РАННИМ ВЕЧЕРОМ

 

По железной дороге игрушечный поезд летит,

подает беспокойный сигнал, чтоб усилить забаву –

впереди переезд, опускается бодро шлагбаум.

На вокзальных часах подбирается стрелка к шести.

 

Монотонно колеса о тонкие рельсы стучат,

и качаются вправо и влево три спальных вагона –

с полминуты пути весь отрезок ж/д перегона,

от всего игрового маршрута четвертая часть.

 

На окне нарисован сегодня осенний пленэр:

в отдалении лес, на ближайшем пригорке – селенье,

облака, погруженные в студень лазуревой лени,

как и тот, кто за ними следит из окна, например.

 

Этот в спальном купе средних лет рядовой пассажир

свою книгу сейчас раскрывает, листая страницы, –

мимо станции поезд проходит опять, веселится

детвора, и крутые составу грозят виражи.

 

 

ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ. ОТЦУ

 

Он говорит: «Основное – порядок снов.

Здесь все молчат, и за столько прошедших дней

мы не сказали с соседом и пары слов.

Чем беспробудней здесь сон – результат верней».

То есть сон в радость ему, ну и в руку – мне.

 

Он говорит: «Надо только успеть в сюжет

вставить конкретные месяц, и день, и час,

и перечислить в родительном падеже

мне как родителю тех, кто покинут, – вас».

Он мне сказал, это делал уже не раз.

 

Он говорит, что у них, неизвестно где,

есть все возможности нам подавать сигнал,

и сообщать – то приметой, что быть беде,

то «я в окошко снежок ночь назад бросал».

Я это слушал во сне и, смеясь, кивал.

 

 

СНОВИДЕНИЕ

 

В прозрачной посудине утлой

вплывая под парусом ветхим,

мое сновидение утром

качает осенние ветки.

 

Незримое глазу иному,

знакомое с раннего детства,

оконному дарит проему

всё то, от чего мне не деться,

 

годами не спрятаться в спальнях,

и как ни задергивай шторы,

тот луч сновидения дальний

однажды настигнет повторно.

 

В нем мальчик по краю оврага

бежит, и, как в фильме Феллини,

вокруг образуется влагой

пространство из смазанных линий,

 

в забытых обрывках мелодий,

в тональностях смеха и плача, –

и это случается, вроде,

всегда на родительской даче.

 

Он мчится, и я это знаю:

всесильная черная маска

за ним наблюдает – за краем,

где жуткая вечная масса

 

клубится, как близкое небо,

как знамение непогоды –

и здесь обязательно мне бы

проснуться, чтоб дальше на годы

 

покинуть кошмар бесполезный

с деталями пота и бега,

но мальчик по краю над бездной,

похоже, не в силах не бегать.

 

Он там, на краю, замирает

всем сердцем и остановиться,

остаться на равных с мирами

спешит перед тем, как разбиться.

 

Ему так безумен и страшен

прыжок, где теперь одинокий,

руками он яростно машет,

пока тянет пропасть за ноги.

 

Когда-нибудь, может в секунду

всегда неожиданной смерти,

я руку, в сознанье покуда,

ему протяну – и, доверчив,

 

мое, опаленное солнцем,

он схватит навечно запястье –

и, может, мы вместе спасемся.

И, может быть, вместе пропасть нам.

 

 

УРАГАН С УТРА НА МАНХЭТТЕНЕ

 

Ветер – из мелких деталей внутри механизма:

цепких бумажек, колесиков листьев, машин у обочин

и пешехода, что в поисках верха и низа

с воплем мгновенно взлетает, тем самым сейчас озабочен.

 

Сам механизм совершенен, хоть выглядит просто:

ряд небоскребов в червячной беззвучно скребут передаче,

сверху (куда пешеход улетит) – это остров,

сбоку – как если бы кто-то бутылки без счету заначил,

 

снизу – машинного масла цветные разводы,

гул поездов по артериям, звук, уходящий по венам,

и охлаждения рядом система, чьи воды

весь механизм омывают, породы его и каверны.

 

А надо всем – робкий голос высокий, невнятный,

словно игру обсуждают за тучами скрытые дети:

«Он ведь летит!» – слышен голос. «Но мне непонятно, –

слышен другой, – не такой уже сильный мы вызвали ветер.»

 

 

* * *

От желания жить появляются дети, идея

о бессмертии, книга о вкусной здоровой пище,

мысль о том, чтобы плыть за руном золотым в Колхиду;

одинокая, на берегу исчезая из виду,

не вдова, чья планида теперь верить в чудо, надеясь,

что живым возвратится домой – пусть калекой, пусть нищим.

 

От желания жить опускаются звезды в колодцы

и в простор океана, чтоб сразу теплеть в отражениях,

выпадая из черного в небе квадрата без рамы – 

и растет под луной очертанье небесного храма,

ослепительный контур в ночи проплывает без лоций,

как оружие массового, для всех душ, притяжения.

 

Оттого этот глобус вращается, чтоб возвращаться

и когда-то во время уйти, ведь ты узами брака

или тленным бессмертием связан с десятой музой –

безнадежно безносой, как и тот человеческий мусор,

что и шанкром сражен, и как вирус другим домочадцам.

Хоть Сивиллы вещали о том, хоть дельфийский оракул.

 

Нью-Йорк