Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 283, 2016
Лоле и Гале
1
Лешка говорил: «Ты, Валюшка, как воздушный шарик, надутый
радостью. Того и гляди, вырвешься и улетишь». Так и рисовал ее. Внизу березки,
домики, речка-змейка, а в небе она – розовая, с перламутровыми грудками, обвивающей
тело золотистой косой, маленькой головкой и светящимися таинственной нежностью
глазами. Сколько у нее этих картин осталось? Все на стены не повесишь. Сколько
лет они, укутанные простыней, в углу простояли? Валюше казалось – вечность.
Умер Лешка. Погиб в Чечне. Вместе с его жизнью оборвалась
и ее. Шарик улетел – она осталась. Жила в той же квартире, каждое утро
просыпалась под соседскую попсу, в хмурой толпе отдельно от всех спешила на
остановку, ехала на маршрутке в центр, потом весь день сидела за швейной
машинкой. Годы капали, как слезы: мутные, одинаковые, горькие. За окном в
бензиновом мареве Москва пухла от бабок. Распугивая «жигули», по
переименованным улицам неслись иномарки. На месте ларьков возникали бутики. На
смену народности пер гламур, но на стремительно меняющуюся реальность Валюша
смотрела со скорбным недоумением. Она бы давно ушла туда, где, как ей казалось,
ее ждал Лешка, но непонятно было, что делать с картинами. Куда они без нее, на
помойку? Чувство ответственности держало ее, как потерявшую хозяина собаку, –
на привязи.
В Лешкин день рожденья Валюша их открывала и по одной
рассматривала. Вот на зеленом лугу среди маргариток девушка – сама, как
огромная маргаритка, пушистая, воздушная от счастья. Ноги тонкие, в стебелек
переплетенные, едва травы касаются. Или – она же, в виде кошки с синими
глазами, с косой, плавно переходящей в хвост, летит над туманными холмами.
Куда? В счастливое будущее, за краем картины, увы, не существующее.
От той девушки Валюшу отделяла пропасть; она с трудом
могла вспомнить себя счастливой, зато с поразительной ясностью видела Лешку,
цепкими глазами вглядывавшегося в нее, но видевшего что-то поразительно свое.
Когда она ему позировала, казалось, вместе они творят чудо. Ведь вот только что
ничего не было, кроме чистого холста и выдавленных из тюбика жирных червячков
красок. И вдруг возникал мир – яркий, живой, объемный, принадлежавший только им
двоим.
Валюша по-прежнему работала в театре, где они когда-то
работали вместе с Лешкой. Вокруг, в пыли и духоте пошивочного цеха, пылали
страсти, которые ее не касались. Она пришивала фижмы, строчила жабо, набивала
плечи, подшивала камзолы, подолы, трены. Вещи любили ее и слушались, а бабье
вокруг злилось и норовило уколоть: мол, тихоня, а в тихом омуте, сами знаете…
Что? Что они про нее знали?
Из нынешнего состава Лешку уже почти никто не помнил.
Жизнь переворачивает страницу и пишет новую, а что на прежней было, никому дела
нет. Да и в театре-то он проработал всего ничего. Пока в театральном учился,
его не трогали, а как получил диплом, так через полгода загребли в армию. Он
пришел из военкомата, сам смеется, а глаза грустные. «В Чечню, – сказал, – еду.
По лермонтовским местам.» Сейчас Валюше
казалось, что он сразу почувствовал, что на смерть едет, но тогда она жила в
розовой дымке надежды, и потому с легкостью поверила, что до Чечни он, скорее
всего, не доедет, а пристроится где-нибудь в Москве, начальственных жен
рисовать.
Она вообще верила каждому его слову, хотя он никогда не
говорил серьезно. Жила внутри него какая-то незлая насмешка над словами, и он
играл с ними, как взрослый с детскими игрушками. Они прожили вместе три года и
ни разу не заговорили о свадьбе, но после военкомата Лешка сказал: «Пошли,
Валюша, в ЗАГС. Поженимся и пропишу тебя, чтоб дома сидела и ждала меня, а то,
не дай Бог, попрут тебя с квартирки мои заботливые родственнички. Я вернусь с
войны весь израненный. Спрошу: ‘Где моя Валюша?’ А они скажут: ‘Улетела’». И
тут же рисовал их квартирку на последнем этаже многоэтажки, свору зубастых
родственников на лестнице и Валюшу, печально улетающую в распахнутое окно.
