О поэзии первой волны эмиграции
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 291, 2018
Поэзия и религия – две стороны одной и той
же
медали. Обе требуют духовной работы.
Николай Гумилев
В ПОИСКАХ НОВОГО НАПРАВЛЕНИЯ
Уезжая в эмиграцию после
революции от «принудительного творчества», русские литераторы искали не
материального благополучия, а свободы самовыражения. «…В чем же основа нашей
непримиримости? В индивидуальной нашей катастрофе, в потере имущества, тех
самых ‘чайных ложках’, над которыми столько смеются иностранцы? – задает вопрос
читателю литературный критик Юрий Владимирович Мандельштам, и далее поясняет. –
Нет, конечно, поскольку мы эмигранты, а не абсолютно несознательные беженцы, спасавшие
шкуру и остатки благосостояния. Мы все понимаем, что не в одном терроре и дело,
как и не в одном лишь политическом и социальном строе. Мы не приняли насилия
над свободой личности, над свободой человеческого
творчества в любой области, над духовным обликом человека»1.
Оказавшись в новых условиях еще
«ненайденной отчизны», молодым поэтам нужно было не только приспособиться к
новым условиям жизни, но и начать с нуля жизнь творческую. Вл. Диксон, чья
поэзия имела две главные отличительные черты – метафизическую направленность и
глубокую тоску по родине, писал:
Давно без Родины живем,
Забыты там, и здесь – чужие,
Горим невидимым огнем,
Не мертвые и не живые.
Нам не открыты времена,
Мы только ждать и верить можем,
Что за грозою тишина
Придет в благословенье Божием.
В статье «В поисках литературного
направления» Александр Бибиков отмечал в 1931 году: «Мы, ‘дети страшных лет
России’, удостоившиеся услышать ‘музыку революции’, были бы куда ближе к
пониманию основных задач искусства, если бы оглохли к ее победным отзвукам и
занялись усовершенствованием единой формы…»2. Об уходе от
принудительного творчества писал и Николай Оцуп, стихи которого явились четким
отражением сути эмигрантской поэзии. Примером могут послужить заключительные
строки его стихотворения «Эмигрант»:
…Но под приказом тоже не
поется,
И, может быть, в потомстве
отзовется
Не их затверженный мотив,
А наш полузадушенный призыв.
Эмигрантская литература, по
словам Бориса Поплавского, «вздохнула свободнее, освободившись от невыносимого
лицемерия общественников, не удостаивавших внимания личную жизнь»3.
«Да. А для нас свобода — нищета / И одинокий подвиг
созерцанья», – так воспринимает свободу Лидия Червинская. Эта новая концепция
свободы, новое ее ощущение, отразилась в творчестве многих поэтов первой волны
эмиграции:
Странно видеть мне в себе самом
До конца раскрытую природу.
Я гляжусь в неясное
потом,
Вечную предчувствуя свободу.
Николай Оцуп
Раскрепощение литературы в
условиях эмиграции открывает дорогу для поиска новых направлений. Однако важно
отметить, что при этом поэзия диаспоры корнями все-таки уходит в Россию,
оставаясь поэзией национальной. «Мне кажется, что одна из
духовных насущнейших задач, вставших за последние годы перед молодым
литературным поколением, задача метафизического оправдания искусства как
дисциплины служения жертвенного, требующего от художника беззаветной
самоотдачи… в органическом усвоении, в том, чтобы прояснилось перед нашим
внутренним взором национальное лицо родной литературы», – продолжал свою первоначальную
мысль Александр Бибиков в статье «В поисках литературного направления»4.
Вопрос о новом направлении поэзии
широко обсуждался на страницах русской прессы 1920–30 гг. Можно отметить статьи
Н. Терапиано, П. Бобринского, А. Бибикова, Н. Бердяева, Г. Струве, Г. Газданова,
Ю. Мандельштама, Б. Поплавского и многих других. Поиск эстетического
направления для национальной литературы вне России стал основной задачей
молодой эмигрантской поэзии. Этот «новый трепет» «новой эры» выразила четко в
своих стихах Нина Берберова.
Он был по-своему поэт,
И новой эры возникало
Неотвратимое начало
На тысячу и больше лет.
Поиск иного направления приводит
поэтов к развитию метафизической темы – темы тайны человеческой души, религии и
морали, жизни и смерти, а также добра и зла, заложенными еще такими поэтами,
как Иннокентий Анненский, Федор Глинка, Федор Тютчев, Евгений Баратынский,
Константин Бальмонт.
Не плоть, а дух растлился в наши
дни.
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет
обретши, ропщет и бунтует.
Федор
Тютчев
Однако полностью отказаться от
прошлого поэты первой волны не могут, как и не могут они отойти от влияния на
их поэзию французских поэтов-декадентов и поэтов-символистов: Шарля Бодлера,
Мориса Метерлинка, Поля Верлена, Поля Клоделя, Альфреда де Виньи, Виктора Гюго,
Альфреда де Мюссе, Анри де Ренье и др. Однако осознав необходимость для себя
нового подхода к поэзии, они нашли только им присущий творческий почерк.
ДЕКАДЕНТСКИЕ МОТИВЫ
В ПОЭЗИИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ ЭМИГРАЦИИ
В 1886 г. Анатоль Бажю основал в
Париже журнал «Декадент» (Le
Décadent). В 1887 г. он издает брошюру «Декадентская школа» (L’Ecole décadente), вскоре
ставшую манифестом многих поэтов. В ней он отмечал, что будущее поэзии
принадлежит декадентству.
В 1902 году в Санкт-Петербурге
была напечатана небольшая брошюра сейчас забытого русского философа и поэта
Ипполита Андреевича Гофштеттера под названием «Поэзия вырождения. Философские и
психологические мотивы декадентства». В этой статье он разделяет декадентскую
поэзию на два направления. Первое – это поэзия настроения, часто обращенная к
смерти. В ней много драмы, загадочного и символичного. Чтобы понять себя и
окружающих, делает вывод философ, надо взглянуть на мир из тени смерти,
понимая, что завтра ты умрешь. Как пример, он приводит стихи французских
поэтов. Вот отрывок из стихотворения Поля Верлена «Тоска»:
Устал я жить, и смерть меня страшит.
Как челн,
Забытый, зыблемый приливом и отливом,
Моя душа скользит по воле бурных
волн.
Второе направление, о котором
говорит философ, – мистическое, или метафизическое, – обращено, в конечном
итоге, к вере. Именно из этих двух направлений, на мой взгляд,
выкристаллизировалась позже метафизическая поэзия первой волны эмиграции.
Атмосферу декадентства, как и у Верлена, можно было почувствовать еще в первом
сборнике стихов Иннокентия Анненского «Тихие песни», изданном в России. Из
этого сборника – стихотворение «Тоска»:
Но, лихорадкою томимый,
Когда неделями лежишь,
В однообразьи их таимый
Поймешь ты сладостный гашиш,
Поймешь, на глянце центифолий
Считая бережно мазки…
И строя ромбы поневоле
Между этапами Тоски.
