Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 290, 2018
Михаил Соловьев. Когда боги молчат.
Малая война (Записки советского военного корреспондента). – М.: АИРО-XX, 2017.
Через пятьдесят лет после выхода на Западе романа
«Когда боги молчат» Михаила Соловьева, практически не известного на его родине
автора, книга была издана, пусть и с небольшими купюрами, в России. Это
эпохальный срез настолько крупного масштаба, что временной, эмоциональный и
сюжетный диапазон роднит его с такими классическими произведениями XX века, как
«Тихий Дон» М. Шолохова и «Доктор Живаго» Б. Пастернака. Об этом пишет и
литературовед В. В. Агеносов, автор предисловия и составитель книги, говоря о
точной «диалектичной оценке» Гражданской войны, какую дал М. Соловьев.
Хотя публикация в России осуществлена впервые,
фактически это уже третье издание на русском языке. Еще до своего появления в
виде отдельной книги в 1963 году в Нью-Йорке отрывки из произведения
публиковались в известном общественно-литературном журнале русского Парижа
«Возрождение» (1951). Можно представить себе реакцию редактора «Возрождения» С.
П. Мельгунова, получившего этот текст. Сразу стало ясно, что появился талантливый
автор из «новых» эмигрантов второй волны, со свежим взглядом, обладающий
своеобразным стилем. Кроме того, Мельгунов не мог не заметить знания материала
«из первых рук». Вместе с тем, взвешенная позиция писателя, выступившего тогда
под псевдонимом «Бобров», не давала повода сомневаться, что, хотя он пишет с
симпатией о героях революции, все же он – «свой».
Первоначально роман назывался «Марк Суров»,
позднее – «Когда боги молчат» (совершенно очевидна реплика в сторону
Достоевского с его «Все дозволено, когда Бога нет»). Их молчание и дает повод
совершать все те беззакония, свидетелем, а порой и участником которых становится главный герой романа Марк Суров. Как указано
составителем в аннотации, Михаил Соловьев – «писатель с ‘пестрой биографией’,
послужившей прообразом биографии героя романа <…>, ‘от детства
потрясенного революцией человека’». Как и автор, Суров в 12 лет вместе со
старшими братьями воевал в Первой Конной. Затем учился
в МГУ и имел возможность наблюдать накал внутрипартийной борьбы, жертвой которой
стала выведенная в романе Надежда Аллилуева. Работая на Дальнем Востоке, Марк Суров видел как энтузиазм молодых строителей
Комсомольска-на-Амуре, так и бездушное к ним отношение. Бюрократизм
руководителей, жестокость чекистов, лагеря ГУЛага вызвали сомнения молодого
человека в оправданном высокими целями насилии. Наблюдения и размышления Сурова, масштаб зафиксированных событий получили полноценное
художественное воплощение уже на страницах первого тома. Именно это сопряжение
автобиографического с романным, поиск автором золотой середины между
художественным вымыслом и нонфикшн, попытки вплести собственную судьбу в канву
повествования и стали той основой, которая подогревает читательский интерес к
произведению.
Действительно, основные вехи жизни героя совпадают
с фактами биографии Михаила Соловьева, но несомненно, что перед нами
художественное переосмысление действительности. Сказовая стилистика романа
(здесь и неторопливая речь крестьянского многодумца, и повествование от лица несмышленыша, выросшего в деревне) подводит читателя к мысли
о всеобщности описанной судьбы деревенского мальчишки, ввергнутого в хаос
истории. Ясно прочитываются эпические интенции повествования. Уже первые главы
романа, в которых речь идет о детстве Сурова,
выросшего, как и герои Шолохова, в донских степях, разворачивают перед
читателем эпохальную картину изменений на фоне свершившейся революции и
Гражданской войны: «Прошли те времена, когда захваченных в плен пускали на все
четыре стороны; революция требовала крови, пролитая кровь вызывала новое
кровопролитие, а круг кровопролития, только дай ему ходу, всех людей без
разбора в свой предел включит».
Позицию автора, совпадающую, по-видимому, с
восприятием героя-повествователя, можно оценить как объективно-оценочную по
отношению к обеим враждующим сторонам. Его выводы взвешены, эмоционально
нейтральны, порой он описывает враждующие стороны не без симпатии, что
выражается и в появлении юмористических деталей, смягчающих общее напряжение
сюжета. Однако поражает, что написанное почти 70 лет назад произведение
отличается не просто точностью диагноза, данного советской политической
системе, а глубоким пониманием закономерностей развития этой системы, где
поначалу почти еле заметные червоточины дали насквозь гнилой плод.