Еще не понимая до конца, что стоит на самом пороге вечной
разлуки с ним, она спросила: «Лешик, а если тебя стрелять заставят, и ты убьешь
кого-нибудь?» Он решительно замотал головой: «А я прикинусь слепым и
придурковатым. Смотри…» Он сделал такое глупое лицо, что она поневоле
улыбнулась, тем более, что так не хотелось думать о страшном.
В ночь перед расставанием они молчали. Лешка гладил ее
гладкий живот, а она – его колючую голову. Любовь сияла над ними и в них.
Звучала музыкой. Слова были не нужны. Что такое слова? Шум, шорох неглубоких
мыслей, свист смертельных идей. С тех пор Валюша молчит. А люди думают, что она
либо дурочка, либо хитрюга, себе на уме. Родственники Лешкины, так те вообще
возвеличили ее в коварную провинциалку без высшего образования, нарочно
окрутившую бедного мальчика, чтобы московскую квартиру оттяпать.
За минуту до построения, когда Валюша, вся мокрая от
слез, вжималась в Лешкино плечо, он шепнул ей на ухо: «Не грусти и ничего не
бойся. Я с тобой». Он и был с ней. Каждый день, каждую минуту.
Раньше она часто видела его во сне и просыпалась
счастливая. Казалось, смерти нет, а есть лишь затянувшаяся на всю жизнь
разлука, и надо потерпеть, перетерпеть, чтобы дожить до встречи. Потом он стал
сниться реже. Валюша даже упрекала его, мол, что ж ты прогуливаешь, я же
надеюсь, но он смотрел на нее издалека и не давал приблизиться. «Что там? –
кричала она ему сквозь глухой туман не-бытия. – Скажи, мне легче будет», но он хмурился
и говорил: «У каждого свой ад и рай, и ты сама должна понять, зачем живешь на
свете».
Понять этого Валюша не могла. От людей ее скрывала
непроницаемая стена горя. Ей нечего было им сказать, а они… У них и без нее
было полно забот. Одиночество стало для нее защитой от чужой, враждебной ей
жизни. Чтобы стать невидимой, она даже одежду себе придумала, в которой
напоминала серую птицу без крыльев, которая ходит по земле, забыв о небе.
Однажды после долгого отсутствия Лешка все же пришел.
Валюшу поразило, какой он юный. Просто мальчишка по сравнению с ней, но
строгий, недоступный. Глядя ей прямо в душу, он сказал: «Ты тратишь время, а
жизнь такая короткая. Любовь сияет вокруг, но ты ее не видишь. Очнись, ты
достаточно страдала. Пора начинать жить». Валюша бросилась к нему: «Лешик,
возьми меня к себе», – но он исчез, и она поняла, что он больше не вернется.
2
Тихо стрекочет швейная машинка. С пляжа доносится
безмятежное дыхание моря. Из кафе на набережной течет сладкая, как мед,
арабская музыка. С площади доносятся крики мальчишек, играющих в футбол. На
соседней крыше Тереза с треском встряхивает мокрое белье, развешивая его на
веревке. Валюша пришивает золотистую кайму к подолу синего, как небо за окном,
сарафана и думает: «Что такое счастье? Свобода от горя, обид, жалости к себе,
от сдавливающего душу, как капкан, одиночества? А может быть это просто надежда
на то, что все в будущем будет хорошо? Или способность видеть в жизни только
прекрасное?»
С тех пор, как она дала Лешке слово начать новую жизнь, прошло
два года. Валюша не позволяет себе оглядываться в прошлое, но иногда вспоминает
шаткий, как мостик между жизнью и смертью, миг, когда все в ее судьбе
перевернулось. А началось все с того, что, однажды проснувшись, она заметила,
что комната ее замохнатела пылью, заросла хламом и смотрит на нее с немым
укором. Впервые за много лет ей захотелось убрать, выбросить ненужное старье,
но скоро выяснилось, что надо делать ремонт. Вынося из квартиры мусор, оттирая
от въевшейся пыли предметы, покрывая потолок и стены ровными слоями краски,
Валюша чувствовала облегчение, которое испытывает хронический больной, у
которого постепенно стихает боль.