В стихотворении «Путешествие на
остров Цитеру», греческий остров любви и красоты, французский поэт-символист
Шарль Бодлер пишет: «Себя окутала навек моя душа / Тяжелым саваном зловещих
аллегорий». В сборнике Георгия Иванова почти под таким же названием – «Отплытие
на остров Цитеру» – есть строки, перекликающиеся с бодлеровскими по настроению:
Моей тоски не превозмочь,
Не одолеть мечты упорной;
Уже медлительная ночь
Свой надвигает призрак черный.
В поэзии Георгия Иванова мы
находим декадентские мотивы, хотя он в стихотворении «Летний вечер прозрачный и
грустный», иронизируя, как бы предупреждает читателя: «Берегись декадентской отравы: / ‘Райских звезд’, искаженного света, / Упоенья
сомнительной славы, / Неизбежной расплаты за это».
Сам Г. Иванов сказал как-то про
себя, что он «наследие декадентства». Юрий Мандельштам, размышляя на эту тему,
сравнивает Г. Иванова с Г. Адамовичем: «Декадентства больше, чем у Иванова, но
нет преображающей музыки. Адамович – декадент рассудительный».
Еще Мережковский в своей книге
«Не мир, но меч» предсказал: «Можно с уверенностью сказать, что если когда-либо
суждено зародиться самобытной русской культуре, то она вырастет из русского
декадентства»5. Именно декадентские мотивы неоднократно звучали в
стихах поэтов, принадлежащих по своему мировоззрению к «парижской ноте». Если
задать себе вопрос «почему?», то ответ найти нетрудно. Переход из старого мира
в мир новый, не желающий принять в свои объятья чужестранцев, постоянная борьба
не только за духовное, но и материальное и физическое выживание, приводят поэта
к состоянию безнадежности, и выход часто видится в уходе из жизни, в смерти. У
поэта возникает необходимость искать свой путь из того замкнутого круга
безысходности, в котором он оказался. Стихи многих представителей парижской
ноты овеяны мыслями о близком конце, тоской о прожитом и о неясном будущем:
Не правда ли, такие облака
Возможны только на парижском небе…
Такая вдохновенная тоска
При тихой мысли о насущном хлебе.
Лидия Червинская
«Боже мой, какая грусть! /
Господи, какая боль!», – восклицал в 1922 году В. Ходасевич в стихотворении
«Вечер», обращаясь к Богу, выражая тем самым общее декадентское настроение
молодой эмигрантской поэзии.
ПЕРЕОЦЕНКА ДУХОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ.
Изменение жизненных обстоятельств
приводило к переоценке духовных ценностей как в быту,
так и в поэзии, ибо, по словам французского философа Жака Маритена, «поэзия
рождается при контакте реального с духовным»6. В Советской России
литератору уже не было места. Там – гибло творчество. Здесь – в эмиграции –
появилась свобода самовыражения, но материальное неблагополучие, обособленность
– все это создавало некий вакуум, темный провал, из которого душа поэта искала
путь к свету. Мысль о поиске света во тьме, где ночь – это смерть, а свет –
пробуждение, выразил Ю. Мандельштам в одном из своих лучших стихотворений:
Не потому, что близок мой черед:
Он, может быть, настанет и не
скоро.
Не потому, что смерть меня влечет
(О, вечный ужас смертного
позора)…
Но с каждым днем – во мне, вокруг
меня –
Темнее тени боли проблеск тайный,
И свет ночной живее света дня,
Незабываемый и неслучайный.
Однако строить жизнь на новом
месте, разрушая прошлое, страдая и радуясь одновременно, было задачей нелегкой.
«Каждое время ставит перед поэтом свои задачи, обойти которые невозможно», –
писал Юрий Мандельштам в статье «Поэт-одиночка»7. Процесс создания
эмигрантской поэзии по существу своему являлся также процессом и освобождения,
и созидания одновременно, трансформации душевных и поэтических сил. Говоря
словами французского философа Жака Маритена, «творческая способность
человеческого духа жаждала чистого созидания»8.
Стихи стали своеобразными
дневниками духовных исканий. В поисках такого нового пути поэзия выходит за
пределы земного в мир духовный, поэт как бы приглашает читателя войти с ним в
другую вселенную – вселенную его собственной души. Борис Закович писал: «И вот
с тех пор мы бродим, плачем, верим, / Зовем друг друга
и пространства мерим, / Ища наш дом под небом ледяным». Метафизическое осмысление жизни отразилось в
творчестве:
Время взгляд человеческий сушит,
Он с годами острей и трезвей…
Нет, не вещи я вижу, а души,
Невесомую суть вещей.
Вера Булич
ОККУЛЬТНЫЕ МОТИВЫ В РУССКОЙ
ПОЭЗИИ
Начало 20-го века совпало в
России с интенсивными религиозно-философскими исканиями. Но многие их тех, кому
материалистическое миросозерцание оказалось чуждо, одновременно не были
удовлетворены и традиционным христианством. Поэтому часть из них обратилась к
так называемым оккультным учениям – теософии и антропософии, которые примерно в
это же время проникли в Россию. (Теософия, однако, вскоре оттолкнула многих
своим нехристианским содержанием.)
В 1926 году, будучи уже в эмиграции,
Н. Бердяев прочитал доклад «Теософия и христианство». Теософия, как известно,
по-гречески – «богомудрие». Однако в теософии начала прошлого века теодицея,
как и теология, отсутствовали (скажем, в популярных тогда учениях Е. Блаватской
и Р. Штейнера). Теософия есть искание других духовных миров, и именно такая
концепция в основном и была принята эмигрантской поэзией. Ярким примером такого
подхода к творчеству явля-ется стихотворение В.
Ходасевича «Баллада», написанное в 1921 году:
Я сам над собой вырастаю,
Над мертвым встаю бытием,
Стопами в подземное пламя,
В текучие звезды челом.
Теософия играла значительную роль
в русской духовной жизни. Среди русских поэтов было много последователей
Рудольфа Штей-нера: в России среди них – поэты М.
Волошин, А. Белый; в эмиграции – Б. Поплавский, П. Булыгин, Н. Белоцветов, З.
Гиппиус, Дм. Мережковский, Г. Елачич, Дм. Кленовский и другие. Так, например,
Николай Белоцветов считал себя ясновидящим, а поэт Гавриил Елачич (кузен
композитора Игоря Стравинского) и его жена, поэтесса Нина Рудникова, устраивали
у себя дома еще в Санкт-Петербурге спиритические сеансы.
Борис Поплавский проявил с детства интерес к
теософии, оккультизму, познанию души и духовного сознания, который углубился
позднее, отразился на его творчестве и положил начало его «путешествию в себя».
В 17-летнем возрасте, еще в Константинопо-ле,
Поплавский вступает в теософское общество. В 1922 году в Берлине он отметит в
своем дневнике: «Я познакомился с теософическим учением, которое есть раньше
всего упорное воспитание интеллекта и чувства через сосредоточенное мышление и
молитву».