Интересно сравнить опубликованные в «Возрождении»
отрывки с итоговым романным вариантом, чтобы проследить эволюцию Соловьева как
художника. Его перо оттачивалось в 30-е годы при написании журналистских
статей. Совершенствовал он свои исторические знания, преподавая историю в
генеральской группе Военной академии им. Фрунзе. В 1941 году он лейтенантом
Красной армии попал в плен. Ему удалось вернуться в журналистику, редактируя на
оккупированных территориях газету «Новый путь» (Бобруйск); писал Соловьев уже
под псевдонимом «М. Бобров». После окончания войны Соловьев переезжает в США,
начинается новый этап его писательской деятельности. Эпический стиль его прозы
органично включает обильные философские размышления. Художественный стиль
романа Соловьева угадывается в разного
рода аллюзиях, метафорах и гротескных отступлениях: «Мерным шагом шел старый
рыжий конь, и было в этом всаднике и его коне что-то мрачное, пугающее, словно
встали они из могилы и едут так уже давно – неторопливо, безостановочно, вечно
едут». Это напоминает шествие Коня-Блед, несущего
смерть. Мифологема смерти во многом определяет поэтику повествования. Герой
многократно встречается со смертью лицом к лицу (на службе в Конармии, при
строительстве Комсомольска на Дальнем Востоке, во время восстания на прииске
Холодном или ареста по делу Бухарина, на Финской войне, на фронтах войны
Отечественной, в лагерях военнопленных, наконец, на оккупированной территории).
Важным в романе оказывается и «просвечивание»
автобиографического материала. Соловьев балансирует на грани беллетристики и
мемуаристики. Заметим, что «процент» мемуаристики уменьшился в окончательной
версии романа по сравнению с журнальной публикацией. Установить точное место и
время описываемого можно лишь по отдельным деталям (отмена продразверстки и
введение продналога, бои в Гражданскую войну на Кубани и пр.). Судьба героя
разворачивается на фоне происходящих в стране реальных исторических волнений. С
ними связана и любовная линия в романе. Студенческое увлечение Леной и Наташей
приходится на период становления «новой морали» (они обе – члены общества
свободной любви «Долой стыд!»), а возвышенная любовь к Кате-Колибри, «тоскующей
и печальной птичке, которой обломали крылья», – на период репрессий начала
30-х.
После окончания учебы из Москвы Суров
направлен завотделом ЦК партии Ежовым в Хабаровск. И там герою уже приходится
быть с теми, «кто хватал, судил, обрекал, и спрятаться от этой правды нельзя». Среди последних – начальник краевого НКВД Доринас (Т. Д. Дерибас).
Возникают и «говорящие фамилии»: Южный руководит исполкомом на Севере, Веселый
управляет заключенными при добыче угля, а потом, когда рудник закрывается,
расстреливает их из пулеметов. Куда уж веселее?..
А боги молчат… Вместо них
начинает говорить новый «божок» («Сталин стал всемогущим»): «Больше
напряжения и жертв, меньше сентиментальности, и невозможное станет возможным».
Философские размышления становятся неотъемлемой частью романа. Вот одно из
важнейших: «Другой стороной нашего однолюбства
является нетерпимость к инакомыслящим. Того, который не
согласен с нами, мы сразу к врагам причисляем, огнем и мечом истребляем, не
понимая, не зная, не веря, что свобода не с единства, а с различий начинается,
и если действительно о свободе болеть, то прежде своей, чужую свободу нужно
уважить потому, что ведь может быть и так сказано: моя свобода кончается там,
где начинается свобода другого». Не менее значимы и
мировоззренческие споры с Катей, в которых Суров, желая оправдать репрессии,
апеллирует не к марксистско-ленинской теории, а к Достоевскому («На нашем пути
Смердяков. Мы устраним его.»). Важна в этом плане и
вставная глава «Записки для памяти геолога Петра Сергеевича Новикова» –
записки, которые оставляет Сурову встреченный в тайге человек. Строки
этого дневника доказывают, что не только Суров сомневается
в верности избранного партией курса.
Этот этап формирования героя заканчивается, когда
он встречает в сибирском лагере заключенного Остапа, того самого «зеленого»,
кому он подарил верного Воронка. А вскоре на прииске Холодном происходит
восстание, и одним из его участников становится Остап. Восстание по-новому
освещает для Сурова весь пройденный им путь: «События
прииска Холодного тогда еще не были для Марка прошлым – отблеск таежного пожара
лег на его мир, по-новому осветил его. Убийства, исход, Лена и Остап с их
страшной решимостью, – в этом он не видел начала и не видел конца. Бóльшим, чем всё это, было то, что человек,
определенного лица не имеющий, – вселичный человек – восстал, и этим мгновенно
отменил безусловный абсолют их общей правды».
Вторая часть книги «Когда боги молчат» содержит
личные воспоминания М. С. Соловьева о малоизвестной Финской войне, написанные в
жанре журналистского очерка. Несмотря на выборочность публикуемых текстов (из
19 очерков в настоящий сборник вошло всего 6), хотелось бы обратить внимание и
на этот цикл. «Записки военного корреспондента» занимают всего 30 страничек,
тем не менее они дают достаточно полное представление
о нравственном облике автора, о его творческих принципах и подходе к
обрабатываемому материалу. Очерки написаны в жанре эгодокумента, т. е.
представляют записи о непосредственно пережитом и прочувствованном. Автор в
первую очередь хочет донести до читателя ужас холодеющей лесной пустыни,
окружившей на финской границе неподготовленных к войне советских бойцов.
