Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 285, 2016
ЛЮБОВЬ
Еле слышный звук, возникший невесть откуда,
Легче спящей бабочки, невесомее обертона,
Тихого стона птицы под спудом шторма…
Предвосхищенье чуда.
Еле слышный звук (умолкнуть гораздо проще,
Чем окрепнуть; иссякнуть, не воскресая
Проще), как июльский ливень, взрывает собою рощу,
И она встает навстречу ему, босая
Каждый лист отдавая, развёртывая, разверзая…
Berlin, сентябрь 2016
* * *
Сколько дней осталось до сентября?
Те же в лесу синицы, кедровки, дятлы.
Вряд ли мы вернемся, честно-то говоря,
Очень вряд ли.
Лучше давай спокойно, без дураков,
Без этих вечных если бы только… если…
А по зиме не дождаться теперь снегов
Там ли, здесь ли.
Спросишь кукушку, сколько осталось дней –
Семь раз отмерит и смолкнет на счет тринадцать.
Все ли сложилось? Со стороны видней.
Мне уж давно – ни вспомнить, ни разобраться.
Hudson, 17 августа 2016
* * *
«Лучше год в Афганистане, чем неделя в Теплом Стане»
«Погиб, – сказали. – В пьяной драке не уберегся от ножа.»
Ирина Евса
В.Ф.
«Сначала вырезали легкое.
Ну, после первого пожара…»
Чего уж там – сама нелегкая
Таких, как ты, на свет рожала.
«А был ведь самым…» – Знаем, плавали.
Мой первый друг, мой друг бесценный,
В Левайсах, с неизменной «Явою»,
Менандр лексики обсценной, –
Мой милый, что тебе я сделала?
«Еще пожар. А там и печень.»
Два года уж. Дружков – как не было:
Кто завязал, а кто далече.
Прикинь – у черта на куличиках,
Сто лет спустя, на некой даче,
Как Гюльчитай, скрываю личико,
Чтоб ты не видел, как я плачу.
В Левайсах… нет, всё больше – в трениках.
Папаша-слесарь. Пил без продыху…
Всех превращали в неврастеников
От «Лейпцига» до Зоны Отдыха.
И ничего – слепилось, склеилось.
За всех я, впрочем, не ручаюсь…
Похерив классовую ненависть,
Наш участковый, отдуваясь
И бормоча у лифта: «Вот ведь как…»,
К нам подымался на седьмой
И там гремел: «Куда вы смотрите?
Тюрьма ведь плачет, путь прямой!»
В подъезде, у почтовых ящиков,
Набитых правдой и известьями,
Мы, наподобье древних ящеров
Всех распугав, пропали без вести.
От нас остались только росписи
У лифта, и понтов немеряно.
А от тебя – та фотка с подписью
«Н. от В. Ф.» (там, где заклеено)
И жизнь, что в сорок три просрочена
Тобой, ни в чем не знавшем меры,
Где «ИЖ-Юпитер» раскуроченный
Являлся частью интерьера.
Пускай в своей недолгой песенке
Двух слов не мог связать без мата,
Но провожал меня до Гнесинки,
Почти до самого Арбата.
Пока я – кесарево-кесарю –
Дудела гаммы на зачетах,
Ты поступил в профтех на слесаря,
Давно в ментовке на учете.
И, по утрам на Юго-Западной
Меня заталкивая в первый,
Цедил: «Следи, чтобы не лапали!»
И так держал, что каждым нервом…
Двужилен, молчалив, безденежен,
Ни на кого не полагась,
Ты был беспомощен и бережен
Со мной. А ведь с тебя бы сталось.
Никто бы не поверил даже,
Как до нелепого невинны
Твои тремя-годами-старше,
Мои – тринадцать с половиной.
Как тихо… С вечера забористо
Отгрохотало по предместьям.
Мне горько и немного совестно,
Что я не знаю, как ты, вместе ль
С тобою Чарлик, хвостик кределем,
И поводка не знавший отроду
В краях, где все еще не сбрендили
Как тут, у нас: кто в лес, кто по воду.