Однако более глубокий отклик
встретила в творческих кругах антропософия (выросшая из теософии, но затем с
нею порвавшая), которая «с догматами древнейших религий человечества соединила
неотделимые от русского сердца истины христианства», как отмечал поэт второй
волны эмиграции Димитрий Кленовский в статье «Оккультные мотивы в русской
поэзии». (В 1912 г. и сам Р. Штейнер оставил теософию и основал Антропософское
общество, став духовным руководителем этого течения.)
Увлечение антропософией, которую
философ Николай Бердяев считал частью теософии, было особенно широко
распространено среди русских поэтов эмиграции. Для многих из них теософия и антро-пософия стали тем единственным мостом, по которому они
могли перейти к духовной жизни и уйти от бездушия современного мира. Мысль о
том, что теософия и антропософия «своеобразно преломляются в русской душе»,
отмечал тот же Бердяев.
И хотя теософия/антропософия уже
завладели умами поэтов еще в России, здесь, в эмиграции, она пустила корни и
глубже, и шире. Знания религиозной философии, к примеру, для другого русского
поэта – Павла Булыгина, жившего в далекой африканской стране Абиссинии, были
глубокими и серьезными. Об этом нам говорят его стихи. Приводимое ниже
стихотворение Булыгина – маленький шедевр, в котором емко уместились основные
мысли теософического учения:
Предчувствие встреч.
Предначертанность чисел.
Разгадка в прошедшем грядущих
событий.
Ушедшего сна неосознанный смысл.
Дрожание с небом связующих нитей.
Вдруг проблеск того, что не знал
никогда, –
Как будто смешенье всех ощущений:
Теперешних, здешних, знакомых
всегда
С забытою жизнью иных ощущений…
В процессе поиска нового
направления, опираясь на философские мировоззрения современности, молодая
эмигрантская поэзия приобретает, наконец, свой новый метафизический смысл.
МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ НОТА И РЕЛИГИОЗНЫЕ
ИСКАНИЯ
Английский поэт П. Шелли
определил метафизику как исследование тех вещей, которые принадлежат к
внутренней природе человека или с нею связаны9.
Метафизика уходит своими корнями в область «вечного», изолирует некую тайну,
чтобы ее познать. Путь духовного пробуждения поэта ведет его к вере, к
обращению к Богу. Однако у многих поэтов вопрос веры оставался неразрешенным. Так,
поэт Г. Росимов обращается к Богу с вопросом: «Отчего Ты не видишь, Бог, / Как Твою распинают землю?»
«…Существует только одна
парижская школа, одна метафизическая нота, всё время растущая, – торжественная,
светлая и безнадёжная», – писал Борис Поплавский в статье «О мистической
атмосфере молодой литературы в эмиграции»10. О какой же
«метафизической ноте» писал Поплавский? Почему так часто в русской зарубежной
прессе 1920–30-х годов шел разговор о метафизической атмосфере эмигрантской
литературы? Особенно четко эта мысль прозвучала в многочисленных критических
статьях Юрия Мандельштама. «Мы не приняли насилия над свободой личности, над
свободой человеческого творчества в любой области, над духовным обликом
человека. Хотим ли мы того или не хотим, понимаем ли это или не понимаем, но
эмиграция фактически оказалась явлением метафизическим»11.
И хотя концепция эта не нова и
известна еще со времен Ницше, русский философ Н. Бердяев осветил ее по-своему в
вышедшей из печати в 1931 году книге «О назначении человека», в которой автор
призывает читателя найти свою дорогу к Богу. Бердяев дает блестящую
характеристику природы творчества и глубокий анализ возникающих в творчестве
конфликтов. Творчество происходит от свободы, а «свобода не сотворена Богом, а
равноправна ему», заключает Бердяев. Но главное, он останавливается на тех
проблемах, которые глубоко волновали творческую эмиграцию, и дает ответы на
многие мучившие литераторов вопросы, давая возможность разобраться и познать
самого себя, поверить в высшее и божественное начало, чтобы «И петь, и чуять
над собой / Творца внимающее ухо» (Н. Белоцветов).
Особенно остро метафизическая
тема прослеживалась в духовной поэзии Бориса Поплавского. В стихотворении
«Молитва» он в страшный час, в «бледную страшную ночь», когда «никто уж не в
силах помочь», обращается к Богу:
Лучше сердце раскрою, увижу
Маловерье и тщетную тьму.
Осужу себя сам и унижу,
Обращусь беззащитно к Нему.
Каждое такое поэтическое
произведение – выражение некого духовного опыта, который с большей или меньшей
степенью связан с биографией самого поэта. Но у каждого из поэтов был свой
личный разговор с Богом.
Так много слов. И все слова – не
те.
Ты, как слепой, в безмерной
темноте
Напрасно шаришь мертвыми
руками.
Ты знаешь: свет. Ты чувствуешь
его,
Протягиваешь пальцы – ничего.
Или холодный и бездушный
камень.
Все пустота. Все темнота. Все
лед.
И жалок твой мучительный
полет.
Бессильны перейти черту
неволи,
Так никогда и не добьешься
ты
Предельной ясности, предельной
простоты,
Последней, самой светлой боли.
– писал поэт
Борис Вильде (псевдоним Борис Дикой), возглавивший в годы войны французское
Сопротивление и погибший за Францию как герой. Он оставил после себя только
горстку стихов, четко выражавших настроения тогдашних молодых поэтов. Поэтесса
Анна Ней (наст. имя Жозефина
Пастернак, сестра Бориса Пастернака), как и Б. Дикой, оказавшись на чужой
земле, искала ответы на еще неразрешенные вопросы:
Что это: сказка или сон?
Иль жизни хаос: тьмы и света?
О, назови мне свой закон!
…Или останусь без ответа.
Неоднократно обращался к Богу в
своих стихах Анатолий Гейнцельман – поэт, живший в Италии. Оставшись рано
сиротой, тяжело больной туберкулезом, он, исходив дороги эмиграции, чудом
избавился от своего недуга. Именно это произошедшее с ним чудо заставило поэта
поверить в существование Бога.
С младенчества я находил лишь в
Слове
Тебя, – повсюду сокровенный –
Бог!
Лишь в красоте – Твоя
первооснова,
Других нигде не видел я дорог.
Итак, в литературе 1920–1930-х
годов мы наблюдаем господство религиозного духа. Пережитые испытания,
страдания, одиночество должны были, в конечном итоге, привести эмигрантских
поэтов к религии и вере: «Естественное разрешение духовных конфликтов обращено
к вере» (Ю. Мандельштам)12.
И не знаю, где же разница
Между Богом, миром, мной,
Колокольным звоном праздника
Все слилось в один покой.
Такое присутствие Бога ощущала и
поэтесса Елизавета Скобцова, Мать Мария, погибшая в газовой камере концлагеря
Равенсбрюк за несколько месяцев до освобождения.
Путь, выбранный эмигрантскими
поэтами, был путь поиска метафизической правды. «Мы – литература правды о
сегодняшнем дне, которая, как вечная музыка голода и счастья, звучит для нас на
Монпарнасском бульваре, как звучала бы на Кузнецком мосту, только что здесь в ней
больше религиозных мотивов», – писал Б. Поплавский в статье «Вокруг Чисел»13.
