Три рассказа
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 289, 2017
ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ!
Он был обвешен женщинами, молодыми и не очень,
красивыми или только чем-то симпатичными, блестящими или скромными, искренними,
добрыми, истеричными, извращенными, – любыми. Действительно любыми, но всегда
фатальными, губительными, испепеляюще неотразимыми, околдовывающими его
взглядом, нервной затяжкой сигареты из серебряного портсигара, прокручиванием
кольца на пальце, рассеянным от стягивания жартьером, резкой сменой передачи в
машине с четвертой на вторую…
Господи! Да, все это было, было у него в голове, у
него в сердце и в душе. И в плавном его ежедневии, в
сероватом тумане, наполнившем его пыльную комнату, и в мечтательной дремоте в
кресле рядом с камином. В бокале вина, который следовал обычно за
бутылкой виски; и во сне, коротком и болезненом, разорванном, как съеденный
молью плед прошлого столетия.
А правда… о! правда… но кто на самом деле
интересуется правдой… на самом деле, о чем вообще идет речь?.. Реальность для
него была только отправной точкой, рыхлым дном, куда с трудом цеплялся якорь
его сумасшедствия.
Иногда он выходил из своей прокуренной квартиры,
плутал одиноко по улицам, – когда голова начинала гудеть от прочитанных книг,
переполненных силуэтами красивых фатальных женщин, одиноких мужчин – всех до
одного непонятых и несправедливо отброшенных. В конце концов
все они – и мужчины, и женщины – становились жертвами… Но жертвами кого,
жертвами чего? Вероятно, каких-то бурных страстей, каких-то случайностей,
разрушающей любви, сильнейшей ненависти, либо просто Города, такого чужого и
грязного.
Город действительно был слишком суров: под
поношенными башмаками плескалась жидкая грязь, отвратительно одетые женщины
бежали за вонючими автобусами, хохотали вульгарно на
остановках и говорили страшные слова… И они тоже, конечно, были жертвами, но
жертвами чего-то другого, того, о чем он не хотел думать.
Его интересовало иное. Где?.. Где они – те,
красивые, с сигаретами и жартьерами, с кольцами, с жестами, с диалогами (о да,
не надо забывать про диалоги…), как в кино, снятое сэром Орсоном Уэлсом,
например… где все эти женщины?.. И он возвращался домой – как животное,
голодное, одинокое, в ранах. На улицах города ранил каждый взгляд – о словах даже и говорить не стоит, «куда прешь, придурок» – слышно было
иногда за его спиной, и гадкий хохот сопровождал тогда его воспаленный
взгляд…
И он бежал, бежал спрятаться подальше от них, в
туман прокуренной комнаты, среди алкогольных испарений, среди книг, в свой
постоянный транс – более живой, чем омерзительная реальность за окном, покрытая
непрозрачной грязью… ведь никто же не будет окна ради этого мыть…
Пришла один раз Елена, которая убиралась у его
кузена, – прямая, как струна, энергичная, с быстрыми уверенными движениями,
черными волосами по пояс и золотыми браслетами, звенящими на тонких кистях.
Елена так и не дошла до мытья окон, потому что отвесила ему звонкую пощечину,
не взяла денег и ушла, хлопнув громко дверью. Она даже забыла в ванной чересчур эротические резиновые перчатки греховного лилового
цвета. Кузен позвонил и возмущался, потому что Елена перестала приходить и к
нему, и где теперь он найдет такую домработницу, так к ней все привыкли, и как
он мог так себя повести… они с Еленой семь лет знакомы, у нее трое детей…
неужели настолько нет вокруг него других женщин, – возмущался кузен…
Да, действительно, задумался он, других женщин…
Он ее только за талию схватил, эту Елену, хотел, чтобы браслеты звенели рядом с
его ухом, хотел пережить заново «Кармен», как когда-то в детстве, когда читал в
первый раз, но вместо этого зазвенела твердая ладонь Елены о его щеку. Он
только спросил, не хочет ли она заняться с ним любовью, сейчас, здесь, тут же,
из-за нее он готов был поменять простыни… Хм…
Ночные клубы были переполнены. Женщины хихикали
вульгарно, на их бесстыжих губах была ужасная
помада… женщины с огромными декольте, в которых переливала желтоватая
плоть… Когда он приглядывался к ним, казалось, что
под макияжем, под их прическами, под одеждой, взятой на прокат с улицы «Сэн
Дэни» на короткое время для жутковатого карнавала, – под всем этим он найдет
бесформенных прыщавых подростков, переевших жирного картофеля из
Макдональдса… «Боже», – говорил он сам себе, крестился, быстро выпивал виски
у стойки и бежал дальше.
