Перевод с английского – Д. Харитонов
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 289, 2017
Перевод Дмитрий Харитонов
Доклад
был прочитан на международной конференции славистов ASEEES в Чикаго в ноябре 2017 года на секции, посвященной творчеству Саши
Соколова.
Последний роман Саши Соколова «Палисандрия» (1985)
– это пародийные воспоминания и пародийная одиссея вымышленного кремлевского
сироты и свидетеля Палисандра Дальберга; он – эротоман, но непростой:
геронтофил и к тому же, как выясняется, – гермафродит. Его фантастическая
генеалогия включает Распутина и Берию; Сталин (дядя Иосиф) – один из его
многочисленных кремлевских опекунов, и так далее.
Я дружу с Сашей Соколовым с конца 1970-х годов,
впервые прочла «Палисандрию» в рукописи и написала об этом романе вскоре после
того, как он был опубликован. В статье речь шла о том, как в нем
демифологизируется пересмотр современными русскими писателями и исследователями
официальной советской истории с целью сказать историческую «правду»1.
В этом докладе я сосредоточусь на авторефлексивной репрезентации времени в
«Палисандрии» и необарочной составляющей романа.
Пролог романа начинается с того, как дядя
Палисандра, Берия, председатель Совета Опекунов, надзирающего за Россией,
вешается на кремлевских часах ровно без шестнадцати девять, тем самым их
останавливая. Его самоубийство, состоявшееся вскоре после случайной смерти
Сталина от розыгрыша кремлевских детей, знаменует начало романного безвременья,
что по-старинному значит застой, а вообще – отсутствие времени. Тут это слово
также означает окончание времени. Триумфальное возвращение героя главой России
в конце романа знаменует конец безвременья: «Безвременье кончилось… Наступила
пора свершений и подвигов». Взаимоотношения времени и безвременья, как и
взаимоотношения прошлого, настоящего и будущего, – лейтмотивы романа – называются по-разному:
безвременье, вечное сейчас, мимолетье (уходящее временя), déjà vu, – и неологизмом ужебыло,
звучащим как анахронизм. Время с его затейливыми повторениями разнообразно
тематизируется в романе. Пародийные воспоминания, написанные Палисандром,
датированы 2044 годом. Его биограф пишет семьсот лет спустя – в 2757 году2.
Уже было, задуманное как эквивалент déjà vu, этимологически
отсылает к времени, тогда как французское словосочетание, означающее «уже
виденное», отсылает к зрению. Обе коннотации «вписаны» во фразу: «И однажды
наступит час, когда все многократно воспроизведенные дежавю со всеми их
вариациями сольются за глубиной перспективы в единое
ужебыло»3. Время переводится в пространство глубиной перспективы,
«запускающей» визуальность. Подытоживающее утверждение Палисандра подчеркивает
повторение его опытов déjà vu, расположенных, так сказать, в пространстве: слова «за глубиной
перспективы» предполагают панорамную оптику, способствующую переведению времени
в пространство, как в необарочном «Петербурге» Андрея Белого, который повлиял
на Соколова и в романе которого время часто переводится в пространство для
передачи визуальных образов. Во время одного из приступов «ужебыло» Палисандр
сообщает нам, что «писатель использует здесь прием аппликации. Он берет картину
моего моментального озарения и накладывает ее на перспективу пространств и
времен»4, чтобы восстановить память своего героя, – тогда Палисандр
сможет узнать себя в прошлом и соединить его с настоящим. Палисандр живет во
всех временах, например, является конем – любовником Екатерины Второй, а в другой своей инкарнации – палисандровым деревом.
Время и пространство в «Палисандрии»
характеризуются промежуточностью – между прошлым и настоящим, старостью и
юностью, между перспективами, Россией и Европой (в первую очередь между Кремлем
и шато де Сен Лу, домом престарелых для знатных эмигрантов первой волны во
Франции, куда Палисандра ссылают после его неудачного покушения на Брежнева).