Молодой поэт искал для себя личного спасения, движимый «трансцендентным
эгоизмом», как шутливо назвал этот феномен русский философ Леонтьев;
христианство, считал он, есть учение и путь именно личного спасения. Такая
точка зрения разделялась многими поэтами.
Раздвоенность в себе я ощущаю:
Жизнь тела дух давно опередил;
В исканиях сокрытых вечных сил
Я духом в неизвестности
блуждаю…
Павел Булыгин
Стихи поэта нового времени – это
не столько отражение самого времени, в котором он жил, сколько отражение его
личного духовного состояния. Как показало время, окончательный внутренний
идеологический разрыв с новой Россией произойдет у поэта эмиграции только
тогда, когда он придет к христианству и Богу, пойдет по пути, чуждому
постреволюционной Советской России. Но это никак не означает,
что он излечится от чувства ностальгии по той России («Помню Россию так мало.
/ Помню Россию всегда» – Н. Гронский), которая осталась в
памяти. «Люблю тебя, проклинаю, / Ищу, теряю в тоске, / И снова тебя
заклинаю / На дивном твоем языке», – писал Юрий Терапиано.
Русскому поэту приходилось жить «под чужим солнцем» и «чужими звездами»:
И словно люди забыли
О том, что гнетет былое,
Что в сердце так много пыли,
И Солнце, Солнце – чужое.
Александр Перфирьев
Или:
И, пробегая цепи дней,
Душа сгоревшему
прощает.
И небо Африки родней
Чужими звездами ласкает…
Павел Булыгин
Тоска по России, перенесенные
страдания поэзии не убили, а породили ее новую форму – форму мистическую,
метафизическую и онтологическую.
Но верю, Россия осталась
В страданьи, в мечтах и крови,
Душа, ты стократ умирала
И вновь воскресала в любви!
Владимир Смоленский
В этих строках Владимир
Смоленский, один из любимейших поэтов эмиграции, выразил то состояние души, в
котором находились многие поэты, оторванные от родной земли, но верящие в
воскрешение в любви той души, которая уже не раз умирала от горя, одиночества,
потерь.
Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана,
Как там, в покинутой Москве,
– писала Марина Цветаева в
стихотворении «Париж». Музыка поэзии была минорной; метафизические,
исповедальные и декадентские аккорды звучали в ней неоднократно. Таким образом,
поиски нового направления приводят некоторых поэтов на путь метафизический и к
обращению к Богу. В стихотворении Ирины Сабуровой эта линия прослеживается
особенно четко:
Упасть и не подняться. Не могу
Идти я больше. Господи, помилуй!
Я думала, что память сберегу,
А я и память вынести не в силах.
Запуталась. Разбилась. Не дано
Ни жить самой, ни жизни дать другому.
Какою бы дорогой всё равно
Мне ни идти – я не дойду до дому.
На всех путях поставлены кресты,
На всех крестах прибито слово
«милый»
Гвоздями в сердце. Господи, хоть
Ты,
Хоть не меня, кого-нибудь
помилуй!
Описывая свое земное
существование, эмигрантская поэзия была вся пронизана метафизическим призывом:
«Но кто поймет? И кто услышит? / Я в темной пропасти забыт», – восклицает
забытый всеми в эмиграции К. Бальмонт в 1922 г. Так появляется в эмигрантской
литературе «феномен открытости», предельной обнаженности души, поиск своего
нового «я».
ПОЗНАНИЕ САМОГО СЕБЯ
Процесс нахождения своего пути
всегда не прост, особенно если это поиск Истины, поиск самого себя, нового
человека, оказавшегося в иных условиях. И проходит этот путь, в первую очередь,
через изучение собственной души. Еще Валерий Брюсов писал в 1902 году в «Мире
искусства», что художник в творчестве озаряет свою собственную душу – и в этом
есть наслаждение творчеством, – и что, знакомясь с художественным
произведением, мы узнаем душу художника. Но при этом поэт должен быть честен с
самим собой. Жестокость, царившая в революционной России, привела молодых
эмигрантских поэтов к поиску Добра через пережитые страдания и там, на родине,
и здесь, в эмиграции. Как вспоминает поэт Леонид Мунштейн
(псев. Лоло):
Снова оттуда идут
Страшные, жуткие вести…
Казни… Неправедный суд…
Мор… Вакханалия мести.
По словам поэта и философа П.
Бобринского, взаимная близость поэтического вдохновения и умозрительного опыта
философа – очевидна. «Где-то, в какой-то плоскости чистая поэзия и чистое
умозрение соприкасаются, даже сливаются», – писал он в газете «Возрож-дение»14. Писал именно потому, что уже в
1920-х годах философский подход к поэзии стал актуален.
Чтобы обратиться к читателю, поэт
должен, прежде всего, познать самого себя, ибо чуткий читатель легко распознает
поэтическую фальшь. Душа поэта должна найти своего читателя, должно произойти
слияние двух душ – пишущего и читающего. Поэзия призвана произвести на читателя
магическое действие, приобщить его к чувствам и мировоззрению поэта, к его
эмоциональному восприятию окружающего мира. И постигая этот мир, только сам
поэт открывает читателю тайну своего «я», тайну своей души, свой путь от
внешнего созерцания к духовному осмыслению бытия, духовному развитию и поиску
того абсолюта, который может привести к гармонии или смерти. «Искусство – это
частное письмо, отправленное по неизвестному адресу», – писал Борис Поплавский15.
В стихотворении «Биография души» Николай Оцуп обращается к будущим биографам,
которые станут искать в стихах поэтов их «громкие дела», «а души неровная
стезя» пройдет мимо них стороною:
Как она незримая жила,
Вы узнать, увидеть не хотите,
Вам бы только громкие дела,
Ложь и скудность видимых событий.
Муза, ты свидетель, запиши,
Как таинственная зреет сила,
Чтобы наша летопись души
Хронику никчемную затмила.
К сожалению, Оцуп оказался прав,
в поэзии и жизни литераторов первой волны последующие исследователи часто ищут
сенсации, копаются в их интимной биографии, вместо того, чтобы проследить их
душевный и духовный рост. В вышедшей в 1928 году поэме Оцупа «Встречи» главной
темой является тема внутреннего созревания героя и его восхождение к Богу:
Миражи и проблески – только
предтечи
Того, что сегодня случилось со
мной, –
С Тобой на земле неожиданной
встречи
В суровой и нищей ночи мировой.
В ПОИСКАХ «ИСКУССТВЕННОГО РАЯ»
Размышления о тайнах
человеческого бытия, о жизни и смерти, о тайне потустороннего мира мы находим
еще в поэзии А. Пушкина: «Я видел смерть; она в молчанье села
/ У мирного порога моего». Поэт – одна из жертв времени.
В эмигрантской поэзии размышления о смысле жизни и смерти стали центральной
темой. Трагедия литераторов первой волны была даже не в соприкосновении с самой
смертью, а в постоянных размышлениях о ней в четырех стенах своего одиночества.