Однажды он оказался перед какой-то очередной
случайной дверью. Он вошел внутрь – было красиво, воздух прозрачен, музыка –
ненавязчива; элегантные люди разговаривали почти беззвучно, и никто не смотрел
на него. Он созерцал этот мир, и ему становилось все уютнее.
Постепенно всё оживилось, черный мужчина заиграл
на саксофоне, русая красавица запела, люди зааплодировали… Вечер проходил
незаметно, тонкие силуэты плыли вокруг него, вероятно танцевали… Он заговорил
по-французски с музыкантом, по-русски – с певицей, по-английски – с барменом.
Как в книгах, жизнь с открывающимися возможностями… Этим же вечером, позднее,
он заметил красивую женщину у стойки. О, как красива, как совершенна была она,
словно только что вышла из романа… «Если хочешь затянуться…», – сказала
женщина и сунула ему свой мундштук, вероятно, из слоновой кости. Его укачивало
от слащавого запаха сена, он посмотрел на женщину с
удивлением, «…я его скрутила крепким… но ничего», – смех ее был, как
падающий жемчуг…
Он начал видеть время отчетливо, минута тянулась
долго, сотканная из медленных жестов, а он успевал их всех рассмотреть, пожить
даже в них немного, нырнуть и снова выйти на поверхность. Все происходило
красиво и плавно. Он ощущал, как тонкие холодные пальцы
женщины скользят по его лицу, она ему говорила что-то, а его укачивало все
сильнее от слащавого запаха сена, и постепенно до его сознания дошли ее слова:
«у нас или у вас»… После нескольких музыкальных перепадов засыпающего саксофона
он осознал, наконец, смысл ее слов и сказал «пошли»… И они стали
подниматься, подниматься, подниматься – и шли вместе по бесконечной лестнице…
Ее талия была тонкой-тонкой, а ритм ее шагов слился с его ритмом…
Наконец они вышли на улицу, она
уронила ключи, он долго их подбирал, ему даже показалось, что наступит рассвет,
прежде чем он поднимет эти ключи с грязной мостовой. Но нет, рассвет так и не наступил. Третья машина,
которую он попробовал открыть, подошла к ключам, и они сели на удобные кожаные
сидения и потом медленно тронулись, она вела уверенно и плавно, а он неуверенно
показывал дорогу.
Она озарила своей красотой его пыльную комнату. Она сбрасывала с себя всё… и вещи, подобно лучам, разрезали
дымный занавес мрака; тут – портсигар из слоновой кости, там – кольцо с
жемчугом, еще колье, диадема, потом шелковое платье, туфли с ярко-красными
подошвами… сначала одна, потом вторая… Даже застежки на жартьере
проблескивали своей собственной жизнью… Он закрыл глаза, потому что не мог
больше выносить это изящество, это молчание, этот транс со вкусом соломы. Женщина
прижалась к нему, и запах ее был болезненно прекрасен; он проникал в его легкие
вместе со сладким вкусом ее сигареты, перехватывал дыхание, аж
до боли в диафрагме, доходил до самой сути его существа и цеплялся там иголкой.
Он ощущал вибрации вселенной через этот запах и через эту женщину…
Женщина хотела заняться любовью. Он не знал как.
Он просто рождался в этом мгновении, в этой нежности, в этом запахе соломы,
мыла, пудры. Рождался в первый раз на этой земле, где, он был уверен, его не
ждет больше ничего хорошего. И вдруг весь ужас будущего его бытия рухнул на
него сверху и раздавил, и он грубо оттолкнул женщину. Она все еще улыбалась. Он
замахнулся, она засмеялась, и тогда… о, тогда ураган из слов поднялся в его
душе, ураган обид, поддавленных слез и полузабытых ран… женщина молчала, и
постепенно страх овладевал ее широко раскрытыми зрачками. Она продолжала
молчать, но слушала его, он знал, что она слушает. Она должна была расслышать
каждый стон его парализованной души! Но вместо этого она быстро собрала вещи,
посмотрела на него коротко и только пожала плечами, перед тем как дверь
захлопнулась глухим щелчком за ее худой спиной с позвонками, напоминающими
жемчужное ожерелье.
ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ
Жизнь распадалась у нее на глазах. Вроде медленно,
а на самом деле… Все стало серым. И лицо, и душа, и зубы, и глаза, и слова.
Николя был здесь, и одновременно его не было. В
большей степени его не было. Не было, когда был нужен по-настоящему, когда
болело сердце, когда душа сжималась, как скомканная бумажная кукла. Эта кукла
была когда-то красивой и женственной, а потом превратилась в пустой лист
скомканной бумаги, никчемный шарик, который никто не утруждается даже
развернуть, распрямить, посмотреть – нет ли там чего-то ценного, телефонного
номера или магической формулы, начерченной химическим карандашом. А может, и
сокровища, завернутого в фантик, чтобы спрятать его от завистливых глаз…
Все, что оставалось – это водка, она хотя бы
находилась всегда на своем месте… Если ей еще было интересно о чем-то
заботиться, так это именно о водке, – и то только потому, что эта водка тоже о
ней заботилась. Разгоняла страхи, заливала сердце теплым спокойствием,
заполняла время, отделяла ее от всего вокруг… И она забывала, что телефон уже
давно не звонит, что уже давно никто никуда не зовет, ни на съемки, ни на
дубляжи, – никуда… А раньше… ах, раньше…. раньше
она была красавицей, за ней ухаживали, она была свободной, могла иметь все – и
имела его, иногда лишь на минутку, а иногда подольше… как она сама решит.
Куда-то все делось – и блеск, и лоск, и красота… Куда пропала та жизнь… так
и не поняла, но и не старалась особенно понимать…
Случалось, что денег не было совсем. Даже на
такси. Случалось открыть глаза и с каким-то тупым равнодушием понимать, что
лежит на булыжнике, на незнакомой улице, в незнакомой ночи. Все бывало. Такие
вещи случались со многими – случились и с ней, с бывшей красавицей, бывшей
везуньей, бывшей звездой…. Таков ее путь, короткий и
болезненный. Только время от времени – незнакомый булыжник. И какие-то
незнакомые люди, незнакомо грубые и незнакомо сильные…
Жизнь, очевидно, как-то ее обманула. Она и сама
обманывала когда-то, обманывала влюбленных в нее мужчин, не задумываясь, как
обманывала в карты. Однажды партнер по картам оказался шустрее, тогда, в
Транссибирском экспрессе. Она сошла в Пекине, завернутая в одеяло, потому что
проиграла все, даже белье. Из этого чуть не вышел дипломатический скандал, но
нет… китайцы оказались очень тактичными, а посол – ловеласом и отчаянным
игроком. Она, естественно, с ним переспала тогда… или не спала… или это был
консул… нет, тот консул был в Вене… Все это было давно и не имело значения,
и уже не существовало. Конфузные моменты жизни актрисы Петриновой… но и такой
актрисы уже не было. Увы.
Она начала собирать деньги. Чтобы выполнить давнее
желание, для которого до сих пор не хватало времени. Сейчас, когда жизнь
рушилась перед глазами и, может быть, потихоньку исчезала совсем, вероятно и наступил
как раз тот момент, когда пора купить себе последнее желание. Словно перед
виселицей, которая мерещилась ей иногда по утрам… Такая одинокая, ярко-черная
на белом фоне виселица, как у какого-то декабриста… или как тот фонарь в
центре Парижа, на котором повесился, якобы вылечившись от сумасшествия,
писатель Нерваль.
Деньги были собраны. Телефон найден.
– Что-то дополнительно будете заказывать? – делово
спросил голос из трубки ….
– «Дополнительно» – это как? – удивилась она.
– Ну, цветы или бутылку, или что-то особенное…
– Да. – Твердо ответила она: – Бутылку водки. Подешевле.
