Поезд тронулся. Бух закрыл глаза и стал мечтать… Вернее, рассчитывать, как
и на что он потратит два миллиона долларов, полученные за аппендикс Эйнштейна.
Подсчитав все расходы до последнего цента, он, засыпая, стал думать о
предстоящей операции: «Наши, конечно, отстают от
зелененьких. Да и те в Штатах не известно, как режут…
Главное, чтобы без боли».
В дверь постучали. Бух вскочил с места.
– Кто там?!
– Чай будете?
– Нет. Спасибо.
– Чай входит в стоимость билета!
– Буду.
Бух повернул защелку. Дверь распахнулась и
здоровенная тень сильным ударом в челюсть повалила его на полку. За первой
тенью возникли две другие, которые крепко ухватили Буха за руки и за ноги.
Яркий свет зажатого в зубах первой тени фонарика ослепил несчастного. Зловещим
блеском сверкнуло лезвие скальпеля и полоснуло сначала
свитер, затем рубашку.
– Сейчас будет больно! – подумал Бух и попытался
закричать.
Но на лицо уже давила подушка без наволочки. Крикнуть по-настоящему не
удалось. Он чувствовал, что теряет сознание.
Не прошло и месяца, как инопланетяне возобновили опыты по
усовершенствованию ДНК землян. У них там расследования неудач проходят быстрей,
чем у нас на земле, – и закончились как нельзя вовремя. В тот самый момент,
когда первая тень была готова нанести решающий удар скальпелем по брюшной
полости, где предположительно находился аппендикс Эйнштейна, «время» дрогнуло,
согнулось пополам, затем лопнуло, как при телепортации…
На этот раз неугомонные инопланетяне спасли Буху жизнь, телепортировав его
на свою космическую «тарелку» с чемоданом и билетом в столицу. По неизвестной
причине Бух оказался не на знакомом ему операционном
столе, а в лаборатории, в которой хранились ДНК земных гениев прошлого. ДНК
использовались для клонирования того или иного «образца».
Интерьер лаборатории напоминал «райский уголок». Тот самый, в котором Ева,
не устояв перед соблазном, согрешила, вкусив запретный плод. Адам, не
подозревая, что становится грехоподельником, тоже проявил слабость. Создатель
же не любил читать мораль и, видя бесполезность такого занятия, просто изгнал
грешников из Рая. С тех пор их потомки при первой же возможности продолжают грешить,
что, несмотря на войны, эпидемии и засухи, может привести землю к
перенаселению. Если это и произойдет, уверен, у создателя имеется решение на
этот счет.
Очевидно, идею райского интерьера инопланетяне содрали с картин мастеров
эпохи Возрождения.
Голландский лужок. На нем пасутся кудрявые овечки. Нужды перемещаться
у овечек никакой нет. Трава, которую они выщипывали, мгновенно
вырастает. Над голландским лужком курлычет рожок пастушка, ему подпевают
небесные пташки. Томно журчит ручеек. Там и здесь, прибывая в сонной неге,
растянулись обнаженные нимфы. Над ними порхают розовощекие ангелочки. На
вершине холма, раскинув могучие ветви, обильно увешенная плодами, стоит яблоня.
Под ней толпятся клоны гениев. Обнаженные… но не совсем. Каждому было выдано
по клиновому листочку.
Бородатые, гладко выбритые, мускулистые, худые, измученные и изнеженные,
клоны гениев сидели, лежали и стояли под плодоносящим деревом и жевали яблоки.
Маленький, толстый инопланетянин – должно быть, гардеробщик, приказал сдать
распоротую бандитами одежду и выдал Буху клиновый лист с номером. Лист был
маловат и подсохший, потому царапал плоть.
Чемодан был значительно тяжелее, чем на земле. Но Бух,
перехватив алчущий взгляд гардеробщика, принюхивающегося к чемодану и
непрерывно сглатывающего слюну, решил чемодан взять с собой. «Если что вести на
обратном пути, то здесь такой чемодан не купишь, а местного производства,
пожалуй, будут слишком дорогие», – Бух плелся на вершину холма и ругал Америку,
непрерывно бормоча себе под нос нецензурные эвфемизмы
вперемешку со словами «притяжение», «невесомость», «дура, нагрузила».
Высоко над головой палило солнце. Дорога вконец утомила Буха.
Приблизительно через час, голодный, выбившийся из сил, он добрался до вершины и
рухнул в прохладной тени рядом с каким-то бородатым старцем с густыми нависшими
над мутными глазами седыми бровями. Вокруг валялись ржавеющие огрызки яблок. От
голода кружилась голова.
Дотянуться до висящего на ветке спелого плода не было сил, и Бух украдкой – так, чтобы старец не заметил, – подхватил
валявшийся рядом, еще не совсем заржавевший огрызок и впился в него зубами.
Напрасно он стыдился, старик даже бровью не повел, только поправил кленовый
листочек.
