Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 284, 2016
ПРОЩАНИЕ С ОСЕННИМ ПАРКОМ
Не выхожу на воздух, а вхожу, не стучась,
к нему на правах приживалки, раз благосклонно погода
позволяет прожить мой кровный полуденный час
в близлежащем парке в который раз за три года –
и в один из последних. И берет смешная досада,
что не вовсе мне внятен жаркий чужой разговор:
сад прощается с летом, или лето прощается с садом,
и кто покидает кого.
Сквозная прохлада прохватывает виски:
не найдет ли в одном
в стоге сена потерянную иголку?
Щека ощущает солнце, как касанье родной руки,
не знающей, задержится ли, и как надолго.
С запоздалого одуванчика свеченье во сто свечей
дождь обил, наведя воздушный десант на мысль о земном призваньи –
и теперь у решетки забора – Пажеский корпус лучей,
гимнасий для практики фехтованья.
Так много лучей, что иных, должно быть, подкинули звезды;
не принятых в благородные приютила хвоя.
И с перебоем сердца доходит, что воздух
помимо света чем-то там осиян.
И что-то такое сказалось этим сияньем,
так просто, что дух захватывает от такой простоты –
как стоика отрывая от достойной беседы с друзьями,
гонец из столицы: «Цезарь хочет, чтоб ты…»
День перемены ясности приходит извне, неожидан и вряд ли понят,
и сад в своей статной силе пред ним листом встрепенувшимся встал –
видя зорче, чем я, и видя, как на ладони
меняет русло судьбы и жизни черта.
Но и мне развернула свиток сошедшая с вышних кросен
ткань, что еще вчера сошла бы за тень:
день перемены ясности – не затем, что приходит осень,
но, может, осень приходит затем.
Каждый зеленый комочек в порывах ветра слышит осколки звона
с чем-то похожим на – «не сносить головы»,
и раздираются плавного шелка разводы
на каждую ветку каждой метелки травы.
И нужно увидеть прозрачность листвы, опоенной солнечной брагой,
без наивных «иду на вы», как рыкнула бы гроза, –
чтоб распрямиться клинком с беспечной гибкой отвагой
и взглянуть своей жизни глаза в глаза.
И тогда разящим уколом напомнит ребру
из каких составов творимы наши камены –
день, хрустящий, как первый неразменянный рубль,
или как последний рубль неразменный!
Тени высокой листвы осыпают асфальт
пригоршнями отсветов прошлой жары,
полые объемы чаш придвигая внизу качанием верхних веток –
так, что вспомнишь дитячьей ночи стеклянные елочные шары,
находившие свет отразить, где, казалось, не было света.
Одеяло под темной елкой, батареи несытый бурк –
и подходит, пробуя память, как ломкий наст, как пробует смех несмеяна, –
в пух несчетных своих паутинок и пыльные шали кутает меня Оренбург.
И ничто из того, что вокруг, не более явно.
Есть кристальная память, чьим зеркалам лицо
не отражать, а впустить – легко, как зайцу ушами прядать.
Полуденный свой надел закатаю в такое вот кварцевое яйцо,
вспыхивающее на свету завитками солнечной пряди.
Чтобы когда «потерпеть» найдет на свое «погодить»,
и откажет послушнейшее из терпений –
яйцо золотого царства с обеих рук покатить –
и вокруг взыграют последние летние тени.
Что саду, глотнувшему осени, как студеной воды из крынки,
сбившееся на «прощай» сегодняшнее мое «пока»? –
сезонный тайфун,
ураганная струйка ветра, взвихрившая три травинки
и двадцать пылинок песка.
И во мне – не детское требовательное тепло,
ищущее ответа в звуках осенних прялок,
но три года полудней, когда по усам текло,
и попадало в рот, и в глазах застряло.
Когда ни труды ни дни не в ладу с судьбой, –
чтобы ее притяжение с ног не сбило,
у человека должно быть место свиданий с собой.
И это им было.
Скамейка готовно подставит под спину жесткие свои бока,
спокойствие дерева, знавшего много дождей, сообщая коже.
И за кронами, облапившими полнеба, едва видны облака.
Но они остаются со мной, и об этом позже.
Нью-Йорк