После ремонта ей понадобилась ветошь для протирки окон.
Подтащив к дверному проему стул, она влезла на него, с трудом оторвала друг от
друга слипшиеся дверцы антресолей и из первой же картонной коробки вытянула за
хвост легкий сарафан, про который давно забыла. Когда-то она сшила его, чтобы
позировать Лешке, но картину он не закончил. Остался только бледный силуэт на
сером фоне.
Вместе с сарафаном из коробки выпали старые фотокарточки:
чумазая крошка в слюнявчике с ложкой, прилипшей к носу, коричневатая тень
молодой мамы, две очень по-разному улыбнувшиеся фотографу школьницы в
одинаковых платьях. Сколько им было тогда? Семнадцать? Восемнадцать?
Со своей единственной школьной подругой Галкой Валюша не
виделась с тех пор, как уехала из родного города в Москву поступать в
художественное училище. Они не ссорились, не было между ними ни обид, ни
зависти, ни ревности, просто вздыбилась частоколом забот и горя разделившая их
судьба. А ведь как клялись, что будут любить друг друга вечно! Глядя на
веснушчатое Галкино лицо и хитроватую улыбку, Валюша не могла представить себе
ее взрослой. Клоунесса и фантазерка ни за что не хотела превращаться в
замороченную жизнью женщину. Рядом с ней Валюша всегда казалась себе вялой и
бесхарактерной. Увидев свое детское лицо, она невольно подошла к зеркалу и
сквозь изморозь побелки будто впервые увидела женщину, совсем чужую, почти
незнакомую. Та хотела понравиться ей, улыбнулась, но губы растянулись в горькую
гримасу. «Как же я тебя ненавижу», – крикнула Валюша. Женщина в зеркале,
страдальчески шевельнув губами, ничего не ответила.
В недрах той же коробки отыскалась записнушка, в которой
крупным почерком отличницы были написаны телефоны и адреса одноклассников, чьих
лиц Валюша уже не помнила. Пальцы судорожно листали страницы. Вот она – Галка
Никулина. Сердце колотилось, как перед экзаменами, пока шел вызов. Он
пульсировал медленно, спокойно и, казалось, страшно долго, пока вдруг не
оборвался, хриплым мужским голосом, пролаявшим прямо в ухо: «Слушаю!» От
неожиданности Валюша растерялась: «Галя. Галя Никулина здесь живет?» Голос
рявкнул: «Щас», и трубку взяла женщина, оказавшаяся Галкиной младшей сестрой
Лизой – крошечной Лизкой, которую они когда-то с таким азартом наряжали в
сшитые из материнских капроновых платков платьица.
Удивительно, но Лизка сразу же ее вспомнила, сказала, что
Галка здесь больше не живет, но предложила продиктовать телефон, предупредив,
что звонить надо по карточке, потому что напрямую очень дорого. Валюша долго не
могла понять, что за странный телефон ей диктуют, а Лиза куда-то торопилась и
не сразу догадалась, что Валюша понятия не имеет, что Галка давным-давно уже
живет в Испании.
– Что она там
делает? – удержала Валюша норовившую улизнуть куда-то Лизку.
– Да у нее там бизнес, позвони ей, она сама тебе
расскажет.
Легко сказать. У Валюши чуть ли не неделя ушла на то,
чтобы купить карточку и решиться позвонить человеку, который живет в Испании и
у которого «свой бизнес». Ей было страшно. Очень страшно услышать голос
взрослой Галки. Вернее, страшно, что она окажется совсем чужим человеком. От
волнения Валюша несколько раз промахивалась. Вроде бы набирала правильный
номер, но отвечали по-испански какие-то посторонние люди. Иногда в трубке
звучал ласковый голос автоответчика. Превозмогая себя, Валюша набирала номер до
тех пор, пока трубка не ответила.
– Але!
– Галь?
– Валюшка, ты?
– Я!
– Господи, как я рада, что ты, наконец, объявилась! А то
Лизка…
– А я-то как рада. Наконец-то дозвонилась до тебя. Как ты
там?