Американский исследователь Марк Липовецкий пишет, что «время как история в
последнем романе Соколова изображается как изгнание из Советского Союза, как
его идиллический симулякр»5. Я бы добавила, что Палисандр выпадает
из советской истории, изображавшейся «инакомыслящими» современниками Соколова,
начиная с Солженицына, которые переписывали официальную советскую историю с
целью сказать историческую правду. Промежуточное местонахождение Палисандра –
между фантазией и реальностью, мифом и историей, мужским и женским –
обосновывает троп безвременья, а также пародийную темпоральность романа, пародийную прежде всего по отношению к переписанному
писателями и исследователями-эмигрантами советскому прошлому. Один из
исследователей, пародируемых Соколовым, – эмигрант второй волны Абдурахман
Авторханов6, автор «Загадки смерти Сталина»
(1976), книги, в которой смерть Сталина относится на счет Берии. В
«Палисандрии» не переосмысливается советская история, а раскрываются
вымышленные секреты кремлевских правителей, представляющие собою множество
вымышленных же вариантов прошлого, отношений между историей и художественным
вымыслом.
Исторический период, который охватывает роман,
называется «переходное время»: пороговый промежуток между смертями Сталина и
Берии и триумфальным возвращением Палисандра. Период этот характеризуется его
переменчивостью, в том числе гендерной, которая пародийно ремифологизирует
советскую историю.
Промежуточность – типичная черта fin de siècle, в особенности – определенного через отношение к
концу XIX
века. «Палисандрия» (1985) вписывается в модель fin de siècle ХХ века, знаменуя собою возникновение постсоветской литературы и культуры.
Как утверждает Палисандр, «история есть процесс непрестанной, хоть плавной,
ломки»7. Явный исторический разрыв советского fin de siècle случился в 1991 году.
Самый яркий «случай» промежуточности в романе –
это присущий его герою гермафродитизм, древний символ полноты, – замкнутости в
себе или, в представлении Палисандра, самодостаточности. Узнаем мы о гермафродитизм
героя лишь в конце романа, ибо это государственная тайна, преждевременное
раскрытие которой стало бы политическим преступлением. С повествовательной же
точки зрения такое преждевременное раскрытие «тайны» лишило бы роман его
финального аккорда – объяснения многомерной идентичности Палисандра. Логично,
что обнаруживает эту многомерность Карл Юнг, считавший архетип гермафродита
«символом творческого союза противоположностей, который, несмотря на свое
уродство», означает преодоление конфликта и излечение8. «Отныне
пусть ведают все: я – Палисандро, оригинальное и прелестное дитя человеческое, homo sapiens промежуточного
звена, и я горжусь сим высоким званием»9. С этого момента герой
говорит о себе в среднем роде – еще один лингвистический поворот в этом
стилистически изобильном романе.
Гермафродит – это исходный, замкнутый в себе пол,
два в одном, из которого возникли мужской и женский, как говорит в «Пире»
Платона Аристофан, восхваляя Эрос. Заменим гермафродита андрогином:
«Предполагается, что андрогин, – пишет Кари Вейль, – не ограничивается теми
понятиями (или предшествует тем понятиям), которые определяют и составляют его
суть, а именно понятиями мужского и женского»10. В «Почерке
декаданса» Юдженио Донато пишет, что «конец времен – это отмена различительных
черт»11. Палисандр обладает бессмертным гермафродитическим телом: он
вечен – иногда очень молод, иногда – очень стар. Он ведь существует в
пространстве по ту сторону истории; его возвращение в Россию знаменует собою
новое начало (безвременье кончилось), которое приведет к новым достижениям.
Палисандр возвращается с собранными им останками выдающихся и не слишком
выдающихся старых эмигрантов, которые он привозит на поезде, например, Николая
Бердяева, Льва Шестова, Петра Струве и Ивана Бунина. Смерть в романе таится
повсюду, в том числе в кратком Эпилоге, из которого мы узнаем, что герой,
подобно своему дяде Берии, подумывает покончить с собою – но
не повесившись, а бросившись в пролет лестницы «имени Достоевского», a là Всеволод Гаршин12.
Отметим, что и родители Палисандра покончили с собою вскоре после его рождения.