Точно в урочный час в дверь позвонили. Мужчина с
цветами и с бутылкой дешевой водки. Как заказывала. Улыбнулся широко, скользко
и слегка виновато. Какой-то помятый мужичонка, не
молодой, но и не старый, смутно откуда-то знакомый. Сели по-деловому друг
против друга за засаленным кухонным столом. Она открыла бутылку, щедро разлила
по стаканам.
– Вы давно вот так работаете? – спросила она, как
спрашивали обычно в кино.
Мужчина кивнул. После нескольких дежурных вопросов
она все же, хоть и не сразу, узнала его. Он был ее одноклассником в начальной
школе, банальным мальчиком с банальным именем. Сидели за одной партой, с
первого по третий класс, и он с обожанием смотрел ей в глаза три года.
Они говорили много, всю ночь напролет – о жизни, о
друзьях, о школе, о первой любви – только о банальных вещах.
Она опустила голову на кухонный стол, что
случалось с ней много раз, и за мгновение перед тем, как нырнуть в привычный,
яркий, пьяный сон, подумала, что ее последнее желание так и не сбылось…
Вместо мужчины на заказ, мужчины-мечты, появился грустный, помятый
одноклассник, который когда-то так и не осмелился признаться ей в любви. Не
случилось последнее желание… Может быть потому, что было слишком много
предпоследних?.. Означает ли все это, что черная виселица на белом фоне
отменяется, или все это вообще только шутка?
ЧУЖАЯ СОБАКА
Алекс Серб появился внезапно. Однажды утром он
вдруг оказался в центре нашего маленького провинциального городка. Пришел
неизвестно откуда, но, если судить по имени, вероятно из Сербии. Как бы это ни
казалось невероятным… Из нашего городка люди, в основном, уезжали. Никто
никогда не приезжал. Уезжали в дальние края. В западные страны. Иногда даже в Австралию.
Иногда на юг. И даже на восток. Уезжали в большие города. В столицу. Но никто
никогда не приезжал. Иногда, редко, кто-то возвращался. Очень редко.
В первый же вечер Алекс Серб устроился на работу
охранником в единственный городской ночной клуб, что был недавно покрашен под
зебру. Все отправились в этот вечер в клуб посмотреть на человека, который
приехал в наш город. Он надел снежно-белую рубашку, подчеркивающую его силуэт
великана. И не обращал на нас внимания. Стоял у двери. Работал.
Жил я тогда в чужой просторной квартире. Надо было
ее отремонтировать, а заодно можно было и пожить. Большие комнаты, светлые
окна, высокие потолки, камин. Хозяин – друг мой – ожидал инструкции от своей
мамы из Калифорнии о покраске, обоях и плитке, поэтому ремонт все не начинался.
Так вот, друг этот подошел ко мне и сказал: «Давай там
в кабинете поживет Алекс Серб, пока устроится».
Я кивнул. Мне было все равно. Места много.
Поздно в тот же вечер пришел и Алекс Серб:
– Знаешь, у меня собака. Она уже там, в кабинете, надо
вас познакомить, иначе она тебя в дом не пустит, так обучена. Настоящая собака,
– сказал Алекс, не скрывая гордости.
– Без проблем, – ответил я.
Алекс пошел работать.
Только потом случилось так, что ночь, звездная,
теплая, летняя ночь закрутила меня и увезла куда-то, изменив мои планы вернуться домой к новому соседу и знакомиться с собакой.
Много всего происходило тогда в моей жизни, и я старался быстрее забывать все
старое.
Не помню когда, после скольких дней и ночей, я
снова очутился пе-ред своей дверью. В дверях стояла
огромная собака и смотрела на меня внимательно. Очень большая собака. Великанская, как и ее хозяин.
– Алекс! – позвал я, но его не было. Собака
смотрела на меня оценивающе.
Я не спал несколько ночей, две или три, а может и
больше, я покачивался, стоя на пороге, а передо мной валялись расбросанные по
квартире мои вещи… между нами стояла собака, серьезно оценивая меня взглядом.
– Не смотри на меня так, – простонал я, – я же не
должен перед тобой отчитываться…
– Привет, – звонко поздоровалась со мной соседка и
бодро пробежала вниз. Ее шаги прозвучали у меня за спиной. Мы с собакой не
ответили.
