К 100-летию Ивана Елагина (1918–1987)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 290, 2018
Поэту Ивану Елагину (Ивану Венедиктовичу Матвееву)
в этом году исполнилось бы сто лет. Уроженец города Владивостока, он провел
молодые годы в Киеве, во время войны попал там в немецкую
оккупацию, прошел тяжелый путь беженца и по окончании войны оказался в
американской оккупационной зоне, став «перемещенным лицом», или ди-пи. Вся
Западная Германия была тогда полна беженских лагерей и дипийцы не хотели
оставаться в Германии. Они боялись,что могущественный
Советский Союз вскоре захватит всю Европу и либеральные западные демократии не
будут способны тому воспротивиться. Надо было бежать за океан, предпочтительно
в Соединенные Штаты, куда Ивану Елагину, как и автору этих строк, и посчастливилось
иммигрировать. Из ди-пи мы стали эмигрантами второй волны. Мне, одному из
немногих оставшихся ее представителей, дана возможность рассказать об этом
времени и о моей дружбе с Иваном Елагиным, длившейся сорок лет, – со встречи с
ним в 1947 году в Мюнхене и до его кончины в Питтсбурге в 1987 году.
Советская власть наложила на вторую волну клеймо
«изменников Родины». Да, мы были «изменниками», но не родины, которую мы любили
всем сердцем, а сталинской диктатуры, которую ненавидели и в числе жертв которой
оказался отец Ивана Елагина, поэт-футурист Венедикт Март, расстрелянный в 1938
году.
Отношение Ивага Елагина к советской власти было
ясно:
О Россия – кромешная тьма
О, куда они близких дели?
Они входят в наши дома,
Они щупают наши постели…
Разве мы позабыли за год
Как звонки полночные били,
Останавливались у ворот
Черные автомобили…
И замученных, и сирот –
Неужели мы всё забыли?
«По дороге оттуда», Нью-Йорк, 1953
Нет, не забыли, как не забыли и годы войны, и эти
переживания нашли отклик в творчестве поэта.
В последнее время появилось мнение, что из трех
волн российской эмиграции наша, вторая, волна не создала каких-либо
значительных культурных ценностей. Такое мнение нельзя считать справедливым.
Конечно, первая волна вынесла за пределы России почти весь ее Серебряный век,
«Мир искусства», балет Дягилева, писателей, композиторов, ученых. Третья волна
– значительную часть интеллектуальной и художественной элиты Советского Союза.
Число интеллигенции во второй волне было действительно
гораздо меньшим – и вот по какой причине: когда
началась война, советская власть сразу же стала эвакуировать квалифицированные
кадры вглубь страны, и в немецкую оккупацию попали лишь те, кто по разным
причинам не смог или не успел уехать в тыл. К ним по окончании войны
прибавились военнопленные, уцелевшие в немецких лагерях и
тоже не хотевшие возвращаться домой и становиться жертвами сталинской
мести. Среди них оказалось много талантливой молодежи, начавшей учиться еще на
родине, но созревшей и раскрывшей свои дарования уже на Западе. Иван Елагин –
блестящий тому пример, но не единственный. Следует упомянуть поэтессу Валентину
Синкевич, поэтов Николая Моршена, Олега Ильинского, прозаика Сергея Максимова.
У каждого отрезка времени есть свой голос. Иван
Елагин был голосом нашего поколения, второй волны эмиграции. Эта волна стала
связуюшим звеном между первой и третьей волнами, и созданное ею целиком
вписывается в то, что сейчас справедливо называется «единым культурным
пространством».
Иван Елагин стал писать стихи еще в России, но
творческой зрелости достиг уже на Западе. Его большой талант оценили как
представители первой волны – Роман Гуль и Иван Бунин,
так и последующее поколение – Иосиф Бродский, Евгений Евтушенко и Александр
Солженицын.
Иван Елагин вернулся на родину своими стихами еще
до распада Советского Союза; о творчестве поэта было написано много статей и
при его жизни, и после его кончины. В 1998 году в Москве, в издательстве
«Согласие», вышли два тома стихотворений Ивана Елагина с обширным предисловием
Евгения Витковского, одного из лучших российских исследователей культуры
русской эмиграции. Несомненно, к столетней годовщине появится еще множество
статей о творчестве поэта. Не считаю нужным добавлять к ним что-то от себя, тем
более потому, что я – художник, а не литературный
критик. Все же позволю себе взглянуть на творчество моего друга именно глазами
художника – и вот почему: Иван Елагин любил искусство и дружил с художниками.
Его сверстником и ближайшим другом еще по Киеву был художник Сергей Бонгарт,
тоже эмигрировавший в Соединенные Штаты. Переписывался Иван Елагин и с
художником Владимиром Шаталовым из Филадельфии, а мне предоставилась
возможность сделать обложки для нескольких сборников стихотворений поэта и даже
иллюстрировать один из них – «Дракон на крыше». Любить искусство – еще не
значит его понимать. Иван Елагин понимал искусство, знал, что в нем существуют
не только красота и гармония, но и гротеск, и вызов. Наконец, в своей поэзии он
создал чисто зрительные образы-символы, как делает это настоящий художник.