Галка вздохнула:
– Долго объяснять. Понимаешь, у меня тут ресторан. Мы с
одной бабой напополам купили. По уши в долгах. Она испанка. Я шеф-повар, а она
клиентов окучивает. Пашу по-черному. Ты лучше приезжай, а то по телефону ничего
толком не рассказать. Сейчас ужин, самая закрутка. У тебя интернет есть?
– Да куда мне!
– Ясно. Щас у меня тут все сгорит. Перезвони через пару
часов. Я освобожусь, поболтаем. Только обязательно. Я буду ждать. Страшно по
тебе соскучилась.
По телефону Галка звучала так, будто они растались вчера,
ну, в крайнем случае, позавчера. Однако чувствовалось, что на разговор у нее не
хватает дыхания. Что-то вокруг нее шипело, бурлило, скворчало. С первого же
звука ее голоса Валюше стало ясно, что им необходимо увидеться, а для этого
придется ехать в Испанию.
Это слово вспыхивало в ее воображении яркими шелками,
шелестело шалями, шуршало пышными оборками. Сколько за жизнь в театре она их
сшила? Уйму! Но мысль, что она сама когда-нибудь сможет поехать в Испанию, ей
даже в голову не приходила. Да что говорить, она и в родной город много лет не
ездила, а тут Испания!
Разговоры в костюмерных о гастролях в Мадриде, Барселоне,
Севилье бурлили вне ее сознания. Курорты, музеи, страстные танцы, рестораны,
пляжи… Все это из красивых слов и приторных, как карамельная тянучка, чужих
воспоминаний, вдруг стало оживать, превращаясь во влажную, трепещущую, будто
только что пойманная рыба, мечту.
Валюша никогда не вспоминает о том, как трудно было
договориться с начальством об отпуске, получить визу, купить билет, как
морочили ей голову предстоящей премьерой, заставляли работать сверхсрочно, как
нескончаемо тянулось время в душных очередях к окошечкам, за которыми
враждебные девушки не хотели выдавать документы, от которых зависела ее судьба.
Она помнила лишь сенсационное оживление, с которым
сотрудницы встретили новость о ее поездке. Казалось бы, им-то что? Но они
почему-то обрадовались, завалили ее советами: куда пойти, какие экскурсии
заказывать, что с собой везти, какие слова учить. Валюша поначалу отбивалась:
«Да я ж не на экскурсию. Я к подруге еду». Но женщины наперебой объясняли: «Да
ты не понимаешь – там же так здорово!» Глаза их светились воспоминаниями о
пережитом счастье. Одна, самая напористая, даже ляпнула: «Наконец-то ты
очухалась. А то прям смотреть на тебя тошно. Поезжай, развейся, может мужика себе какого надыбаешь».
Тогда эти разговоры вызывали в Валюше только раздражение
– ну что они лезут к ней! Какое отношение они имеют к ее встрече с Галкой? Но
сейчас она понимала, что многие годы наполняла пространство вокруг себя таким
плотным туманом отчаяния, что все, кто поневоле находились рядом, чувствовали
горечь и удушье. Они не знали и не понимали ее, но с облегчением вздохнули,
ощутив, что туман рассеивается.
3
«Шмоток с собой не тащи. Подарков не покупай, мне их все
равно хранить негде. Как прилетишь, сразу выходи из таможни и садись на голубой
автобус. Билет стоит четыре евро. Езжай до конечной, это будет Пласа Каталуния.
Стой там и жди меня. Только запомни: мой единственный выходной – понедельник,
так что в другой день я тебя встретить не смогу…»
Галкины инструкции Валюша выучила наизусть, однако
заранее всего не предусмотришь. В Москве в начале апреля весна еще не
вылупилась из ледяной скорлупы. Привыкнув к полугодовому сумраку, о темных
очках Валюша даже не вспомнила. А в Барселоне солнце палило, как из пушки. Стоя
в зимнем обмундировании в полуголой толпе, ожидавшей вместе с ней автобуса,
Валюша чувствовала себя снежной бабой, угодившей на летний курорт. Того и гляди
растает. К счастью, автобус пришел быстро, а в нем вовсю работал
кондиционер.