Перед тем, как рухнуть у порога, я подумал, что
лучше бы дойти до уборной:
– Слушай, меня сейчас вырвет, – сказал я собаке и
сделал несколько шагов внутрь квартиры. Она не сводила с меня свой укоризненный
грустный взгляд. Она никак не отреагировала. Не прорычала даже, а только
толкнула дверь, чтобы сквозняк мог ее захлопнуть.
Потом я чувствовал присутствие собаки где-то
рядом, пока меня рвало в унитаз. Собака стояла у меня за спиной и смотрела.
Словно говорила: «Выпей ‘Алка-Зелтцер’». «Ну, ты тоже, врач мне нашелся», –
подумал я, но послушно отправился на кухню, где на столе поджидала меня коробка
«Алка-Зелтцер». Наверное, Алекса.
Когда он вернулся с урока скрипки – да, оказалось,
что Алекс любит музыку, – он сильно удивился, найдя нас с собакой, лежащими в
обнимку на полу. Он удивился, я видел это, но его великанское лицо ничем не
выдало удивление, словно так и принято у них там, в Сербии. Дни пошли, как
обычно, монотонные, но приятные.
Мы жили втроем, словно никогда и не расставались.
Однажды я проснулся, весь облитый липким потом, мне было страшно и холодно… Мне
снилось, что убили Алекса. И что хотят забрать собаку, которую я прижимаю к
своей груди, как ребенка. Я встал, побежал в кабинет проверить Алекса. Он читал
в бледном свете ночника.
– Что, кошмары замучали? – спросил с пониманием.
Его интонация намекала, что он сведущ во всем, что касалось страха.
– Нет, – ответил я.
– Пойдем чай пить, – собака только подняла голову
узнать, куда мы направляемся.
С тех пор, как в доме появился Алекс, я стал пить
чай. Мы вместе в ним шли в
бар перед открытием, садились, наливали себе чай и говорили обо всем на свете.
Потом Алекс приступал к работе.
В то время я пил много, виски там, и всякое
другое, иногда оставался поспать ненадолго прямо в удобных креслах бара. Алекс
закрывал опустевший зал, выпивал стакан чая, и мы вместе шли домой, где нас
ждала собака.
– Откуда ты пришел? – спросил я однажды. Наверняка
я был пьянее обычного, потому что весь вид Алекса свидетельствовал, что он
пришел ниоткуда и никуда не идет. Но все-таки. Все-таки.
Он не ответил. Только желваки заиграли на лице –
как в кино, хотя… какое там кино, наверное, мне показалось… Естественно, я
больше не спрашивал, откуда и куда.
А он и вправду, кажется, никуда не шел. Однажды я
увидел его, читающим объявления в газете.
– Работу ищешь? – пошутил я.
– Нет, квартиру.
– А, ну да…. – действительно,
рано или поздно надо было съезжать отсюда…
– Это… ты… если вдруг что-то… случайно… то
ты возьмешь собаку, правда?
Я замер посреди кухни с нелепым алюминиевым
чайником в руках…
– Нет проблем, – ответил я чужим голосом, хриплым
и тихим.
Алекс нашел себе квартиру и переехал. Я их
проводил – великанского мужчину с его великанской собакой. До их новой
квартиры, с балконом и видом на горы.
Виделись реже, но всегда с удовольствием пили чай,
молча. Как-то было не о чем говорить. Но все-таки, все-таки.
Я часто разъезжал по работе, возвращался
ночевать в пустую, давно отремонтированную квартиру. Уже не пил, не
шлялся по ночам, да и бар изменился, другие люди собирались там. О том, что
клуб когда-то был раскрашен под зебру, напоминал теперь только циферблат
настенных часов. Когда я работал в этом баре, задолго до того, как Алекс
приехал в наш город, я думал, что эти часы указывают на вечность, так медленно
шло на них время.
Однажды утром, когда я проходил с кофейником по коридору, послышалось, словно кто-то дышит за дверью. Я открыл. Там стояла собака. Великанская собака с рюкзаком, специальным собачьим рюкзаком. В нем было упаковано спальное одеяло и нелепый алюминиевый чайник Алекса. И коробка «Алка-Зелтцер».
София