Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 284, 2016
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
I
Я лишь затем, чтоб суметь облечь
себя с тобою в скупую речь,
нет, не в слова, а в голос.
Так только и можно к утру сберечь
ночное свечение тусклых плеч,
не реснице моей твой волос.
Я так хотел, чтобы ты поняла,
что все обстоятельства жизни, дела
скучны, как уроки в школе.
Счастливый город живет у реки,
в нем мы с тобою ученики
науки любви и боли.
II
Ты спишь давно, а я давно не сплю,
но эта прорва времени меж нами
мне не препятствует во сне сказать «люблю»,
а если не во сне, то между снами.
Глагол огня, глагол воды и сна,
глагол-безделка, но с такою силой,
что насмерть влет последняя весна.
А ты из сна: «Спокойной ночи, милый».
РЕФЛЕКСИЯ
Геннадию Беззубову
Страх мой, срам мой стал невелик,
однако и раньше он чукчей был,
декабрь песком обложил язык,
а он тебя не любил.
Ночью стреляют что эти, что те,
привычно скучно диктор юлит,
я раздражен, а в темноте
скалится пес, скулит.
Надо бы действие остановить,
надо бы деток попридержать,
рифмой глагольной на выстрел завыть,
руки разжать…
* * *
Елене Игнатовой
Бессмысленна полночная слеза.
Дурак поет: «Не сыпь мне соль на рану».
И некого винить, в конце концов.
Скажи мне кто двенадцать лет назад,
что вдруг по-басурмански трекать стану, –
я рассмеялся б шутнику в лицо.
И то сказать, из прошлого таращить
на будущее зенки – в черный ящик –
восторг и страх, томление души!
И пусть пока милее день вчерашний
(я жил тогда), мне ничего не страшно,
и «камни в серьгах так же хороши».
Дурак поет, заходится, блажит
и в горни выси за собою тащит.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Олегу и Алене с любовью
Я живу так, как меня несет,
поднимаю слово, что плохо лежит.
Мне известно – никто не спасет,
даже если красный зверек мимо не пробежит.
А если и спасется кто,
какой-никакой:
– Вишь ты, жить захотел, –
какой-никакой спасется
и вернется домой,
он не помнит домашних дел,
и домашний кот
не узнает и отвернется, не улыбнется.
И отвалит он, куда глаза не глядят
(никуда не глядят),
точно зомби какой,
будто долбаный голем из Праги.
А умеет что? – Сочинять лексикон щенят,
оставляя значки на закапанной чаем бумаге.
А куда он пойдет? – он чужой, и креста на нем нет,
он захочет на остров, где вереск на красном граните, –
лишь минувшего след. А над Ладогой дождик и свет.
Ничего не сумеет. А вы все равно не гоните.
Потому что не время надежд, потому что закончилось время,
и рассвет упырем обратился в последний закат.
Остаются печаль и тепло – только памяти дивное бремя
прежних лет,
уходящих разумно назад.
ЧИТАЯ САШУ СОКОЛОВА
…Просто не хочу разговаривать!
Из диалога
Мне снится странный понедельник:
я ничего не понимаю
и не служу. Живу без денег,
пыль с одуванчиков сдуваю.
Мне разговаривать не надо,
вокруг стоят деревья сада.
А на моем печальном свете,
где запад посрамлен востоком,
никто не думает о лете,
не помышляет о высоком,
а жарят рыбу-пристипому,
а мучают собак и кошек
и ненавидят насекомых,
летящих на светло окошек.
Проснусь. Пойму, что так негоже.
Уйду гулять над речкой Уды.
И буду жить. Мне Бог поможет.
А разговаривать не буду.
БУКВАРЬ
Кате Капович
Голоса все еще нет,
а молчать о чем – не знаю.
Лексикон слепых щенят,
спотыкаясь, сочиняю.
Знать, такие времена
наступили, правый Боже,
что усталая страна
нелюбимой быть не может,
что домашнее зверье,
шлюхи, стукачи, кликуши
заставляют про свое
думать, плакать, верить, слушать.
Немудренный мой словарь
в эпилепсии корежит.
Тварь дрожащая – букварь.
Научи словам, мой Боже!
Научи меня скорей
под последнюю сурдинку
для зверей и для людей
сочинить букварь в картинках.
Иерусалим