Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 286, 2017
Не любит запаха духов он,
но, ожиданием довольный,
идет знакомый Петухова
к приятельнице Ольги Львовны.
Он книги отложил и ноты
(а марки в кляссере, как волны),
прогнал кота, ушел с работы
к приятельнице Ольги Львовны.
Она компот из свежих яблок,
вареники, стихотворенье –
все приготовила, ведь ярок
друг Петухова, без сомненья.
А Ольга Львовна в ритме танца
зевает, вся в платке пуховом:
хоть в жизни им пришлось метаться,
но – разминулись с Петуховым.
* * *
Поздний ветер, исчезнув в морщинах реки,
оставляет свой город в тишине и печали,
и в разношенных тапках ползут старики
за таблеткой от кашля, что поможет едва ли,
но должна ведь помочь. Эта ночь без числа
вновь прошла – как прошла жизнь, стоявшая насмерть.
Этой ночью ни крика, ни скрипа весла.
Не сегодня, Харон, не сейчас. Просто насморк,
пустяки. Будто чудо, себе вопреки
начинается день – тень ушедшего ветра,
освещается утренний берег реки.
Там бегущие люди в кроссовках и гетрах
в сантиметрах от края, в начале пути,
и с него не сойти, пустоту выбирая,
где ни ада, ни рая – лишь ветер гудит,
неизбежно в морщинах реки исчезая.
* * *
Звездный космос, невесом, опьяняет светом реку,
и нетрезвый рыба-сом изучает человеков –
их ли удочки страшны, дудочки играют их ли?
Запахи большой луны в речке маленькой затихли.
Рыболову сом не рад: вечно думает о деле –
хлеб принес и шоколад, а неправильно разделит.
Музыкант и слух, и ум радует, воображаем.
Сон приходит к этим двум, и во сне сома так жаль им.
Сом читает эти сны, верит каждому в них слову.
Небу звездочки тесны, музыканту, рыболову…
* * *
Из строчки – нервной, темной, протяжной,
не электронной и не бумажной,
не из чернил и не на песке,
вдруг сорвалась одна запятая –
та, что устав и почти растаяв,
все же осталась – рука в руке,
под неразжатой мокрой ладонью,
хоть отпусти – в реке не утонет,
не разобьется о серп луны,
есть продолжение – это ж не точка, –
но никогда ведь не знаешь точно,
ответ восторжен или уныл,
а запятая – как запятая,
перечисленья соединяя,
пересечения, тьму и свет,
слова и числа, и серп и молот,
дрожит и жжется, и нежен холод
дыханья строчки, которой нет,
а запятая, уже отдельно,
в пространстве тесном и беспредельном,
начав сначала, как эмбрион,
скрутившись туже, поднявшись выше,
другую строчку зачем-то пишет:
часть разговора, что вне времен.
* * *
Разнополых людей коллектив
под весеннее пенье,
безусловно, с собой захватив
колбасу и печенье,
разливает по кружкам слова,
чтобы души согрелись,
а внизу зеленеет трава,
в небе птицы распелись,
и собака породы мастиф,
чей хозяин играет,
замечает неясный мотив
и ежа – но не лает.
Существуют иные миры,
а в единственном мире,
где раскрыта доска для игры, –
ход е-два – е-четыре.
Разноцветные тени деля,
шахматистов заметив,
в черно-белое красит поля
заблудившийся ветер,
и дрожание ветра держа
на открытых ладонях,
без колючек увидит ежа
человек – и не тронет.
Разнопольные в поле слоны –
значит, эндшпиль ничейный?
Коллектив в тусклом свете луны
доедает печенье
и, прощальными каплями слов
завершив шумный ужин,
не заметит, что выпадет слон
из коробки наружу.
Нью-Йорк