Экзотических пальм, цветущих акаций, залитых
перламутровым светом просторов Валюше вполне хватило бы, чтобы испытать
благодарность, но когда автобус поплыл вдоль пышных, как кремовые торты,
зданий, кружевных площадей, воздушных арок, устремленных в небо церквей,
сверкающих на солнце фонтанов, она успокоилась. Тревога и стыд перестали грызть
сердце. Страх, что Галка разочаруется в ней и пожалеет, что пригласила в гости,
исчез. При виде плывущего за окном волшебного города, она почувствовала
умиротворение, какое бывает только в детстве, да и то во сне: сладком, счастливом
сне, от которого не хочется просыпаться.
Наверное, Валюша задремала, потому что вздрогнула, когда
водитель что-то буркнул в микрофон, и соседи устремились к выходу. Она, как
всегда, была последней. Водитель что-то сказал ей, но она лишь руками развела.
Он показал на рюкзак, мол, держи крепче, не зевай, а то вмиг спионерят. Валюша
застенчиво шепнула: «Грасияс», спустилась по ступенькам и оказалась в
головокружительной гуще толпы на огромной, круглой, как карусель, площади с
фонтанами посередине. Сотни людей переходили улицы, входили в сверкающие двери
магазинов, болтали за столиками открытых кафе, считали сдачу, курили, покупали
цветы, говорили по мобильникам, ползли в автомобилях, неслись на мотоциклах,
тащили к остановке чемоданы, ловили такси, смеялись, целовались… Валюша
мгновенно охватила взглядом всех. Но Галки не было! Сотни тревожных мыслей
набросились на нее: «Забыла, заболела, опоздала, угодила в аварию», но вдруг
из-за спины раздался голос:
– Гражданочка! Вы не меня тут поджидаете?
Валюша обернулась и оказалась в Галкиных объятьях.
Казалось, не было ни долгих лет разлуки, ни одиночества, ни черного, как вечная
ночь, отчаяния.
– Галочка моя, какое счастье, что ты приехала, –
всхлипывала Валюша на плече у высокой, элегантной дамы, рядом с которой сама
она выглядела, мягко говоря… Впрочем, какая разница! Кто бы хорошо выглядел
после бессонной ночи да еще в зимней куртке с капюшоном, сапогах и рюкзаком на
плече? Главное, что Галка была рядом и такая же родная и любимая, как в
детстве.
– Да разве ж это я? Это ж ты ко мне приехала!
Валюша вытирала слезы о Галкино плечо.
– Да это я от радости. Господи, да неужели же это все на
самом деле!
Валюша пыталась справиться со слезами, но не могла. Галка
прижимала ее к себе, гладила по голове и уговаривала:
– Валюшка, ну не плачь, а то я тоже зареву, и вся моя
штукатурка поплывет. Пошли скорей на поезд.
Валюше хотелось удлинить мгновенье встречи, всмотреться,
вжиться в родное лицо, свести концы с концами двух разорванных судеб, но Галка
торопила.
– Бежим скорее. Поезд ждать не будет. За две недели и
наговоримся, и насмотримся. Давай сюда рюкзак!
Валюша знала – спорить бесполезно. Еще в школе она
привыкла беспрекословно слушаться подругу, и сейчас рефлекс сработал
безотказно. Она сглотнула дюжину крутившихся на языке вопросов, покорно сунула
в протянутую руку свой видавший виды рюкзак, и, как ниточка за иголочкой,
побежала за Галкой.
Путь до поезда сжался в мгновенье. Мелькнули мутные, как
на полузасвеченной кинопленке, кварталы. Перед светофорами Галка брала ее за
руку и как ребенка переводила через дорогу. В памяти остался только яркий,
восхитительный запах кофе, которым, казалось, была пропитана утренняя
Барселона.
А в поезде Валюшу ждал еще один сюрприз. Едва усевшись у
окна в полупустом прохладном вагоне, Галка протянула ей пожелтевший по краям
листок в линеечку.
– Смотри, Кошкина, что я для тебя припасла!