Заклятье: живи, кто может,
Но знай, что никто не поможет,
Никто не сумеет помочь.
А если уж
правда невмочь –
Есть мутная Сена и ночь.
Анатолий Штейгер
Душа – узница собственных
сомнений, и чтобы освободить душу из плена, нужно было найти ответы на мучившие
их вопросы о добре и зле, лжи и правде. Недаром в книге «Назначение человека»
Бердяев останавливается в некоторых главах на вопросах правды и лжи, совести и
свободы, страха и ужаса, тоски, любви и страдания. И если поэт в новом мире, в
котором он оказался, чувствует себя потерянным и одиноким, то трагедия его
становится главным предметом искусства. «Чем хуже жить, тем лучше можно
творить», – писал матери А. Блок. Казалось, что было только два выхода из
замкнутого пространства – смерть или поиск нового пути из состояния
обреченности.
Уход в творчество, поиск ответов
на мучившие его вопросы, осмысление действительности настоящей, а не
иллюзорной, помогали поэту выстоять и победить. «Но чем печальней доля – / Тем
выше в небе Дух», – восклицает Вл. Диксон в
стихотворении, написанном незадолго до внезапной кончины. Однако многие уходили
от жизни в мир мистический не через творчество, а с помощью наркотиков,
избавляющих от тех трудностей, моральных и физических, которые стали частью
эмигрантской жизни.
О, столько лет! Нет, рану не
залечишь,
Ни мышьяком, ни бромом не помочь.
И судорожно вздрагивают плечи
В чернеющую мартовскую ночь!
Вера Лурье
Та реальность, в которой
оказались молодые поэты диаспоры, вызывала надсоновские настроения, при которых
«гаснет жизнь, разрушается заново тело», т. е. нигилизм, скептицизм, отрицание
будущего, желание уйти в мир несуществующих грез стали мотивом их творчества.
Пребывание в «искусственном раю»16 уводило поэтов от страшной
действительности, погружая их в мир потусторонний, нереальный, где парили они
на грани счастья и смерти, между небом и землей, балансируя между миром иллюзий
и снов и миром реальным, чтобы «сосредоточиться в боли», «выразить хотя бы муку
того, что невозможно выразить».
Сколько раз свои сердца,
Не спасая от контузий,
Мы шатались без конца
По республикам иллюзий.
Дон Аминадо
В сборнике стихотворений Бодлера
«Цветы зла» можно проследить эти «наркотические состояния», когда: «И сердце,
полное тоскою, / Приблизит к вечному покою».
На одном из литературных собраний
в Париже в 1930 году Нина Берберова уже тогда отмечала, что поэты предавались
наркомании, кончали с собой пулей или газом, как Виктор Гофман, Муни, Надежда
Львова, Борис Койранский, Нина Петровская. В 1931 году Н. Бердяев публикует
небольшую брошюру «О самоубийстве», где он пишет, что самоубийца есть человек,
потерявший веру: «Только Бог дает смысл жизни. И борьба против самоубийства,
против самоубийственных настроений есть борьба за религиозный смысл жизни,
борьба за образ и подобие Божие в человеке»17. Одной из трагедий в
литературной жизни Парижа стала гибель в 1935 году от наркотиков любимого поэта
эмиграции Бориса Поплавского.
А в малое мгновенье
Понятно, что чашу с ядом
Хотя и страшно выпить,
Но все-таки возможно.
Ю. Мандельштам
Недаром повествование Михаила
Агеева «Роман с кокаином», отрывки из которого впервые были напечатаны в
журнале «Ил-люстрированная Россия»18 в 1934
году, и вышедший в 1937 г. роман русской писательницы Е. Кортоли19
«Снег»20 (на ту же тему) нашли глубокий отклик в эмигрантской прессе
того времени. «Неужели эта тема так волнует сознание эмигрантских писателей?
Эпоха ‘искусственного рая’ в литературе, казалось бы, давно уже отошла в
прошлое», – размышляет Юрий Мандельштам в рецензии на роман Кортоли «Снег»21.
Однако в одной из своих статей он отвечает сам на поставленный им вопрос:
русская литература и жизнь эмигрантских писателей были отмечены трагизмом
особым, что часто приводило к наркотикам. Чуткое сердце поэта тоскует, память
еще живет в душе непроходящей болью, и тогда некоторые из них видели выход в
уходе от реальности. Поэты понимали, что в жизни всякого художника существует
переломный момент, момент для них – катастрофический, когда трагедия внутренняя
воплощается в жизни.
К чему же песни, – светлый бред
земли,
Навстречу сущему
цветенье духа,
Когда неисцелимая разруха
В изгнанья час взошла на корабли.
Николай Станюкович
А пока шла борьба за выживание в
этом «трагическом, нищем раю», уход от страшной действительности в мир
творческий, мистический и нереальный, спасал от страшной смерти:
Люблю войти в пустой Господний
дом
И в тишине, где шепот невозможен,
Забыть о том, как шумом мир
тревожен,
И замереть в безмолвии святом.
Татиана Тимашева
И хотя этот кризис знаменовал
начало зрелости художника, только перенеся подобную катастрофу, переступив
черту отчаянья, отделавшись от юношеских разочарований и начав жизнь заново,
поэт мог создать самые значительные свои произведения, открывая для себя тайну
«нового мира» через творчество.
ПУТЬ К ТАЙНЕ БЫТИЯ И ТВОРЧЕСКАЯ
ИНТУИЦИЯ
Суть творчества заключалась не
только в том, чтобы раскрыть тайну своей души, показать трагедию существования
своего поколения, свои метафизические переживания, а еще и в том, чтобы увидеть
мир по-своему, пропустив через свое восприятие, ибо поэзия – «это не
отображение предмета как такового, как созерцаемого объекта, а он (творец)
запечатлевает в этом предмете черты своей индивидуальности» (Ж. Маритeн)22.
Я верил в
духов страшных и чудесных,
Бродя осенним вечером меж скал.
Незримо я касался тайн небесных,
Загробных, страшных теней бытия,
Видений без конца и без начала.
Юрий Терапиано
Поиск тайны и ясности,
просветленного мгновения, блаженства познания Вселенной и стремление к
духовному совершенствованию – смысл поэзии. И лучше всего – просто и ясно –
выразил эту мысль поэт Даниил Ратгауз, поэт, живший в эмиграции в Праге.
Быть может, то, что нам нельзя
Понять и в год, и в два, и
вò сто,
В разгадке тайны бытия
Так гармонично и так просто.
Георгий Адамович так определил
сущность поэзии: «В чем смысл поэзии? Чем настойчивее и упорнее об этом
думаешь, тем неотвратимее втягиваешься в области почти метафизические». И далее
он говорит о том, что поэзия должна «служить единственно важному человеческому
делу: одухотворению бытия, тому торжеству духа, которое, может быть, и
свершится в далеких будущих веках…»23. И только через мистический
подход можно постичь сокрытую от глаз тайну бытия – такую мысль выражает поэт
Борис Божнев:
Сокрыта звучная струя
Деревьями густого сада…
Так между тайной бытия
И человеком есть преграда.