Если Палисандровы некрофилия, многочисленные
интимные отношения со старшими и очень старыми женщинами, иной раз на кладбище,
если точнее – на Новодевичьем кладбище, отражают своеобразную избыточность
романа (избыточность – характерная черта необарокко), то его гермафродитизм –
высшее проявление этой избыточности.
Другая черта романа – избыток внутрисемейных
связей, образующих еще одну ступень промежуточности. Палисандр родствен
большинству его главных героев, а также многим историческим личностям; он также
состоит в эдипических отношениях с некоторыми старшими мужчинами (в первую
очередь с Брежневым); с женщинами – чем старше, тем лучше, – он вступает в
инцестуальные связи, выявляющие его закрытый, клаустрофобический мир и
соединяющие время с пространством. Как пишет «искусный словесный ткач»
Палисандр: «…если у Джойса в ‘Улиссе’ все действие укладывается в двадцать
четыре часа, то в нашем случае речь идет о минутах, в течение коих длится инцестуальный
коитус. Им книга начинается, вместе с ним и заканчивается. Совершая его, автор
успевает не только утешить соблазнившую его престарелую родственницу, но и
проанализировать причинно-следственную цепочку приведших к нему событий
историко-политического и бытового характера. По сути, этот ярчайший во всей
словесности – шире – во всей мировой культуре акт человеческой близости
представляет собою… холстину для изображенья на ней многокрасочной панорамы
той грандиозной эпохи… эпохи сплошных страстей и
коллизий. Террор и войны»13.
Один из томов его воспоминаний закономерно
называется «Инцест кремлевского графомана»14. Белл Соллоу (Сол
Беллоу) пишет предисловие к исповедальным воспоминаниям Палисандра в «Колл-Бое» («Плейбое») под названием «Обстоятельства
внучатого племянника», отсылающим к его отношениям с Берией15.
Сестра его матери («дама из Амстердама») соблазнила героя, когда он был
ребенком, отсюда и его влечение к старым женщинам.
Слава, в том числе скандальная, – одна из тем
«Палисандрии». Я с самого начала была убеждена, что в развитии темы секса этот
роман и пародирует, и пытается превзойти роман Эдуарда Лимонова «Это я –
Эдичка» (1979), получивший скандальную славу в эмигрантской среде 1980-х годов.
Прямое указание на эту связь с Лимоновым – тот факт, что в Париже Палисандр
живет на улице Лимонова (Rue des Archives).
Перейдем к барокко. Роман выделяется необарочной
словесной избыточностью – в частности, когда речь идет о понятии жанра.
Палисандрово «многотомье ‘Воспоминаний’ – не столько роман, сколько целый не то
чтобы цикл, а каскад романов, плавно переходящих друг в друга естественными
уступами: не успевает один закончиться, а следующий уж начался. Произведение
выстроено по принципу пресловутой матрешки: роман в романе, роман в романе, and so on»16. Если с
точки зрения содержания «Палисандрия» знаменует собою конец истории, то в
отношении жанра она задумана как конец романа. Образ каскада может также
отсылать к каскаду воспоминаний о сталинской эпохе, появившихся до и после 1991
года.
Первым определение «барочный» дал «Палисандрии»
Дональд Джонсон вскоре после публикации романа. Определение «необарочный» дал
«Палисандрии» Марк Липовецкий вслед за Омаром Калабрезе, который обозначил таким образом постмодернистскую литературу17.
Грег Лэмберт пишет, что «возвращение барокко» в постмодернистской литературе
означает темпоральную множественность и исчезновение исторического времени как
прошлого, настоящего и будущего18. Я бы добавила – перенесение
времени в пространство, уже характеризовавшее литературу и визуальные искусства
модернизма и авангарда начала ХХ века, например, «Петербург» Андрея Белого,
который я назвала необарочным19.