Бомбы истошный крик –
аэродром в щебень!
Подъемного крана клык –
на привокзальном небе.
Ты, мое столетие!
или:
Уже последний пехотинец пал,
Последний летчик выбросился в море.
А на путях дымятся груды шпал
И проволока вянет на заборе
Они молчат – свидетели беды.
И забывают о борьбе и тлене
И этот танк, торчащий из воды,
И этот мост, упавший на колени.
Для меня, как художника,
«подъемного крана клык», «танк, торчащий из воды» и «мост, упавший на колени»
представляют собой зрительные, графические образы, нарисованные рукой поэта. Они черно-белые, им не мешает цвет, и поэтому они
особенно выразительны. Всех художников можно условно разделить на графиков и
живописцев. Графики видят силуэт и линию, живописцы «мыслят цветом». Пикассо
был графиком, Клод Моне – живописцем. Приме-няя эту
условную формулу к поэзии, можно сказать, что в этих стихотворениях Иван Елагин
– график, – и сразу же мысль обращается к знаменитому черно-белому полотну
Пикассо – «Герника». Стихи Ивана Елагина военного и послевоенного периода – это
его поэтическая «Герника».
Конечно, его поэтическое наследие многообразно.
Человек широкого кругозора, большой жизнелюб, Елагин обращал внимание на
множество вещей и явлений, на эмигрантский быт, на природу новой для него
страны, где он много путешествовал. Он описывает встречи, высказывает свои
мысли, он не чужд сатиры, он думает о жизни… Уже больной, он думал и о неизбежном
ее конце. В Америке Иван Елагин написал одно замечательное стихотворение:
Мне не знакома горечь ностальгии.
Мне нравится чужая сторона.
Из всей – давно оставленной – России
Мне не хватает русского окна.
Оно мне вспоминается доныне,
Когда в душе становится темно –
Окно с большим крестом посередине
Вечернее, горящее окно.
Мне не известно, был ли
Елагин религиозным человеком, мы никогда не касались этой темы. Все же,
«большой крест посередине» написан поэтом неслучайно. И снова напрашивается сравнение
с творчеством другого замечательного человека, с которым я был знаком в
Нью-Йорке, – со скульптуром и графиком Эрнстом Неизвестным. В одном из
документальных фильмов о нем он говорит о том, что ему везде видится крест. Два
глаза и нос – это крест; ветви, отходящие от ствола дерева, – это крест. Но
крест – это не только Распятие Христа, но и распятое человечество. Так и
называется одна из скульптур Эрнста Неизвестного. Можно, я думаю, предположить,
что крест посередине русского окна – это крестный путь России за всю ее
многовековую историю. Что же касается окна, то и тут можно увидеть символ: оно
находилось за железным занавесом, отделявшем нас от
родины. Мы никогда не закрывали на нем ставни, только задергивали занавеску,
когда слишком больно было смотреть на то, что происходит в России.
Поэзия Ивана Елагина – это голос нашей второй
волны российской эмиграции, голос ясный и предельно выразительный. Прозаик
Леонид Ржевский, как и мы – эмигрант второй волны, но старшего поколения,
сказал мне как-то, что знал только двух поэтов, умевших читать свои стихи –
Владимира Маяковского и Ивана Елагина. Да, Елагин умел «подать» свои стихи. В
этой подаче кое-кто находил излишний пафос. Допустим, что так… Позволю себе
снова привести пример из области искусства. По сравнению с религиозной
живописью раннего Возрождения искусство барокко, полотна Караваджио тоже полны
религиозного пафоса, игры светотени, что отсутствует в восточном христианстве.
«Герника» Пикассо и «Распятое человечество» Эрнста
Неизвест-ного тоже полны пафоса. В одном из
стихотворений Ивана Елагина повторяется строка «Ты, мое столетие!» Двадцатый
век был страшным столетием для всего мира, для России. А двадцать первый? В две
тысячи первом году, будь он жив, Ивану Елагину было бы всего восемьдесят три года,
и он мог бы видеть катастрофу двух башен Мирового Торгового Центра. Падали на
колени уже не мосты, а высотные здания, и клыки их остовов торчали вверх.
«Герника» продолжается теперь повсюду, и «перемещенных лиц» становится все
больше. Мы находимся «В зале Вселенной» – название одного из сборников Ивана
Елагина, мы живем «Под созвездием топора» – название его другого сборника, и
над нами «Тяжелые звезды» – название последнего сборника поэта.
Иван Елагин – поэт двух столетий, прошлого и
недавно начавшегося. И в этом мире непрекращающихся войн, бегств и всякого рода
социальных потрясений нам, живущим в Зарубежье, Иван Елагин оставил русское
окно, которое никогда не закроется для тех, кто любит нашу родину, наш язык и
нашу культуру. Спасибо тебе, Иван, за те богатства, которые ты нам дал в своем
творчестве, за то, что твой голос был не только голосом нашей волны, нашего
поколения, но и голосом страждущего человечества, – за то, что не только мы его
слышали, но он слышен будет и последующим поколениям. Спасибо тебе, что ты был
среди нас!
2018