Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 284, 2016
О НАС
В порыве, в огне и в пылу безотчетно сметая
налаженный быт, превратив его в жаркую небыль,
взорвется накопленной страстью вулкан Кракатау –
и ринется в небо.
Под рокот и грохот, в горячке искрясь от каленья,
он рад как ребенок свободе от уз и уступов.
И долго еще будут волны голубить колени
обугленных трупов.
А после – уляжется буря, и, дни коротая,
спокойное море разнежится, пепел размочит.
Но жадно потянется к небу Дитя Кракатау.
Пока еще – молча.
АНУБИС ЕДЕТ В ОТПУСК
Он ждет и ждет. А их все нет и нет.
Он потирает лапки и зевает.
И время, у порога в кабинет
жужжавшее так зло, заболевает –
завравшись и зарвавшись – застывает
безмозглой мухой, влипшей в аллингит.
Анубис дремлет. Наконец, шаги –
нетвердые. И робкий стук. И скрип
тяжелой двери. «Здравствуйте, голубчик.
Входите», – зверь листает манускрипт.
А посетитель, немощный старик,
бледнеет, разглядев его получше, –
сидит шакал, чудовище, посредник
страны загробной, мук на много лет.
И жалкий, грязный, тощий как скелет,
старик тоскливо шепчет:
«Я – последний».
На радостях шакал вильнет хвостом –
«Дописан каталог – вся желчь и сплетни,
людские дрязги, вой тысячелетний…
Какой, однако, препротивный том –
подробная и тщательная опись.
…А вам, голубчик, в третий каземат,
там ждет вас белозубая Амат».
Закроет опус.
И уедет в отпуск
на опустевший Крит – гонять котов,
искать волчицу на руинах Рима…
В наряде из несорванных цветов
земля прекрасна и необозрима.
Ни войн, ни смут, ни жертвенных костров.
До новых рас. До новых катастроф.
* * *
Отраженье гор на воде – впритык
к отраженью туч. Ухожу за край.
Погоди. Остаться бы. Я привык
говорить себе: «Поиграй».
Ты играй, не бойся, что будет час –
леденящий миг на краю зари –
незнакомый голос прошепчет: «Раз…»
Ближе: «Два»… И потом –
«Замри».
Я замру. Надолго. На сотни лет.
Накренится небо, прольет кагор.
Остаются – вечность. Мой хрупкий след.
Отраженье туч. Отраженье гор.
* * *
Кровью грудь небесная багрянится –
скоро ночь. И тьма – в который раз.
Радость, как ворованные пряники
прячу прочь от завидущих глаз.
Воет выпь. Сквозь шум и околесицу
воет век, беснуясь на цепи,
задыхаясь, бормоча нелестное.
Жизнь моя, как винтовая лестница,
крутится, шатается, скрипит.
Ничего. Я ночь переиначиваю:
прочь от новостей и скоростей,
суеты да толп, живущих начерно.
Говорите, тьма нам предназначена?
Улыбнусь. И позову гостей.
Гости всё – синички да соловушки,
рады в эту ночь найти приют.
Пусть они просты, птицеголовые,
но зато – послушай, как поют!
Радость раскрошу, гостей попотчую,
дом украшу – мак да первоцвет –
песни запишу неровным подчерком.
Пусть пичуги прыгают по полочкам.
Громче пойте! И придет рассвет.
ВЕДЬМА
«Ты не ведьма ли? – шептал
в омут ноченьки. –
Рысья, бесья красота –
с червоточинкой.
То – змеей в моих руках,
то ты – призраком,
птицей дикой в облаках,
раскапризною,
то ж – не тронешься с колен
перед папертью…
Улетаешь на метле?
Ну и скатертью!»
Мне бы взвыть да лечь костьми,
мне б вымаливать:
«Приюти меня, прими –
явь ли, марево.
Отогрей да пожалей –
жить под тучами
средь скитальцев-журавлей
я измучилась».
Да не клонится глава –
и не молится;
хоть права, хоть не права –
за околицу,
да в закатный неуют
апельсиновый…
Что ж мне в сердце не забьют
кол осиновый?
СИЦИЛИЙСКОЕ
Между столиков траттории,
развлекая оплывших фей,
распевает «Аве, Мария»
постаревший больной Орфей.
Пар почтительно встал над мокко,
да сирокко несет трофей –
дань Магриба, пески Марокко –
чтобы их осенил Орфей.
Словно в сказке, со всей Катании
собрались – не пройти в кафе –
почитатели: меж котами и
голубями поет Орфей.
Что же люди? Жует упрямо и
равнодушно вокруг народ.
Лишь – съедаема – рыба пряная
Восхищенно открыла рот.
* * *
Мы тихонечко сходим с ума.
Мы – всё дальше от света и неба.
В подворотни уходят дома.
Наша быль превращается в небыль.
Вьюга хлещет – озлобленно, остро.
Коктебель. Уже кажется – остров.
И на нем робинзонствует Макс.
Мы тихонечко сходим с ума.
Озверевший, удушливый мат.
Или пат. Патология мести.
Открутите назад циферблат.
Год – тринадцатый. Мы еще вместе.
Так смешны и беззубы доктрины.
Жив Сережа, смеется Марина
и антично божественен Макс.
Бухта. Сочная южная тьма.
Коктебель. Не сойти бы с ума.
Мы забудем. Умрем и воскреснем –
через век, чтобы утром воскресным
вдруг увидеть знакомый маяк,
свой когда-то утраченный остов.
Сингапур. Полусказочный остров.
И на нем робинзонствую я.
Австралия