Характерное для исходного барокко,
«опространствование» времени нарушает линейную последовательность. В своей
последней книге, необарочном «Триптихе» (2011), промежуточной между поэзией и
прозой («проэзия») и состоящей из ряда фрагментов, Соколов говорит: «пространство…
медитировало в стиле барокко» («Гази-бо»)20. О промежуточности же
поэзии и прозы некогда сказал Валерий Брюсов: «не помню, кто сравнил
‘стихотворение в прозе’ с гермафродитом»; промежуточный жанр был для него одной
из «несноснейших форм литературы»21. В «Машинах зашумевшего времени»
(2015) Илья Кукулин пишет, что «Триптих» – это возвращение к роману,
опубликованному двадцатью шестью годами ранее, «словно бы роман
[ретроспективно] переводит ‘Палисандрию’ в статус иронического высказывания
<…> как если бы, выпустив ‘Палисандрию’, автор вдруг бы добавил: – А если
говорить серьезно, то дело выглядит так…»22 Я бы еще сказала, что
«Триптих», в отличие от последнего романа Соколова, посвящен процессу
воспоминания – памяти, в конечном счете, недоступной.
К барочным тропам «Палисандрии» относятся лабиринт
и, главным образом, зеркало, наделенное силой отражать и раскрывать. В
«Складке», книге о барокко, Жиль Делёз пишет, что
барочный лабиринт, состоящий из бесчисленных складок и сгибов, и сходится, и расходится
во времени и пространстве. Наслоение «лабиринтного» времени в «лабиринтном»
пространстве помещает Палисандра в мифологическое пространство по ту сторону
истории, где он медитирует, зачастую иронически, о времени.
В романе много зеркал – и мира, расположенного за
ними, который называется «зазеркальем». Палисандр говорит об обратной
перспективе, обычной для барочных изображений, намереваясь помочь своему
будущему биографу-мифотворцу увидеть себя как миф: «в силу обратности
исторической перспективы». Примечательно, что нотариус спрашивает Палисандра:
«…елакрез в еинежарто еонневтсбос ан еинаминв илащарбо ен адгокин ыв?23»
– палиндром: «Вы никогда не обращали внимание на
собственное отражение в зеркале?» Как мы знаем, палиндромы характерны для
барокко. Этот пассаж раскрывает способность зеркала «переворачивать» образы, и
здесь это достигается средствами языка.
Палисандр также говорит биографу, что тот должен
видеть своего будущего героя «мрамореющим» в анаморфическом зеркале.
Застывающие в скульптурных формах образы были широко распространены в
историческом барокко. Хосе Антонио Мараваль, ведущий специалист по барокко,
пишет, что «анаморфоз24 требует вмешательства зрителя для
воссоздания образа»25. В эстетике барокко зеркало должно было
отражать устройство мира: сферическое или выпуклое зеркало часто является
пространством метаморфозы – которых в романе Соколова
множество. В этом смысле «Палисандрия» – роман отражений, в том числе отражений
образов в образах26.
Другой связанный с зеркалом образ – это Беззеркалье,
период Палисандрова детства, когда все зеркала в Кремле были скрыты. Когда эта
эпоха заканчивается, ему приходится видеть в зеркале свое (гермафродитическое)
«уродство». Однажды он называет себя «престарелым выкидышем». «[М]ои отражения больше не узнавали меня, а я не узнавал в них
себя», – говорит он Модерати во французском шато27. Сосланный туда,
он оказывается среди множества зеркал, многие – в изысканной барочной оправе,
которых он всячески избегает. Зеркала, в том числе ручные, в барочном натюрморте
представляют собою троп под названием vanitas, означающий
бренность жизни и близость смерти. Зеркальные отражения также создают иллюзию
присутствия и скоротечности.
Барокко изображает ложность зеркальных отражений,
искаженных проекций, смещающихся, подвижных образов. Выступая посредником между
«я» и его отражением, зеркальная самоидентификация, согласно Жаку Лакану,
определяет «стадию зеркала» в раннем детстве. Этой функции зеркала и боится Палисандр; кремлевское Беззеркалье его детства
становится временем, когда запрет на зеркала снимается, вследствие чего он
закрывает все зеркала, которые его окружают. Тем не менее
отражения подсматривают за ним, подкарауливают его в самых «внезапных» местах.
Он избегает своего отражения в воде походной ванны, наполняя ее грязью; подобно
эмбриону в амниотической жидкости, он проводит в ней большую часть своей жизни.
