Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 290, 2018
Доктор Лиза Глинка. «Я всегда на
стороне слабого». Дневники, беседы. – Москва: АСТ. / Редакция Елены Шубиной. –
2017, 320 с.
Лиза Глинка. Письма о любви к людям.
/ Идея книги – Александр Бондарев. – Москва. – 2018. Не для продажи.
На обложке книги «Я всегда на стороне слабого» помечено «18+», «содержит нецензурную брань». По
новым российским законам издатели обязаны таким образом предупреждать читателя
до 18 лет, что в тексте есть ненормативная лексика и ему, молодому, не
следовало бы открывать эту книгу, дабы не нарушить свою юношескую чистоту. Я
позволю себе уточнить: вся эта книга – о ненормативной жизни, о жизни, которая
унижает человеческое достоинство, о недопустимой в 21 веке жизни – криком
кричащей, взывающей о помощи. И было бы странно говорить иначе о преступно
нарушенной государством жизненной норме, чем это делала Лиза Глинка, – иной раз
и матом. О том, как это есть в реальности, – ее дневники, собранные в эти две
книги.
Елизавета Петровна Глинка известна в России и
Украине как «доктор Лиза». Свой интернетовский дневник она вела на сайте
«Живого Журнала» на протяжении нескольких лет – тех лет, что занималась
паллиативной медициной и благотворительностью в этих странах. Она подробно описывала своих ежедневных героев – умиращих и бомжей, выброшенных из отрегулированных,
благополучных современных Украины и России. В которых
пышно расцветают списки Форбса, растет как на дрожжах
коррупция, в которых стыдливо задымляют раскуренные сигареты на киноэкранах,
изображающих страсти власть предержащих, и где кокетливо пипикает
аудиосигнал, заглушая мат, – но как заглушить его в
душе зрителя? – Пенсионера, живущего за чертой бедности, беспризорника и
тихо умирающего обреченного пациента хосписа… Или врача-паллиатолога,
отказывающего обреченному больному – потому что нет
свободных койка-мест в этом нищенском убогом хосписе.
Да, счастье человека порой приобретает самые неожиданные формы, одна из них –
свободная койка в больнице.
Вот на хосписах я и хочу остановиться. Именно Лиза
Глинка была тем человеком, который основал первое такое заведение в Украине, а
потом и в России.
Однажды у нее на руках умирал священник. Она
спросила его: какой грех самый большой? – «Самый большой грех – обидеть слабого.» – «Эта мысль поразила меня: самый тяжкий грех сделать
легче всего…» – записала Лиза в дневнике в октябре 2012 года. По профессии,
полученной еще в России, Лиза (позволю себе, в силу нашей дружбы, называть ее
именно так) была детским реаниматологом. Давным-давно уехав в США к мужу, Глебу
Глинке, потомку русских эмигрантов второй, послевоенной, волны, она получила
дополнительную специализацию – паллиативная медицина. Это важно запомнить –
потому что сегодня в России, где к памяти «доктора Лизы» относятся с
благоговением и даже коленопреклоненно, не говорят о том, что, по сути, их Лиза
– американский врач. Я ни в коей мере не пытаюсь здесь
отделить «российское» от «американского» и усомниться в человечности тех и
других, намекая на существующий сегодня между странами острый конфликт; я
просто хочу быть точной в главном: любой врач в любом государстве мира, начиная
с Гиппократа и по наши дни, должен быть готов принести себя в жертву во имя
спасения больного. От Гиппократа до наших дней прошло достаточно
времени, чтобы выстроить целую систему помощи больному, страдающему и даже
обреченному. И есть страны, где эта система работает. А есть другие государства
– где почему-то такой системы нет и создавать ее не собираются. Там про
Гиппократа давно никто не помнит.
Попав в Америку, эта русская женщина-врач вдруг
увидела готовую, четко организованную, действующую систему спасения человека;
структуру, помогающую не только достойно жить, но и достойно умирать. Именно в
Америке она получила возможность практики спасения обреченного больного. И
Богом заложенные в ней уникальные доброта и
жертвенность (потому она и пошла в медицину) соединились с реальным врачебным
опытом. Ее научили, как помочь человеку достойно уйти в мир иной. Для этого
можно, но не обязательно, быть матерью Терезой, не особенно нужно быть даже воцерковленным верующим (хотя Лиза и была православной),
для этого должно быть хорошим опытным врачем,
включенным в хорошо организованную государственную систему паллиативной
медицины.
Но такой системы Лиза не обнаружила в Украине и
России. А обнаружила незащищенного больного и изгоя и абсолютную безнравственность и безнаказанность власти. «Я работаю с отверженными и преданными», – сказала как-то она. В этом
месте можно было бы поставить «18+».