Вошедшие в книгу шесть очерков дают полное
представление о публицистическом мышлении автора. Соловьев описывает разгильдяйство и неподготовленность Красной Армии,
случайность приказов и нелепые поступки командования, не объяснимые ничем
бюрократические проволочки и плутание в коридорах власти. При этом автор как бы
мимоходом запечатлевает мелочи жизни: на станциях торопливо и неряшливо кормят
супом, вот бьется в припадке эпилепсии боец (заболевших отправляли в тыл без
сопровождения), но главное – всепронизывающий абсурд происходящего. Так,
хладнокровный кретин-убийца может в одночасье сделаться патриотом, якобы
предотвратившим диверсию, а несчастный солдат предстанет врагом народа;
сотрудники газеты «Известия», будто бы «политически совращенные» Бухариным,
попадут под подозрение, а члены правительства выйдут сухими из воды… Везде «по ходу» Соловьев набрасывает портреты людей,
облеченных даже малой толикой власти, которую они по унтерпришибеевски
используют. Достаточно напомнить о «костлявом человеке с сонными глазами» в
областном НКВД, пославшем рассказчика под начало Мехлиса.
Разговор о Мехлисе – особый. Рассказчик
встречается с ним дважды. Первый раз он запечатлевает радушного покровителя,
который решил помочь Соловьеву избежать опалы (тот находился под подозрением в
связи со своей работой под руководством Н. Бухарина в газете «Известия»). Автор
отмечает позерство этого человека, носившего маузер в деревянном футляре, желая
подчеркнуть и напомнить о своих заслугах на Гражданской войне. И в то же время,
во всем его поведении чувствуется сковывающий его страх. Причиной страха может
стать даже сатира «Исследование о белом коне и всаднике под ним». Злую шутку
над Мехлисом сыграло желание какого-то подхалима
подчеркнуть его заслуги и написавшего, что в свое время в боевое расположение
войск на Волге Мехлис прибыл на белом коне. Так, рассказывая историческую
байку, автор дает представление о безудержной лести и подобострастии, проникших всюду в коридоры власти. Не забывает он напомнить
и о прозвище Мехлиса – «Левушка Прохвостов».
Второй раз возникает Мехлис перед читателем в
образе «судьи неправедного». Это он посылает на расстрел обезумевшего от ужаса
солдата, узнавшего о том, что его семья
погибла от голода, охватившего Воронежскую область. Он виновен и в
убийстве политрука, будто бы призывавшего к предательству, – «типичный случай
советского патриотизма». Он же делает выговор Соловьеву, который едва не
совершает «политическую ошибку». Обратим внимание на то, как рисует автор эту
сцену. Он применяет прием ретардации, замедления, фиксируя буквально каждый
всплеск робко вспыхивающей у героя надежды на справедливость решения. И тем
страшнее выглядит безапелляционный вердикт начальника: «В военно-полевых
условиях мы не можем заниматься такими тонкостями, как психиатрия. К тому же,
существует потребность показать всей армии, что жизнь политработников
неприкосновенна». Впрочем, убитый политрук – под стать Мехлису: «Студент
Института красной профессуры был очень хороший политрук. Поэтому все человеческое
ему было чуждо. <…> Для него бойцы были прежде
всего исполнителями высшей воли, и выразителем этой воли был он, политрук роты
и коммунист».
В этих зарисовках почти совсем нет упоминаний о
природе: только холод, снег, ночь. Вот автор пишет о том, что в страшную
северную зиму перебросили войска из Средней Азии, состоявшие из местных
жителей. И большинство их перемерзло в первые же дни.
Будни войны вынуждают оставшихся бойцов использовать окоченевшие тела
чудовищным образом: «Бойцы сидели и ели суп на трупах своих товарищей,
замерзших или убитых». И командир полка безразлично сообщает Соколову, что
«человек с сотню перемерзло». Еще страшнее выглядит передовая, где солдаты
вынуждены сражаться в резиновых сапогах, без зимнего обмундирования, в легких
шинелишках. Картины греющихся у костров в шалашах солдат, многим из которых
предстоит вскоре замерзнуть, потрясают.
«Замороженный мир» – так назвал Соловьев один из
своих очерков. И тем больше врезается в память образ, передающий кошмар войны,
где уже не обезображенные люди, а лес, превращенный «в частокол обрубленных
осколками, расщепленных до самого корня обезображенных стволов», выступает
обвинителем происходящего.
Конечно, можно пожалеть, что в данное издание не
вошла вторая часть романа Соловьева. Но надо отметить, что и в таком виде
роман, почти забытый, появился очень вовремя. На основе таких книг, как роман
Соловьева, можно составлять учебники истории XX века. И потому хотелось бы
пожелать полной публикации, без купюр, книг этого интересного и своеобразного
писателя «с пестрой биографией». Ведь он был прав, когда в уста одного из своих
героев вложил слова о людях, лишенных чувства собственного достоинства: «Это
люди с умерщвленными душами. Для них нет будущего, и у них отнято прошлое.
Боже, если Ты есть, помоги им!» Этот призыв, но обращенный не к богам, а к нам
самим, должен быть услышан.