Где тесновато, и поэтому
То, что когда-то было счастьем,
Под звуки му и хэви метала
Ты разбираешь на запчасти –
Такой же, как на том, потертом
Обрывке: в небе не стареют.
Двадцать шестой. Двадцать четвертый.
Россия. Лета. Лорелея.
Hudson, 18 августа 2016
«МОСКВА-САРАТОВ»
Андрюше
Отодвинем с тобой занавески:
Посмотри и запомни, попробуй:
Год – последний. Москва. Павелецкий.
Провода, провода, перелески…
А потом мы уехали. Чтобы.
Поезд с надписью «Волжские дали».
Забирайся на верхнюю смело:
Вот просевший у черных проталин
Снег, березы, натертые мелом;
Вот домишки прижались к откосам,
Будто ласточки строили гнезда.
Видишь – небо просторно и просто,
Лишь под небом всё криво да косно.
Здесь живется темно и несыто:
Ни товарный не встанет, ни скорый.
На продмаге табличка «Закрыто».
Здесь никто не налаживал быта:
Всё заботы, замки да заборы.
Видишь, с насыпи смотрит бесстрастно
Имярек, твой собратец по крови…
Оттого здесь и время не властно,
Что давно уже планов не строят.
Степь да степь кругом, путь далёк лежит,
Напилася я пья, успокой меня.
Громыхают на стыке вагоны.
Как борец среднерусского Сумо
Возникает из дыма и шума
(«Рыба, рыба!» – летит вдоль перрона)
Бог китайских клеенчатых сумок.
Мы-то в рыбе с тобой – ни бельмеса.
(Я боюсь, ты останешься, мама!)
«Слон, не рыба! – ты глянь, килограмма
Два с полтиной удельного весу!»
Ох, Самара городок, беспокойная я,
Беспокойная я, что же делать мне?
А вдали потихоньку темнеет
Горизонта мальчишеский ежик.
Волки? Может быть, водятся тоже.
Как Тамбовские. Может, страшнее.
Мы закроем с тобой занавески,
Мы расправим на столике скатерть,
Темнота, провода, перелески…
В общем, родина, цацки да пецки,
На всю жизнь, то есть попросту – насмерть.
Ты мешаешь в граненом стакане
Свой янтарь алюминьевой ложкой,
А колеса стучат понемножку.
Баю-баю, стучат, баю-баю…
Издалека-долга
Течет река Волга,
Течет по свету
Туда, где нас нету…
Москва 2014 – Hudson, 6 августа 2016
* * *
«Их Бог не выдаст – черт не съест,
Им отчий стыд глаза не выест».
Борис Чичибабин
Не продадут, не кинут –
Нам горе не беда,
Мы выбрали чужбину
От слова «никогда».
Мы здесь, полунемые,
Лишенные теней,
Хоромы лубяные
Нам прочих ледяней,
Порой себя не знаем,
И счет забыли дней…
Но все-таки бывает –
Издалека видней.
Пускай свой век скитаюсь
Як тать в чужой нощи,
Карабкаюсь, срываюсь,
Пускай здесь хлеб горчит,
Пускай не знать мне дома
И той себя, другой –
Я все-таки ведома
Уверенной рукой.
И вовсе не случайно,
А так, как суждено,
Из всех других отчаяний
Мне нужное дано.
Латиница без отчеств
Теперь мое жилье.
Из тысяч одиночеств
Я выбрала свое.
И стыд глаза не выел,
Хоть близок был предел.
Но все же Бог – не выдал,
И черт пока не съел,
Пускай тоска измучит
И саду пусть не цвесть,
Но здесь со мною Тютчев,
И Ходасевич здесь.
Я с ними год за годом
Наощупь, на простук,
Отыскивала голос,
Оттачивала слух.
И мне наградой мелочь
Из Божья кошелька:
Спасительная немощь
Любви издалека.
Berlin, 30 октября 2016