Она решила действовать в одиночку. «Я могу
сказать, чего я не боюсь. Я не боюсь своих больных. Грязи, крови, рвоты не
боюсь. В остальном я нормальная женщина! <…> их только вылечить нельзя,
а помочь можно и нужно. Их можно утешить и обезболить. Так что я работаю с живыми.» – написала Лиза в июле 2007 года. «Я всем больным даю
руки, всем до единого без перчатки», – в марте 2008 года отметит она важную для
себя деталь: человека нельзя унижать; простая медицинская перчатка может
создать непреодолимую преграду между врачем и
больным, и это добьет умирающего.
А вот и еще записи. Октябрь 2007-го (из интервью):
«Вы бы помогли больному по его просьбе уйти из жизни досрочно? – Я бы его
обезболила. – А когда действие лекарства кончилось? – Обезболила бы еще раз».
Апрель 2008-го: «…из боли и страданий других людей складывается моя жизнь».
Больная слепоглухонемая девочка – «…этот ребенок узнает меня по запаху: она
сначала нюхает, а потом трогает меня… Я хочу держать их за руку, я их глажу,
жалею – делаю, что в моих силах, чисто тактильно, даже если они без сознания.
<…> Ты говоришь – не бойся, и они тебе доверяют» (март 2008).
За годы работы в Киеве на ее глазах скончалось 253
человека. Лиза напишет в апрельском дневнике 2012 года: «Помню всех своих
умерших бездомных. Кого-то – по поступкам и словам. Кого-то – по характеру и
привычкам. Эту женщину запомнила тихо плачущей», – после кончины одной из
пациенток хосписа.
Истинная заслуга Елизаветы Глинки перед
человечеством (да-да, перед человечеством, не меньше) в том, что она в одиночку
начала применять на постсоветском пространстве опробированный
западной медициной способ защиты и поддержки нижних слоев населения. Она
подчинила себе это буйное пространство, собрала единомышленников и
рекрутировала «сильных мира сего». Некоторых. Ни в России, ни в Украине до сих
пор нет широкой работающей системы паллиативной медицины.
А Лиза очень хорошо понимала, что единичные
жертвенные усилия не могут исправить ситуацию и она не успевает спасти тысячи,
десятки тысяч нуждающихся в медицинской и социальной помощи, да и в
политической защите, – ведь она занималась и правозащитной деятельностью. Она
вошла в Совет по развитию гражданского общества и правам человека при
президенте РФ с иллюзией, что это поможет ее пациентам и подзащитным, – менее
всего думая при этом о своих репутационных потерях;
она преследовала одну цель: организацию системной помощи «отверженным и
преданным». Я помню, как в один из моих приездов в Москву они с Глебом устроили
посиделки на кухне и Лиза добивалась от меня: «Ну ты-то должна понять, что без этих (18+) я не могу помочь
никому! У них всё – власть, сила, деньги, – и я должна заставить их
помогать!..» А так ли уж действительно важно наше «чистое
имя», если рядом гибнут страждущие и ты отворачиваешься от них, не умея спасти?..
Совесть твоя, вроде как, чиста. Но и трупов вокруг – множество…
«Из-за ее поездок на Донбасс от Лизы многие
отвернулись. Из тех, кто раньше горячо поддерживал. Почти от всех ей
доставалось. От либералов в том числе. И от этого пострадали и бездомные, и
больные. Денег меньше стали давать», – вспоминает коллега Лизы. Вот так –
просто: перестали давать деньги. И не заботило, что от этого кто-то не доел, а
кто-то и умер. Переживала ли она? – Да, сильно. Смутило ли это Лизу, заставило
ли отказаться от поездок? – Ни на секунду. «Когда недавно мне заявили, что,
мол, я помогаю детям сепаратистов, я была потрясена до глубины души. Они детей
делят на сепаратистов и несепаратистов», – призналась
она в сентябре 2015-го. Еще запись о детях, на этот раз – из Дома ребенка в
Краматорске: он «оказался меж двух огней. <…> Имена детей мы писали на
ручках, потому что дети не разговаривали. Лежали поперек, потому что машина
была не приспособлена. Мы их привязывали бинтиками, чтобы они не упали. Таким образом мы передали на украинскую сторону 29 сирот».
Бинтиками привязывали… В 21 веке в центре Европы – это идеальный способ
спасти грудного ребенка, когда никто из богатых не дал специально оборудованную
машину вывезти детей из зоны обстрела. Они ведь, богатые и власть предержащие,
– такие идейные! «Без страха и упрека».