Но зеленью сокрытый шум
До слуха сладко достигает.
В основу многих учений того
времени была положена философия Востока, важной заповедью которой была заповедь
забыть о себе; поэт смотрит на вещи и размышляет о смысле предмета, о тайне
мироздания, старается проникнуть в тайну жизни и смерти, указывая при этом путь
другим через свой опыт постижения божественного.
Причалив к лунным берегам,
Покорный теплой власти Рока,
Открою душу странным снам,
Ночным шуршаниям Востока.
Павел Булыгин
В таком творческом поиске
помогали и учения модных тогда философов. Важно отметить, что поэзия первой волны
эмиграции находилась под влиянием французской философии – тех трудов, в которых
доминировала метафизическая тема. «Поэзия есть онтология», – писал французский
философ Жак Маритен24. Среди тех, кто повлиял на
творчество русских поэтов-эмигрантов, можно назвать Габриэля Оноре Марселя
(Gabriel Honoré Marcel, 1889–1973), автора работ «Метафизический
дневник», «Опыт конкретной философии», «Таинства бытия» и др.; Жака Маритена
(Jacques Maritain, 1882–1973) – «Творческая интуиция в искусстве и поэзии» и
«The situation of poetry» («Положение поэзии»), а также «От Бергсона к Фоме
Аквинскому: очерки метафизики и этики».
Философия Анри Бергсона
заслуживает в этом контексте особого внимания, в частности, его работа
«Введение в метафизику» (1903). Бергсон был представителем интуитивизма,
автором «Твор-ческой эволюции», за которую и получил
Нобелевскую премию по литературе (1927). О нем как о человеке надо упомянуть
отдельно – а именно тот факт, что будучи евреем, в
оккупированном немцами Париже, Бергсон, больной, ослабевший, отказавшись от
всех своих почестей и наград, отказавшись и от помощи властей, простоял в
многочасовой очереди, чтобы зарегистрироваться как еврей. Анри Бергсон умер от
пневмонии в Париже, оставив после своей смерти важнейшие философские труды, открывшие
новые пути к пониманию тайны человеческого бытия.
Философия Бергсона была популярна
еще в дореволюционной России. Например, поэт Николай Оцуп в 1913 году посещал
его лекции в Париже. Вернувшись на родину, под влиянием философии Бергсона он
стал писать стихи, в которых четко прослеживается данная философская линия.
Отголоски этой философии можно заметить в поэзии Бориса Поплавского, Владимира
Смоленского, Юрия Мандельштама, Павла Булыгина, Николая Белоцветова, Владимира
Диксона и других. О влиянии Бергсона упоминают и некоторые прозаики. Оно
особенно заметно у Вл. Набокова, например, в романе
«Король, дама, валет».
В работе «Творческая эволюция»
Анри Бергсон пришел к заключению, что интеллект способен создавать только
«отвлеченные» и «общие» понятия, а воспроизвести реальность можно, лишь
воссоздав ее с помощью творческой интуиции, «которая, будучи непосредственным
переживанием предмета, внедряется в его интимную сущность». По его мнению,
интуиция и есть сам дух. Николай Лосский, в отличие от Бергсона, считал, что
мир и жизнь мира объясняет интеллектуальная интуиция, и в ней существенен
разум. У Бергсона же интуиция родственна скорее инстинкту, чем уму; дух в форме
инстинкта, луча света, мгновенно проникающего и озаряющего. В своих воззрениях
Бергсон видел жизнь как некий метафизически-космический процесс, как поток
творческого формирования мира путем интуитивного подхода к нему.
Здесь прослеживается близость
философии Бергсона и русской эмигрантской поэзии, которая шла, в основном,
путем интуиции и которую можно назвать Божьим даром. За десять дней до смерти
29-летний поэт Вл. Диксон, который прекрасно знал
богословие и стихи которого пронизывает глубокая религиозность, писал:
Если завтра в последний раз
Вижу солнце и звезды, и сына,
И не обрадует жадных глаз
Родной земли скупая равнина –
Что на дорогу мне сказать?
————————-
Да будет легка дорога к теням.
Да будет милостив ко мне Господь.
«УГАДЫВАНИЕ ДУХОВНОГО
В ОСЯЗАЕМОМ»,
ИЛИ ТАЙНА ТВОРЧЕСТВА
В 1927 году во французском
журнале «Chroniques» («Хроника») была напечатана статья Ж. Маритена «Границы
поэзии» – трактат, который вызвал огромный интерес в литературном мире не
только у французских поэтов, но и в кругу русских литераторов. В этой же статье
Маритен приводит мысль о том, что поэзия есть «угадывание духовного в
осязаемом, дабы это духовное снова выразить в
осязаемом». Иными словами, чтобы изобразить «осязаемое», творец должен сначала
преобразить его в душе и потом, в преображенном виде, донести до читателя.
Творчество, преображенное через духовный опыт, и есть истинное творчество.
Искусство реально преображает мир по образу и подобию того, что уже изначально
заложено в душе художника. В этом «преображении» заложена Тайна творчества.
Да, только в творчестве, на
мраморных ступенях,
Ведущих в храм стиха и божества,
В словесных сочетаниях, в узорных светотенях
Есть радость несказанная святого колдовства.
Алексей Холчев
По словам Вяч. Иванова, поэзия
есть «тайнопись неизреченного». Он видел ценность стихотворной речи в «недосказанности»,
«утаенности смысла»: «Особенная интуиция и энергия слова, каковое
непосредственно ощущается поэтом как надпись неизреченного, вбирает в свой звук
многие неведомо откуда отозвавшиеся эхо и как бы отзвуки разных подземных
ключей…»25.
Поэзия для многих литераторов
первой волны эмиграции становится новой формой выражения своих идей посредством
образов, «несказáнных» (Блок) и «неизреченных», ведущих к постижению
вечных смыслов. «Русские декаденты – самозародившиеся мистики, первое поколение
русских людей, взыскавшее тайны», стремящееся «из старой, теперь уже
бессознательной мистики в новое религиозное сознание», – писал Д. Мережковский26.
Именно здесь вспоминаются строки из стихотворения Юрия Владимировича
Мандельштама, суммировавшего то, о чем писали поэты русской диаспоры, – в
поисках своей неземной Тайны, в поисках того, «чего на земле не найти», они
«прорываясь сквозь стратосферу / в безграничную звездную ночь».
Но будто предчувствуя будущее
забвение, поэт В. Сумбатов сетовал: «Как жутко знать, что от меня следа / Никто не встретит ни в какой
тетради». Поэт оказался прав – все еще остается недостаточно исследованным
духовный конфликт, отраженный в поэзии первой волны эмиграции, метафизический
поиск нового направления и их путь к разрешению вечного вопроса жизни и смерти.
В хрустальном мире ритмов и
созвучий,
Душа, ты только скрипка, не
смычок,
Благословим за подвиг их певучий
Всех, кто стихами в жизни
занемог.