Причину Палисандрова страха перед любым отражением своего тела мы узнаем лишь в
конце романа. Рассуждая в психологических терминах, можно заключить, что боязнь
зеркал способствует его «промежуточности» – между детством и старостью. Иногда
он оказывается глубоким стариком, что можно отнести на счет Зазеркалья и его
попыток вернуть Беззеркалье своего детства. Игра Соколова с зеркалами также
способствует безвременью, характеризующему период между самоубийством Берии и
возвращением Палисандра в Россию в качестве законного правителя.
Напоследок – несколько слов о наследии
«Палисандрии»28. «Остров Крым» Василия Аксенова (законченный в 1979
году и изданный «Ардисом» в 1981-м) был первым литературным текстом пост-сталинской эпохи, касавшимся альтернативной истории и
альтернативной географии. Согласно которой Крым – это остров, населенный
эмигрантами, ушедшими с Белой армией генерала Врангеля. Там процветают экономика
и культура западного образца. Будучи своего рода альтернативой «Острову Крыму»,
роман Соколова представляет новый пародийный жанр. Роман начинается с того, как
Берия вешается на кремлевских часах, останавливая время, – в конце «Острова
Крым» часы полковника КГБ (то есть время) сходят с ума29.
Самый известный современный
писатель, сочиняющий альтернативную историю – это, конечно, Владимир Сорокин (в
первую очередь «День опричника» и «Сахарный Кремль», но и более раннее «Голубое
сало»). Недавно Сорокин признался
мне, что «Палисанд-рия» – наименее значимый роман Саши Соколова, а вот «Между
собакой и волком» – вероятно, лучший русский роман второй половины ХХ века.
Возможно, причина такого отношения заключается в том, что Сорокин старается
нивелировать влияние «Палисандрии» на свое творчество. (Недавно я высказала эту
свою мысль Сергею Гандлевскому, тот согласился, хотя сначала был удивлен.)
Так, действие «Дня опричника» и «Сахарного Кремля»30
происходит и в прошлом, и в будущем (действие «Сахарного Кремля происходит в
2028 году) – это будущее походит на времена Ивана Грозного. Если роман Соколова
был задуман как идиллически-пародийный симулякр советской истории, то роман
Сорокина – это критика путинской России. Существенно, что сорокинский Иван
фигурирует, как кремлевский предтеча Палисандра; упоминается и вымышленное
пророчество Нострадамуса Ивану Грозному: если последний из Дальбергов (то есть
Палисандр) будет казнен, то Кремль как архитектурная и властная структура
перестанет существовать. Сорокинский Андропов относится к этому пророчеству
весьма серьезно. Я бы назвала и «День опричника», и «Сахарный Кремль» вещами
необарочными – вопреки утверждению Марка Липовецкого, который относит тексты
Сорокина исключительно к концептуализму.
И «Палисандрию», и романы Сорокина также можно
определить и как постмодернистскую декадентскую пародию… на порнографию – с
тем различием, что в «Палисандрии» отсутствует ненормативная лексика.
Еще несколько примеров обращением современных
российских писателей в девяностые годы к теме «альтернативной истории» – «До и
во время» (1993) Владимира Шарова и «Чапаев и пустота»
(1996) Виктора Пелевина. Розалинд Марш замечает, что одной из причин этого бума
может быть то, что «русские переживали постоянное переписывание своей истории»31.
Я же добавлю сюда и феномен fin de siècle ХХ века, захвативший и век нынешний. И замечу, что из пародийных
ремифологизаций русской истории в современной литературе России во время такого
fin de siècle «Палисандрия»
была первой.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Статья под названием «Палисандрия: Диссидентский миф и его развенчание»
появилась в «Синтаксисе» (1985, № 15).
2. Кроме Палисандра и Биографа, в романе есть еще и фигура автора.
3. Соколов С. Палисандрия. – Ann Arbor: Ardis, 1985. Сс. 263-264. Вот что он пишет в своем последнем тексте – «Триптихе» (2009): «…но постепенно и вместе с тем чуть ли не вдруг / выясняется, что на свете все уже было, бывало…» / Соколов С. Триптих. – М.: ОГИ, 2011. С. 33.
4. Там же. С. 261.