А она – в страхе, она – боялась, ведь стреляют
вокруг… Декабрь 2016-го – еще дети, на этот раз из интерната для глухонемых,
имена их, уже привычно, написаны фломастером на руках; в машине – жара, пот
течет градом, – и «вдруг я вижу, как с каплями пота, текущими по их коже, эти
имена тают»… Вот он, настоящий образ войны: тающее на руке имя ребенка.
Исчезновение человека. Сколько их растаяло, Божьих душ, в этой безумной войне?
Сколько растает еще? – И кто ответит за это? Да, мне нужен ответ, я к нему
взываю. В этом – отличие от Лизы: она не искала виновных, у нее просто не было
на это времени; она не могла потратить свое время на такие глупости, как поиск
виновных в нашем заидеологизированном циничном идейном
мире. Ее мир был проще и, кажется, справедливее. «Я жду и верю, что война
закончится, что все мы перестанем писать друг другу напрасные, злые слова. И
что хосписов будет много. И не будет раненых и голодных детей»; «Я буду
вывозить их, пока война не кончится. Или пока меня не убьют. Потому что они не
выживут там. У них нет других шансов.»
Она отдала им свой собственный шанс на жизнь. Лиза погибла 25 декабря 2016 года, на пути в Сирию, на еще одну
войну, которую не она развязала, которую она ненавидела, но мимо которой она не
могла пролететь – ведь там гибли люди, дети. И она везла им медицинскую
помощь.
Может ли такой человек уцелеть в нашем мире? – Я
думаю, что нет. И мы все в этом виноваты: никто, как мы сами, выстроили этот
мир и боремся за него. Или – за себя? Каждый – за себя… Так нужно ли знать
эту страшную правду о нас тем, кому еще нет 18-ти? Может, правы
ставящие оградительный значок «18+»? А может быть, наши дети эту ненормативную
правду так и не узнают – и продолжат дела греховные своих отцов? Наши дела.
Я же надеюсь, что «18+» все-таки искусит и
заставит молодых людей взять эту книгу в руки. И прочитать дневники «доктора
Лизы». Это будет настоящий, взрослый поступок. Ведь решились же издатели,
прочитав дневники, сделать такую книгу – честную книгу, прежде всего, – не
стали вымарывать «сомнительные» места и слова. В том видится определенное
мужество этих людей. Спасибо всей Редакции Елены Шубиной, спасибо Глебу Глинке.
Быть просто честным – это так непросто в нашем мире.
Теперь несколько слов о книге-альбоме, собранной
А. Бондаревым. Эта книга-альбом была сделана другом Лизы для ее друзей; кроме
них книгу мало кто увидит (мне жаль), – мизерный тираж, да и в продажу она не
поступит. Составитель назвал альбом «Письма о любви к людям» – но я вижу ее как
книгу о любви людей к Лизе. Ее дневниковые записи и
многочисленные фотографии из семейного архива перемежаются воспоминаниями тех,
кто был рядом с ней в ее жизни – долгие годы или мгновенье лишь, – режиссера
Ольги Мауриной (фильм «Вокзал по средам» стал первой
документальной работой о Лизе Глинке, НЖ показал ее в 2010 году на своем
фестивале доккино в Нью-Йорке), протоиерея Георгия Пустовита (его сын был пациентом Лизы); Нюты Федермессер (создателя
благотворительного фонда «Вера»), писателя Людмилы Улицкой, актрисы Чулпан Хаматовой (создателя
благотворительного фонда «Подари жизнь»), и – немногих других. «...твое пребывание на этой земле компенсирует катастрофическую
нехватку милосердия и добра в нашей злобной и равнодушной действительности. Ты заштопала
мою совесть нитями своей души, своего времени, своих нервов и, в итоге, своей
жизнью», – написала Хаматова. Один из журналистов
вспомнил, как он назвал серию своих материалов «Проект Доктор Лиза» – на что
Лиза ответила ему: «Я не проект. Я человек». Да, просто человек.
Эти голоса сливаются с голосом самой Лизы –
голосом тихим и несмирившимся. Кроткая – не значит
«слабая»; кроткая – это принявшая смерть как продолжение жизни и выступившая
против жизни как формы смерти. В самом начале альбома есть фотография из
Вермонта, на которой Лиза снята с семьей – маленькая, хрупкая Лиза, какой она и
была, стоит рядом с мужем Глебом и сыновьями, – над чем-то громко смеются.
Да-да, я слышу, как громко они смеются, – во весь рот, запрокинув головы… Она
была веселой, задиристой, «хулиганкой», – никто не мог ее «причесать»,
приручить, «вписать в систему». Она словно чувствовала, что в здешнем мире за
добро нужно уметь помахать кулаками. И она умела отстоять слабого.
Но как же это было тяжело!.. – Об этом ее дневники. Они расскажут вам о мире,
который мы сами сделали ненормативным. Абсолютно непригодным
для жизни.