Огрызок оказался невероятно кислым. У Буха свело зубы. С
трудом проглотив откусанное, он тайком положил огрызок на место в траву.
Перехватив косой взгляд старика, Бух пробормотал себе под нос:
– Неспелые, такие только на компот годятся.
Старик бросил на новичка укоризненный взгляд. Бух виновато прошептал:
– Кислятина! Разве запретный плод не должен быть сладок?
Прошептал и удивился: он вовсе не собирался шептать – куда пропал голос?
– Сладок? – усмехнулся старик и тоже заговорил шепотом: – У каждого яблока
свое состояние зрелости, и выражается оно по-разному. Есть такие яблоки, что от
рождения, а то и при зачатии, уже румяненькие, и аромат от них такой… думаешь,
слаще плода и быть не может. Ты его хвать, а он кислятина такая…
Тут только Бух обратил внимание на то, что все
«гении» общались друг с другом исключительно шепотом.
– Скажите, почему все разговаривают здесь шепотом?
– Очень просто. Главный закон здесь: сделал открытие – можешь крикнуть
«Эврика»! А до тех пор говори шепотом, чтобы другим не мешать обдумывать
открытия. Вон того – видишь, с бородой, как у меня?
Бух повернул голову в сторону, куда указывал старик.
– Это тот, что нечесаный?
– Ну да. Из недавно прибывших, лет сто пятьдесят, как его клонировали. Он
не хотел подчиниться и постоянно орал: «Вас эксплуатируют! Вы тут все –
угнетенный класс! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Долой буржуазию! Да
здравствует рабочий класс!» Я сам было сначала поверил,
уж очень он всё заманчиво излагал. Но кроме меня никто на него внимания не
обращал. Куда там – «соединяйтесь». Здесь одни умники собрались. По любому
поводу, а то и без повода, у каждого – свое мнение. Да и на философские темы с
ним не порассуждаешь. Слушать не умеет. Твердит свое: «прибавочная стоимость»,
«диктатура пролетариата», «классовая борьба»… Да еще и в полный голос. Вот
его в какой-то степени и оскопили. Теперь только на пальцах и может… фигу какую-нибудь скрутить. А так тихий.
Бух всмотрелся в лохматого: тот энергично
перебирал валявшиеся вокруг огрызки, откусывал их и бросал в траву.
– Лицо его мне больно знакомо, где я его мог видеть?.. Ну конечно! На первомайской
демонстрации! – воскликнул Бух.
– Вот и я говорю… – продолжал бубнить старец, – от таких
одни проблемы. Им бы дождаться, пока яблочко созреет. Ан нет,
торопятся, срывают неспелый плод. По этой причине и отсутствует глубина
познания. Как вы правильно заметили, укушенные яблоки только и годятся, что на
компот. Правда, есть такие гении, что яблок сами не срывают, – ждут, когда те
созреют и на голову упадут.
– Лентяи? Как Исаак Ньютон? – сострил Бух, указав на лежащего на спине с закрытыми глазами клона.
– Не… это Мичурин, тоже из новичков. Новый сорт яблок
выводит: верхняя оболочка – яблоко, под ней – груша, внутри груши – слива, а в сливе – вишенка. Сорт
«Матрешка» называется. Пока безуспешно. Чувствую, не удержится он здесь, еще
лет сто так пролежит, и переведут его в отделение непризнанных.
– Это какие? – удивился Бух.
– Те, которые изобрели что-то, но их никто не помнит. Колесо
например, мясорубку, фейсбук. Но этот упрямый! Говорит: «Пусть хоть в дворники
переводят, я всё равно ‘Матрешку’ выведу».
При этих словах старика Бух закашлялся, как будто
костью подавился. А старик видит, что его слова силу возымели, и пошел
«углублять тему».
– Вот порода! Такой пока лоб не расшибет, будет биться головой о стену. А
ведь главное в науке – это мысль! Отчего она появилась в голове, что ее
побудило туда прийти – совершенно неважно, пришла – и во благо! – старик торжествующи посмотрел на Буха.
– Во благо кому?
– Видите ли, молодой человек. Идея блага необходима для познания самих
идей, как и для способности человека познавать эти
идеи.
– Я понимаю… – призадумался Бух, – дворник улицу
метет на благо проживающих в доме граждан…
– Вот видите: если человек понимает, что метет не просто за зарплату, а на
благо человечества, то метет с вдохновением, со страстью, с упоением!
– Ну какое тут благо идее – «мести улицу»?
– Да благо в том, что человек познал благо идеи.
– А-а-а… – Бух почесал затылок. – Я раньше об этом не задумывался.
– Правильно! Вы, молодое поколение философов, мало о чем
задумываетесь.
Старик откинулся назад, его лицо озарила самодовольная улыбка. Он протянул
для знакомства руку: – Платон.
Бух пожал ледяную руку древнегреческого философа, задумчиво почесал
подбородок и тихо представился: – Бухгалтер… экономист в прошлом,
А-а-рон!