5. Mark Lipovetsky. Russian Postmodernist Fiction: Dialogue with
Chaos. – Armonk, New York: M.E. Sharpe, 1999. Р. 175.
6. Aбдурахман Авторханов был одним из создателей Радио
«Свобода».
7. «Палисандрия». Указ. издание.
С. 20.
8. Carl Jung. The Archetypes of the Collective Unconscious. – Princeton: Princeton University Press, 1969. Р. 174.
9. «Палисандрия». Указ. изд.
С. 269. Среди его наград (включая Нобелевскую премию по литературе) есть и
награда за борьбу за права гермафродитов.
10. Kari Weil. Androgyny and the Denial of Difference. – Charlottesville: University Press of Virginia, 1992. Р. 33.
11. Eugenio Donato. The Script of Decadence. 1993. Р 43.
12. В. М. Гаршин совершил самоубийство, бросившись в лестничный пролет.
13. «Палисандрия». Указ. изд.
Сс. 234-235.
14. Он называет себя графоманом, потому что это точное определение, но и
потому, что это приносит ему финансовый успех.
15. Палисандр называется то его племянником, то внучатым племянником.
16. «Палисандрия». Указ. изд.
С. 235.
17. Omar Calabrese. Neo-Baroque: A Sign of the Times. – Princeton. Princeton University Press. 1992.
18. Gregg Lambert. The Return of the Baroque in Modern Culture. – London: A & C Black. 2004. P. 53.
19. Olga Matich.
To Eat and Die in Andrei Belyi’s
Petersburg. – Slavic Review, 2009. Vol. 68, issue 2.
20. Саша Соколов. Триптих. С. 108. Барокко рифмуется с «сирокко» – «все
делается размытым, смутным / и будто необязательным», так как «времена
изменились».
21. В. Я. Брюсов. Собр. соч. В 7 тт. Т. 6. Статьи и рецензии. Далекие и
близкие. – М.: Директ-Медиа, 2014. С. 368.
22. Кукулин И. Машины зашумевшего времени. – М.: НЛО. 2015. С. 460.
23. «Палисандрия». Указ. изд.
С. 227.
24. Анаморфоз – искаженная проекция образа в сферическом зеркале.
25. José Antonio Maravall. Culture of the Baroque: Analysis of a Historical Structure. Tr. Terry Cochran. – Manchester: Manchester University Press, 1986. P. 218. Анаморфический череп, символ смертности, на картине Гольбейна Младшего «Послы» (1533), – протобарочное memento mori.
26. Эротическая память тоже изображается в обратной перспективе.
27. «Палисандрия». Указ. изд.
С. 229.
28. Интересно будет вспомнить пьесу Виктора Коркии «Черный человек, или Я,
бедный Сосо Джугашвили», премьеру которой я видела в 1988 году в Москве. В ней
высмеиваются мифологизированные официальные образы Сталина и Берии, а не написанное о сталинской эпохе инакомыслящими.
29. В «Палисандрии» Саша Соколов также отдает дань Синявскому – а именно,
статье Абрама Терца «Что такое социалистический реализм», которая заканчивается
знаменитыми словами: «Утрачивая веру, мы не утеряли восторга
перед происходящими на наших глазах метаморфозами Бога, перед чудовищной
перистальтикой его кишок – мозговых извилин» (Синявский А. / Терц А.
Литературный процесс в России. – М.: РГГУ, 2003. С.
175). Андропов говорит Палисандру: «Диалектика, Палисандр, какая-то
эклектическая, всепожирающая перистальтика духа!» (Сс. 58-59).
30. Историк и археолог Иван Забелин упоминает сахарный Кремль в «Домашнем
быте русских царей в XVI и XVII
столетиях» (1862).
31. Rosalind Marsh. Literature, History and Identity in Post-Soviet Russia, 1991–2006. – Bern: Peter Lang. 2007. P. 273.
Перевод с английского
– Д. Харитонов
_______________________________
Посмотреть и послушать часовой разговор о «Палисандрии» с Сашей Соколовым можно на сайте Russian Writers at Berkeley. (http://russianwriters. berkeley.edu/sasha—sokolov)