Еще не развернув, Валюша ахнула. Сколько же лет ее никто
так не называл? В ЗАГСе Лешка шутил: «За отличную службу повышаю вас, товарищ
Кошкина, в звании». Так она превратилась в Львову, и с тех пор забыла о своей
девичьей фамилии. А ведь как страдала в детстве. Как мечтала стать Солнцевой,
Виноградовой или Добронравовой…
На листочке было написано:
«Сочинение на тему: ‘Человек, с которого я хочу брать
пример’
ученицы четвертого класса «Б»…
Валюша глазам своим не верила.
– Галь, откуда это у тебя?
Та хитро усмехнулась:
– Места надо знать. Да ты читай, вслух читай.
Поерзав от неловкости, оглянувшись на сидевших в другом
конце вагона туристов с чемоданами, Валюша глубоко вздохнула и негромко, так,
чтобы только Галка слышала, начала:
«Сперва я хотела брать пример с пионера-героя Володи
Дубинина. Он помогал партизанам во время Великой Отечественной войны. Если бы
сейчас была война, я бы тоже помогала, но пока мирное время, буду брать пример
с Гали Никулиной. Она моя лучшая подруга и очень хорошая девочка. Веселая,
умная, деловая. Получает хорошие отметки и ведет общественную работу. А еще мне
нравится ее мама, тетя Тамара. Она вкусно готовит и работает водителем
грузовика. Ее все боятся, потому что уважают. Я люблю ходить к ним в гости, а
то у нас бабушка все время стонет, и мама жалуется, что мы ей жизнь заели. А
тетя Тамара не жалуется, хотя крутится одна с двумя детьми, как белка в колесе.
Мне кажется, что таким людям, как она, легче жить, потому что они не отступают
перед трудностями. Я тоже так хочу».
Валюша вся увлажнилась.
– Неужели это я написала? Прям не верится. И за что мне
только Бомба двойку влепила?
Галка протянула ей салфетку:
– Кошкина ты, Кошкина. Когда ж ты повзрослеешь. Ты еще
ороси мне тут слезами весь Иберийский полуостров. Сразу все виноградники
погибнут. А что, ты запросто…
Валюша вытерла глаза.
– Галь, да ведь это я от любви. Скажи, где ты его взяла?
Я прям будто в детство нырнула.
Галка усмехнулась.
– Украла я его, Кошкина. Прямо с учительского стола.
Папаша мой – вор был. Настоящий, профессионал. Это я в школе заливала, что он
геолог, мол, и всю жизнь по командировкам мотается. А он срок за сроком мотал.
Мама меня правильно воспитывала, но от папашиных генов куда денешься? Так что
пока ты в туалете из-за своей двоечки рыдала, я твое сочинение потихоньку
спионерила. Все ж таки не каждый день о нас с мамой такое пишут. Видишь, она тебе
двойку на пятерку переправила, и до самой смерти среди своих документов
хранила. Я после похорон в шкатулке нашла.
Валюша ахнула.
– А давно она?..
Галка замотала головой, как от сильной боли, но потом все
же скороговоркой выпалила:
– В прошлом году. Рак. Усохла вся, но виду не подавала и
к врачам не ходила. Папаша ее угробил. Знаешь, она такая сильная и независимая
была, а как этот упырь с зоны воротился, сама не своя стала. Слово поперек ему
не скажет. А он бил ее. Так бил, зверюга! Она ни в чем ему не перечила. Любила
и всю жизнь ждала. Ну и как мне, спрашивается, после такого было замуж выйти?
Да я ни одному мужику над собой власти не давала…
Валюша хотела ее обнять, но Галка отвернулась.
– Я щас зареву. Давай потом поговорим. Ты не думай, что я
такая каменная стала, просто реветь больше не хочу. От слез слабею, а мне
сильной надо быть. Ты посмотри пока в окно. Не каждый день тебе Испанию
показывают.
4
Летели, плыли навстречу Валюшиному распахнутому взгляду
опушенные фисташковой дымкой деревья, золотистые пастбища, кудрявые, как овечья
шерсть, облака. Сияли под солнцем лиловые, розовые от цветущих трав горы.
