Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 283, 2016
Шакарим Кудайбердыев
(1858–1931)
Поэт, прозаик, переводчик, философ, историк, музыкант.
Духовный восприемник и ученик Абая. В молодости занимался общественной
деятельностью, работал в местной администрации. В сорокалетнем возрасте увлекся
мыслителями Востока, самостоятельно овладел арабским, персидским, турецким и
русским языками. В 1903 г. он был принят в члены Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского
отделения Император-ского
русского географического общества. В период первой русской революции участвовал
в национально-освободительном движении «Алаш».
Установление Советской власти в Казахстане, голод 1920-х и 1930-х годов,
репрессии 1928 года оказали большое влияние на мировоззрение поэта. При жизни Кудайбердыева были напечатаны
его книга «Зеркало казахов», поэмы «Калкаман-Мамыр» и
«Енлик-Кебек»; отдельные стихи и публицистика были
опубликованы в 1913–1924 гг. в журналах «Абай», «Айкап»,
«Шолпан» и др. Уже после гибели поэта его поэтические
переводы «Дубровского» и «Метели» А. Пушкина были опубликованы в журнале «Эдебиет майданы» (1936). 2 октября 1931 года Кудайбердыев был осужден и расстрелян. Несмотря на
то, что 29 декабря 1958 года Шакарим Кудайбердыев был реабилитирован «за отсутствием состава
преступления», запрет на творчество поэта как «буржуазного националиста»
продолжался. Пересмотра официального отношения к творчеству Шакарима
Кудайбердыева требовала казахская интеллигенция. Только
после 1986 года стало возможным возвращение наследия поэта казахскому народу.
ПРИХОДИТ ЛЕТО
Вот и тяготы зимы уступили лету.
В нежном мареве холмы, степь близка к расцвету.
Нет ни ложки снега, ни кусочка льда, –
Мир, что вырвался из тьмы, – воспевать поэту.
Тяга к росту у детей, жаждут порезвиться,
Тканью пестрой ширь степей, жизнь в ней будет длиться.
И в ауле старики греются на солнце,
Речи о былом легки, и казан, на три ноги
чуть привстав, дымится.
Стригунки, бычки, ягнята летним днем окрепнут.
Им лужайка маловата, буйство трав на пепле.
Хоть Всевышний дал отчасти, но не долог счастья век,
А степное это счастье не постигнет человек.
ТОЛСТОСУМЫ. СИЛЬНЫЕ МИРА СЕГО
Толстосумы
миром правят, молвят, что в делах верны,
И друг друга в мире славят, утверждают, что честны.
Понял я, быть может поздно, – нас
куда они ведут,
Эти умыслы и козни, что не каждому видны.
Расскажу о них, послушай, может быть, и ты поймешь,
Беспринципные их души ты в любом краю найдешь.
Распознать в степи нетрудно толстосума-главаря.
Он всесилен, чист наружно, но видна в поступках ложь.
Всех купил своим богатством, думает, что мир – его,
Словно управляет царством, не жалея никого.
Если ты перечить станешь, голову снесет тебе
Иль тебе силки расставит, не оставив ничего.
Иль тайком натравит свору кровожадную собак.
Может быть, спасет в час ссоры жизнь твою животный страх,
И безвольно на колени с возгласом: «Прости, таксыр*!»
Рухнешь, став рабом и тенью, свой же приближая крах.
Будешь близок с ним – возвысит и тебя он до небес,
Приобщит тебя к корысти, и в тебе родится бес,
Бес господства над народом… Но останешься рабом –
Внешне вроде благороден, но во лжи погрязший весь.
Ты мечты его лелеешь – если преданно глядишь.
Перед ним от страха млеешь, ночи напролет не спишь.
В безграничной его воле – миловать или казнить,
Рабскую под гнетом долю ты в краю родном влачишь.
Ты приказы исполняешь, предаешь своих друзей,
Волею его караешь, сеешь страх среди людей.
Исполнительным орудьем стал в руках владыки ты,
За него готов встать грудью, ты – звено его цепей.
Победив ценой любою ненавистного врага,
Он пожертвует тобою в нужный час исподтишка.
Обронив слезу пустую над судьбою злой твоей,
Он забудет подчистую о тебе
наверняка.
Себялюбец, знать не хочет, чем обязан миру он,
Он себя в пророки прочит, в кознях дьявольских силен,
И возносится все выше, о Всевышнем позабыв,
И Всевышнего не слышит, жаждой власти оглушен.
Кто виновен в этой жизни, только ли ему судить?
По одним справляет тризну и других готов забыть.
Собеседник с чистым сердцем, рассуди своим умом,
Может ли единоверцем зваться он в краю родном?
И за ним, быть может, правда, и за ним, быть может, путь?
Может быть, он чью-то волю исполнял, и в этом суть?
Может быть, свою же долю проклинал, когда вершил?
Может, мысли о народе и его терзали грудь?
Может быть, несправедлива память о его делах?
Может, кто-то молчаливо переборет этот страх?
Собеседник мой, подумай обо всем, что говорю,
Показал я толстосума, да простит
меня Аллах.
Толстосум
уверен в жизни, утверждает: «Я – есть Бог!»
Не потерпит укоризны он от тех, к кому жесток.
И хотя Всевышний терпит толстосума-главаря,
Знаю, после его смерти будет счет предъявлен в срок.
О, Аллах, прости нас, смертных, за крамольные стихи,
Может быть, и мысли эти пострашнее,
чем грехи,
Милости твоей нам хватит на земную нашу жизнь,
Разве толстосум оплатит те
грехи, что велики?
Вы не слушайте, джигиты, речи толстосума,
он
Со своею сворой-свитой в небесах приговорен.
Только лишь Всевышний знает душу каждого из нас,
Ибо Он лишь утверждает жизни праведный закон.
____________________________
* Таксыр – господин (араб.)