Юрий Джанумов
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Мандельштам Юрий.
Коммунизм и христианство. // «Возрождение», № 4075, 24 апреля 1937.
2. Бибиков
Александр. В поисках литературного направления // «Возрождение», № 2116, 19
марта 1931.
3. Поплавский Борис.
Вокруг «Чисел» // «Числа». – Париж, 1934. – № 10. С. 204.
4. См. Бибиков.
Указ. сочинение.
5. Мережковский
Дмитрий. Не мир, но меч. К будущей критике христианства. – СПб.: Издание М.
В. Пиро-жкова, 1908. С. 98.
6. Maritain,
Jacques and Raissa. The
Situation of Poetry. – N.Y.: Philosophical Library, 1955. Р. 21.
7. Мандельштам Юрий. Поэт—одиночка. // «Возрождение», № 3895, 1 февраля 1936.
8. Maritain Jacques. Creative
Intuition in Art and Poetry. – N.Y.: The New American Library, Inc.,
1954.
9. Шелли П. Б..
Размышления о метафизике. // Шелли, Перси, Биши. Полное собрание сочинений в
переводе Бальмонта. Том 3. – СПб.: Изд-во «Знание»,
1907.
10. Поплавский
Борис. Неизданное. Дневники. Статьи. Стихи. Письма. – М.: Христианское
изд-во, 1996.
Сс. 256-259.
11. Мандельштам
Юрий. Коммунизм и христианство. // «Возрождение», № 4075, 24 апреля 1937 г.
12. Мандельштам,
Юрий. Дом в Пасси. // «Возрождение», № 3676, 27 июня 1935.
13. Поплавский
Борис. Неизданное. Дневники. Статьи. Стихи. Письма. Сс.299-304.
14. Бобринской Петр.
О границах поэзии // «Возрождение», № 709, 12 мая 1927 г.
15. См. Поплавский
Борис. Указ. издание.
16. Название книги Бодлера, изданной в 1860 году, в
которую входило три раздела: «Вино и гашиш», «Поэма о гашише» и «Опиоман».
17. Бердяев
Николай. О самоубийстве. – Париж: УМСА Press, 1931.
18.«Иллюстрированная Россия» La Russie Illustrée –
еженедельный литературный иллюстрированный журнал. Издавался в Париже на
русском языке с 1924 по 1939 год.
19. Е. Кортоли
– данных о писательнице найти не удалось.
20. Кортоли Е.
Снег. Роман. – Берлин: «Парабола», 1937. 382 с.
21. Мандельштам
Юрий. Снег // «Возрождение», № 4060, 9 января 1937..
22. Maritain
Jacques. Creative Intuition in Art and Poetry. –
N.Y.: The New American Library, Inc., 1954.
23. Адамович Г.
В. Комментарии. – Вашингтон: Изд-во Виктора Камкина, 1967.
24. Maritain
Jacques. Указанное сочинение.
25. Иванов Вячеслав.
Заветы символистов. В книге «Борозды и межи». – М.: 1916. С. 135.
26. Мережковский
Дмитрий. О причинах упадка и о новых течениях современной русской
литературы. – СПб.: Типолитография Б. М. Вольфа, 1893.
СПИСОК ИМЕН ЛИТЕРАТОРОВ-ЭМИГРАНТОВ
Агеев Михаил (наст. фам. Марк Лазаревич Леви, 1898–1973) – писатель,
филолог-германист, переводчик, советский внешнеторговый деятель. С 1924 г. жил
в Германии и Франции. С 1942 года жил в Ереване.
Бибиков Александр – литератор, общественный деятель,
член Союза младороссов.
Белоцветов Николай Николаевич (1892–1950) – поэт,
прозаик. Уехал из России после революции. Жил в Берлине. Широко печатался в
эмигрантской периодике. Автор 3-х сборников стихов. Был последователем
антропософского направления, рано увлекся мистикой и учением Рудольфа Штейнера.
Бобринской Петр
Андреевич, граф
(1893–1962) – поэт, историк, журналист, масон, философ. В 1920 году эмигрировал
в Париж. Широко печатался в эмигрантской прессе.
Божнев Борис
Борисович
(1898–1969) – поэт. Эмигрировал в 1919 г. С 1922 г. жил в Париже, с 1939 г. – в
Марселе. Писал по-русски и по-французски. Широко печатался в эмигрантской
периодике.
Булыгин Павел
Петрович
(1896–1936) – поэт, офицер Русской Императорской армии, участвовал в спасении
царской семьи, белоэмигрант. В 1921–22 гг. жил в Берлине. С 1924–1934 гг. жил в
Абиссинии, где написал свои лучшие стихи. Долгие годы был незаслуженно забыт
как поэт. Умер в 40 лет в Парагвае.
Булич Вера Сергеевна (1898–1954) – поэтесса, прозаик,
литературный критик, автор четырех сборников стихов. После революции жила в
Финляндии.
Вильде Борис Владимирович (псевд. Борис Дикой, 1908–1942) – поэт,
прозаик, ученый-лингвист и этнограф, участник французского Сопротив-ления,
основатель и редактор газеты «Résistance». Уехал из России в 1922
г. сначала в Латвию, потом в Германию, а в 1934 году – в Париж. Писал на
русском и французском языках. В 1942 г. был расстрелян нацистами. Националь-ный герой Франции.
Гейнцельман Анатолий
Соломонович
(1879–1953) – поэт первой волны эмиграции. Осенью 1920 г. Гейнцельман бежал из
России, окончательно поселился во Флоренции. Он вел затворнический образ жизни,
почти не соприкасаясь с эмигрантскими литературными кругами.
Гофштеттер Ипполит
Андреевич
(1860–1951) – поэт, философ и богослов. С 1922 г. жил в Салониках, Греция.
Гронский Николай
Павлович
(1909–1934) – поэт первой волны эмиграции. Уехал из России в 1920 г. Погиб под
колесами поезда метро. Три недели спустя смерти Гронского была опубликована его
поэма «Белладонна» (при жизни он своих стихов не печатал), о которой Цветаева в
декабре 1934 года написала статью «Посмертный подарок». Марина Цветаева
посвятила ему несколько стихотворений. Сохранилась обширная переписка двух
поэтов – Цветаевой и Гронского.
Джанумов Юрий
Александрович
(1907–1965) – поэт. Уехал из России в 1919 г. Жил в Германии. В 1944 перебрался
в Чехословакию, где был арестован НКВД и год провел в тюрьме, из которой ему
удалось бежать снова в Германию. Единственная книга стихов вышла посмертно.
Диксон Владимир
Вольтерович (1900–1929)
– русский и английский поэт, прозаик, переводчик, основатель издательства «Вол»
в Париже. В 1917 г. уехал из России в Америку. Учился в Гарвардском ун-те. С
1923 г. жил в Париже. Умер после операции аппендицита.
Дон Аминадо (наст. фам. Аминад Петрович
Шполянский, 1888–1957) – поэт-сатирик, мемуарист, адвокат, масон. В 1920 г.
эмигрировал в Париж.