Праздничной стайкой выбегали к путям белые домики с гирляндами цветного белья
на балконах. Приветливо улыбались чистенькие станции, отрешенно и торжественно
смотрели в небо соборы. Мелькали автозаправки, кафе, киоски. Изредка вдали
проплывали развалины древнего замка или крепости. И Валюше казалось, что она
спит. Мягкая скороговорка колес, иноязычный гомон соседей, грохот прожитых лет,
нежная мелодия вновь обретенной любви слились в ее душе в симфонию, под которую
она и впрямь уснула, а проснулась, лишь когда Галка тихонько поерзала плечом
под ее щекой.
– Просыпайся, Валюшка, приехали. Сейчас начнется для тебя
«пытка роскошью».
Это была любимая Галкина фраза. Она подцепила ее у своих
любимых Ильфа и Петрова, которых в школе постоянно цитировала. «Пытка роскошью»
была, когда в школьном буфете им удавалось купить свежие сырки с изюмом или
сбежать с пионерского сбора на индийское кино… И все же Валюша вздохнула
свободнее, когда на парковке возле станции Галка подвела ее не к роскошному
«Мерседесу», а к старенькой «Тойоте». Такую пытку Валюша могла выдержать.
Сейчас, вспоминая свою жизнь после Лешки, Валюша не
помнит ничего, кроме надежды увидеть его во сне. Годы ее молодости будто ухнули
в черный колодец. А вот свою первую поездку с Галкой по горной дороге на
старушке «Тойоте», которую та называла «Белочкой», запомнила по минутам. И то,
как вжималась в сиденье, охала, на каждом вираже хватаясь за ручку двери. И то,
как Галкин профиль становился все суровее, и то, как она вдруг остановилась на
крошечном пятачке под скалой и сказала:
– Все! Выходи. Дальше я тебя не повезу. Либо ты
перестаешь дрожать, как овечий хвост, либо идешь пешком.
От такого разворота Валюша опешила. Она не знала, то ли
ей обидеться, то ли… Не могла же она в самом деле идти пешком. Но и перестать
бояться тоже не могла. Как это? Всю жизнь боялась и вдруг перестать?
Галка объяснила:
– Чтобы перестать бояться, надо расслабиться, а чтобы
расслабиться – надо очень сильно напрячься. Зажми все свои мускулы, собери всю
себя в кулак, сосчитай до десяти и отпусти. Повтори три раза. Вот увидишь –
страх уйдет.
И действительно, страх пропал. Зато Валюша во много раз
острее ощутила запахи трав, цветущего вдоль дороги шиповника, нежный запах
сухой глины, раскаленных на солнце скал, сладковатый запах резины, бензина,
асфальта, Галкиной косметики, старой обшивки, собственного пота и неизвестно
откуда прилетевший запах моря. Оно появилось позже и заполонило собой весь
горизонт. Казалось, раньше страх забивал все ее органы чувств. Сейчас она
дышала полной грудью и наслаждалась каждым вдохом.
5
Что такое счастье? Это миг, в который понимаешь всю
закономерность бытия. Связь прошлого, настоящего и будущего. Мгновение, когда
полностью меняется все твое мировоззрение, а вслед за ним меняется твоя судьба.
Валюша ощутила его в полной мере, когда стояла на вершине горы и смотрела на
открывшуюся перед ней панораму. Она почувствовала, как душа ее раскрывается
навстречу жизни, а два разорванных конца ее судьбы соединяются. Детство, –
почти забытое, казалось, навсегда ушедшее, оказалось совсем рядом, только руку
протяни, а страшный жизненный опыт рассеялся, словно его и не было. Она
соединилась с синим простором, почувствовала родство с травой, цветами,
воздухом, светом. Внутренним зрением увидела, как в двенадцать лет они играют с
Галкой в птиц, набросив на плечи мокрые простыни, которые тетя Тамара попросила
развесить на веревке во дворе. Как они летают, кружатся, машут мокрыми
цветастыми крыльями. Передразнивая училку биологии, Галка картавит: «Я, Гавка,
– хозяйка двогов и помоек, цагица сгедней полосы Госсии». А Валюша чувствует
себя ласточкой, маленькой, юркой ласточкой, живущей в отвесной скале над морем.
<…>
(полную версию текста вы можете прочитать в
журнале и / или он-лайн по электронной подписке)