Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 290, 2018
СКВОЗЬ ПРЕДВЕЧЕРНЮЮ ПРОХЛАДУ…
Нет уже прошлой жизни,
Как нет сгоревшей дачи под Москвой,
Где так часто бывала в детстве,
Где летом жили бабушка с дедушкой,
Где играла с Валечкой,
Трагически нелепо погибшей в ранней юности,
С которой варили суп из лепестков ромашек
В игрушечных, крохотных кастрюльках,
Примостившись у прогнившей,
В несколько ступенек лестницы,
Ведущей на огромную круглую террасу
Деревянного старого дома,
Сложенного из толстых потемневших бревен,
Так удивительно пахнувших,
Чей запах воскрешал все детали,
Казалось, ускользающие навечно.
Наше самое любимое время – сумерки.
Когда загораются их огни,
Мы садимся на велосипеды
И сквозь предвечернюю прохладу
Едем по дороге к полю,
А потом –
Сворачиваем на лесные тропинки
Между дачами.
Там уже зажглись желтые лампы
В окнах и над дверьми.
Мы едем, переговариваемся, смеемся
И никуда не торопимся.
Наши души уже никогда не забудут
Этих вечерних прогулок.
Я буду их совершать и спустя десятилетия,
Во влажном тяжелом зное летней Вирджинии,
Где нет ароматов леса и поля,
Оставшихся на расстоянии десятков тысяч миль,
На другом полушарии.
Тихая, полуразвалившаяся,
Заросшая сторожка у леса.
Горьковатый запах шишек на участке
От готовящегося перед ужином самовара,
И долгие разговоры почти в темноте
На террасе перед сном.
Валечки уже давно нет
И сгорела наша дача у заросшей сторожки.
Время неминуемо течет.
И все же его нет,
Как нет и разделяющего нас пространства…
* * *
Я увижу снег в горах, где в метелях спит сосна.
Там по склонам снежный прах вьется, кружит до темна.
Тянет вдаль фуникулер тонкую в туманах нить.
И такая тишина, что и слов не обронить.
Темный сруб всегда молчит. Звуками его не тронь.
В нем в камине на дровах весел пляшущий огонь.
У крутых безмолвных гор дни по-прежнему тихи.
Даже в книге на столе чуть заснежены стихи.
Под бесшумный снегопад ярки отсветы огня.
Лыжников цветной наряд все бледней в тумане дня.
Поисковый пес войдет, снегом ветреным пропах.
Он сегодня отыскал потерявшихся в горах.
Шерсть густую отряхнет, цепью тяжкою звеня.
Ляжет мирно у огня, тихо взглянет на меня.
И бесстрашен, и суров, знает, – всякий день в горах
У гряды седых вершин потонул, как след, в снегах.
В облаке тепла и сна помнит – гор не покорить.
Ввысь скользит фуникулер, тоньше тающая нить.
От поленьев льется жар, угли тают горячо.
Я уеду в снежный стих, не дописанный еще.
* * *
Как нелегко бесшумно скользить
Вдоль терпкой печали темных лекал.
Да просто ночь свой тайный огонь
Пролила в блистающий дня фиал.
Не исхлестан ливнями и не промок,
Ветвится корнями в сырой земле
Успенье твое, – черный цветок,
Листьями шевелит весь день и во мгле.
ЖИВОПИСЬ КАТИ МОСКОВСКОЙ
Дворик пустынный.
И хмурый задумчивый дом.
Ива поникла
Над старым заросшим трудом.
Дай поброжу
По листве бездорожья аллей.
И по проулкам,
Где призраки странных теней.
Воспоминанья кружатся
Опавшим листом.
Прага взмывает
Высоким Кремлем за мостом.
Ночь соскользнула
По темным полозьям перил.
Ангел под аркой
Перо из крыла уронил.
Света ночного
Мерцающие светляки…
Вьются, поют
В канифоли скрипичной смычки…
Старый подрамник.
Вчерашнего грунта нарост.
Блики мелодий
Под кистью ложатся на холст…
ПАМЯТИ ОТЦА
Приличествуют жалобы тебе ль,
Чья жизнь прошла, казалось бы, в забавах.
Ты был рабом, изгоем, а теперь
Окажешься изгнанником вдобавок…
Александр Межиров
Квартирка на Бродвее,
Почти к нему впритык.
Кругом чужой язык.
Далекий материк.
Он и теперь к России,
Как и тогда приник.
Она ему родник,
И крест, и гнет вериг.
От горестных раздумий
Ходил крутой кадык.
К смиренью попривык.
Мечтатель. Еретик.
На стеллажах открытых
Ряды московских книг.
И Смелякова лик.
Потушенный ночник.
Решеньем невозвратным
Чужбины хриплый рык.
Отступника ярлык.
Изгнанья ученик.