Платон вскочил на ноги и воскликнул:
– Арон! Брат Моисея! Ни за что не узнал бы! Где борода, куда девалась
седина?! Давно ли с братом виделся? Как он?
Клоны мгновенно перестали размышлять и с недовольными гримасами повернули
головы на крик. Платон виновато прикрыл ладонью рот и хотел
было произнести извинительное изречение, как ударил гром, блеснула и
озарила электронными разрядами всё вокруг молния. По стволу дерева пробежала
дрожь. Яблоки посыпались на головы застывших в ужасе клонов. Могучий столб
воздуха, словно из гигантского пылесоса вместе с листвой втянул в себя Буха и…
Через минуту он оказался на знакомой больничной койке. На той самой, что и
в первую телепортацию. Над ним склонился зеленый человечек в белом халате:
– Здравствуйте, уважаемый, Я завотделением по выписке отработанных
экспонатов – доктор Астро…
Не успел доктор представиться, как Бух сбросил
прикрывавшую его простыню и, пытаясь встать, дернулся так, что если б не
пристяжные ремни, врезался бы головой в светильник, висевший над столом.
– Какой я тебе экспонат? Где мой чемодан?! – промычал Бух.
– Извините, дорогой, произошла ошибка, – донеслось из глубины гигантских
глаз инопланетянина. – Ваш аппендикс… аппендикс
господина Эйнштейна… сбил с толку нашего регистратора, и он направил вас не в
то отделение.
– Не в то отделение!? – возмутился Бух.
– Совсем не туда, – промямлил зеленый человечек. – Ваши умственные
способности не соответствуют…
– Да вы тут что! Расисты! Где мой чемодан?! – опять воскликнул Бух.
Доктор
попятился назад.
– Нет, не подумайте. Мы – ученые… Какие мы
расисты? Мы – сами зеленые.
– Зеленые! – кричал Бух. – Раз зеленые, ваше место
на грядке, рядом с редиской, а мое там, где все гении культурно проводят время!
Я с самим Платоном на равных! Я любого заткну… Где мой
чемодан?!
– Уважаемый! Это был не совсем Платон. Как бы вам объяснить… вы беседовали
с отражением Платона.
– С отражением? – растерялся Бух. – Как в зеркале?
– Вот-вот, как в зеркале.
– Скажи еще – «в кривом зеркале»! – возопил Бух.
Доктор замялся:
– Сами понимаете, обладание аппендиксом Эйнштейна никак не ставит вас на
одну ступень с автором Теории относительности.
– Ставит! Может, вся гениальность вашего Эйнштейна и зависела от моего
аппендикса! Мне за аппендикс десять миллионов в этой… как ее… Америке предлагали!
– Понимаете, наша лаборатория исключительно для особо одаренных!
Как бы вам объяснить по-земному…
И доктор, послюнявив указательный палец, поднес его к своему виску и стал
делать движение, как будто перелистывал страницы.
Бух замер. Лицо доктора раздулось и покрылось зелеными пятнами. Слышно
было, как раздавался невыносимо громкий шелест мысленно перелистываемых им
страниц. Наконец доктор нашел в своей голове нужное:
– Это всё равно, что если бы вас забрали в вытрезвитель, а вы оказались в
санатории для членов… В общем, вы понимаете?
– Чего тут не понять! Зажрались вы тут все! О, рожу
какую отъел! Где мой чемодан?!
Зеленый доктор слегка побелел.
– Извините, но нам пришлось заменить ваш чемодан на
чемодан не менее известной личности – товарища Шарикова.
Тут уже Бух окончательно вышел из себя. Он схватил
двумя руками доктора за тонкую шею и стал трясти.
– Какой чемодан, какого Шарикова?!
Голова доктора болталась, грозя вот-вот оторваться. В помещение вбежал
мускулистый зеленый инопланетянин и кулаком, со всей силы, ударил по красной
кнопке.
В голове Буха затрещало, заискрило, как в старом радиоприемнике… не успел
он послать разом всех инопланетян в одну из известных ему галактик, как всё
вокруг завертелось, потемнело, он вздохнул… И через
минуту оказался на диване перед телевизором.
Мерцающий свет голубого экрана выхватывал из темноты лицо слегка
похрапывающей рядом жены.
Бух выскочил в коридор, забрался на табуретку и заглянул на антресоли.
Чемодан был на месте.
Резко зазвонил телефон. Бух схватил трубку.
– Алё!
Из трубки раздался голос главреда – явно подшофе:
– Эй Бух! завтра с утра финн… финн… и… спектор с
ревизией! Смотри, не опаздывай!
Бух молча уставился на мерцающий экран телевизора,
пытаясь отделить сон от реальности. Из трубки неслось:
– Ты чё молчишь, Бух?! Объелся мух?! … Ха-ха-ха…
Часы пробили три часа ночи. Бух поплелся в спальню. «Теперь бы поспать
часок-другой.»
2018