Елачич Гавриил
Александрович
(1894–1941) – поэт, двоюродный брат композитора И. Ф. Стравинского. Увлекался
эзотерикой и оккультизмом, состоял в мистических обществах. Участник
Гражданской войны, Северо-Западная армия ген. Юденича. Жил в Эстонии,
участвовал в литературных объединениях русских эмигрантов. В 1921 г. уехал в
Югославию. Погиб при бомбардировке Белграда нацистской авиацией. Его многообразное
литературное наследие еще не изучено.
Лурье Вера Иосифовна
(1901–1998) –
поэтесса. В 1921 году эмигрировала в Берлин. Выпустила одну книгу стихов.
Писала на русском и немецком языках.
Мандельштам Юрий
Владимирович
(1908–1943) – поэт и литературный критик. Уехал из России в 1920 году. Жил в
Париже. Заменил Ходасевича в 1939 г. на посту гл. редактора критического отдела
газеты «Возрождение». Был женат на старшей дочери Игоря Стравинского, Людмиле.
За свою короткую жизнь опубликовал около 400 статей в русской и французской
периодике. Погиб в Освенциме 15 октября 1943 г.
Мать Мария (в миру
Елизавета Юрьевна Скобцова, 1891–1945) – поэтесса, мемуаристка, монахиня;
участница французского Сопротивления, спасшая тысячи людей от нацистских
концлагерей. Переехала в Париж в 1924 г. Погибла за несколько месяцев до
освобождения.
Мунштейн Леонид
Григорьевич (Леон
Гершкович; псевдоним Лоло, 1866–1947) – поэт, публицист, драматург, театральный
деятель. С 1920 г. жил во Франции.
Ней Анна (наст. Жозефина
Леонидовна Пастернак, 1900–1993) – поэтесса, сестра поэта Б. Л. Пастернака.
В 1921 г. уехала в Берлин, позже переехала в Англию (Оксфорд). Издала один
сборник стихов.
Офросимов Юрий Викторович (псевд. Г. Росимов, 1894–1967) – поэт,
журналист и театральный критик. Участник Белого движения. Эмигрировал в
Берлин в 1920 г. В 1933 г. переехал в Белград. Во время войны был в немецком
плену. После войны жил в Швейцарии.
Оцуп Николай
Авдеевич
(1894–1958) – поэт и переводчик, брат поэтов С. Гор-ного
и Г. Раевского. В 1922 году покинул Россию. В 1930 г. основал журнал «Числа».
Во время Второй мировой войны служил добровольцем во
французской армии. Совершил два побега из концлагерей. Принимал участие в
итальянском Сопротивлении, получил несколько наград. Автор сборников стихов,
романа и ряда статей.
Перфильев Александр
Михайлович
(1895–1973) – поэт, публицист, литературный критик. Муж поэтессы и прозаика
Ирины Сабуровой. Жил в Латвии и Германии. Романс «Ах, эти черные глаза» был
написан Оскаром Строком на слова А. Перфильева. В последние дни Второй мировой войны Перфильев оказался в Праге, где попал
в руки Красной Армии и был приговорен к расстрелу как власовец. Благодаря
счастливому стечению обстоятельств ему удалось бежать из-под расстрела. Работал
на радиостанции «Свобода». Выпустил несколько сборников стихов и прозы.
Раевский Георгий
Авдеевич
(настоящая фамилия Оцуп, 1897–1963) – поэт. Брат поэта
Николая Оцупа и Сергея Горного (наст. Александр
Авдеевич Оцуп). Эмигрировал в Париж в 1920 г. В 1926 г. организовал
вместе с Ю. Тера-пиано, В. Смоленским, Ю. Мандельштамом и Д. Кнутом группу
«Перекресток». Во время оккупации Парижа немцами его и его семью спасла от
лагерей поэтесса Мать Мария.
Ратгауз Даниил
Максимович
(1868–1937) – поэт. Эмигрировал в 1921 году, жил в Берлине и Праге. При жизни
издал один сборник стихов.
Рудникова Нина
Павловна –
поэтесса, жена Гавриила Елачича, исследователь эзотеризма и мистицизма.
Родилась в Петербурге в конце XIX века. После революции жила в Эстонии. Успешно
занималась духовным целительством. Ее работа была тесно связана с теософскими и
рериховскими кругами, а также с таллиннским обществом метапсихических
исследований.
Сабурова Ирина
Евгеньевна
(1907–1979) – поэтесса, прозаик. Жила в Германии, печаталась в эмигрантской
периодике, автор романов и одного сборника стихов.
Смоленский Владимир
Алексеевич
(1901–1961) – поэт, прозаик. Уехал из России через Крым сначала в Тунис, потом
во Францию. Широко печатался в русской зарубежной периодике. Умер от рака
горла.
Станюкович Николай
Владимирович
(1898–1977) – поэт, прозаик, переводчик, литературный критик; участник Белого
движения. В эмиграции жил в Белграде, Берлине и Париже. Автор статей об
эмигрантских поэтах и писателях.
Сумбатов Василий
Александрович
(1893–1977) – поэт. В 1920 году уехал из России, оставшуюся жизнь (40 лет)
прожил в Риме. Выпустил три сборника стихов.
Терапиано Юрий
Константинович
(1892–1980) – поэт, прозаик, мемуарист, литературный критик, переводчик,
организатор и участник ряда литературных объединений русского Парижа. В
эмиграции с 1920 года.
Тимашева Татьяна Николаевна (псевд. С. Горлова, 1891–1950) – поэтесса.
После революции была арестована большевиками, сидела в тюрьмах. В 1921 г.
бежала в Финляндию. В 1926 году поселилась в Париже, в 1939 г. переехала в
США.
Холчев Алексей – поэт. «В двадцатые годы в
Париже появился никому не известный Алексей Холчев. В 1924 г. он издал свою
первую книжку ‘Гонг’. Как и многие сборники эмигрантских стихов, ‘Гонг’ не
прозвучал, а лучше сказать – никто его не услышал. Ничего не было известно о
его авторе – ни возраста, ни отчества, ни прошлого… Жил замкнуто, и в их
памяти следа не оставил… Что же все-таки известно? До революции обитал в
Крыму – возможно, в Севастополе, после революции участвовал в Гражданской
войне. Вот, собственно, и все. В декабре 1929-го вышла вторая, и последняя, его
книга – ‘Смертный плен’. Г. Иванов прочитал и пленился. Написал отзыв и,
каким-то образом встретив Холчева лично, предложил ему присылать стихи в
‘Числа’». (Вадим Крейд. Из статьи
«Георгий Иванов в 20-е годы»).
Червинская Лидия
Давыдовна
(1907–1988) – поэтесса первой волны эмиграции. В 1920 г. эмигрировала с семьей
в Константинополь, с начала 1920-х гг. жила в Париже. Печатала стихи с 1930
года.
Штейгер Анатолий
Сергеевич
(1907–1944) – поэт, представитель «парижской ноты». Уехал из России в 1920 г.
Жил в Чехословакии, Франции и Швейцарии, где умер от туберкулеза.
Филадельфия