(Публ. – М. Адамович)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 283, 2016
Кн. Вера Константиновна Романова (1906–2001) была младшей дочерью Великого
князя Константина Константиновича и Великой княгини Елизаветы Маврикиевны,
правнучкой императора Николая I. Вера Констан-тиновна – последний ребенок в
многодетной семье Великого князя; ее крестной матерью была императрица
Александра Федоровна. В 1918 году она вместе с матерью, братом Георгием и
племянниками Всеволодом и Екатериной уехали из России в Швецию, затем в
Бельгию, а после – в Германию. Там Вера Константиновна училась, занималась
парусным спортом. В 1927 году умерла мать, Вера осталась жить в Альтенбурге у
родственников. В 1930-е годы участвовала в жизни русской эмиграции в Берлине. С
1936 года возглавляла берлинское Свято-Князь-Владимирское братство. В конце
войны она ушла на запад, спасаясь от наступавшей Красной армии. В 1945–1951 гг.
была переводчицей в английском отделении Красного Креста. В Гамбурге она
занималась делами Церкви, как представитель Красного Креста работала
переводчицей в госпиталях, в лагерях для перемещенных лиц – ди-пи. В 1951
переехала в США. Жила в Нью-Йорке, а также на Толстовской ферме. Работала в
русских благотворительных организациях: Толстовском фонде, Обществе помощи
русским детям за рубежом, Попечительстве о нуждах Русской Православной Церкви
за границей; поддерживала постоянные контакты с русскими воинскими
организациями (Общество галлиполийцев, Русский общевоинский союз (РОВС) и др.).
Как почетная председательница Общества бывших кадет российских кадетских
корпусов за границей представительствовала на общекадетских съездах в США,
Канаде, Венесуэле и Франции; была автором журналов «Кадетская перекличка»
(Нью-Йорк) и «Военная быль» (Париж). Последние годы жизни провела в доме
престарелых на Толстовской ферме, где и скончалась в 2001 году. Похоронена на
кладбище Успенского женского Новодивеевского монастыря в Нанует, шт. Нью-Йорк.
Воспоминания печатаются по тексту журнала «Кадетская перекличка», № 18,
1977 год, по современной орфографии.
Война кончилась. Германия капитулировала. Страна,
разрушенная и побежденная, разделенная на три зоны, переживала жуткое время.
Полный хаос, неопределенность, неуверенность в будущем. Иностранные рабочие
репатриировались. Бедные «остарбайтеры». Что их ждало? Говорили, что они
попадали за проволоку где-то в Силезии и домой не возвращались, – или же, как
«изменники», осуждались на каторгу в концлагеря.
Американцы в Альтенбурге вели себя прилично. Удивлялись,
что не все немцы – «наци». Городским головой Альтенбурга был назначен старый
социалист, занимавший этот пост до прихода к власти Гитлера. Я знала его
племянницу, что в дальнейшем оказалось весьма полезным.
Местные военные власти потребовали сдачу оружия и
фотографических аппаратов. Мою кавказскую шашку с кинжалом, подарок принца
Вельдемара Прусского (его отец, принц Генрих, был братом Императора Вильгельма,
а мать – сестра Императрицы Александры Феодоровны), я сдала в музей замка Альтенбурга,
вместе с кортиком, принадлежавшим офицеру знаменитого крейсера «Варяг».
Фото-камеры понесла к указанному месту. Там лежала целая пирамида аппаратов и
стоял часовой. Сказала ему: «Я немка, сдавать ли и мне?» Он ответил: «Гоу ахед»
(т. е. «следуйте дальше», или «валяйте»), а сам отвернулся. Я все же положила в
эту кучу, из которой легко можно было взять себе аппарат фирмы «Лейка», вместо
моего «Роллейфлекса»… Несколько дней спустя меня навестили два американца;
один из них был пастором, на его стальном шлеме был крест. Им я рассказала про
сдачу фотоаппаратов, что оказалось противозаконно. Скоро после этого мои
квартиранты сказали мне, что эти американцы приходили, но им было сказано, что
я отдыхаю, и я их больше не видела. По-видимому, они хотели вернуть мне мою
любимую камеру, чудный «Реллейфлекс»! Прятать что-либо, да еще в замке, я не
рисковала, боясь репрессий.
Пошла я как-то к «остам», в лагерь Хазаг1, где
была переводчицей, работала в почтовом отделении и на самом заводе во время
войны. Со мной была молодая фольксдейч из Словении, жившая у меня после смерти
камеристки моей матери. На столах стояли банки со всевозможными консервами,
полупустыми. Нас угощали, но разговор не клеился. Дали два мешка провизии. У
выхода из лагеря нас остановил француз, хотел отнять мешки. Я на него грозно
посмотрела, и он оставил меня в покое, но нас отвели к начальнику, французскому
лейтенанту с югославянской фамилией. Выручило знание французского языка, и нас
отпустили. По пути домой зашли в гостиницу с надписью «оф лимите». Я не знала,
что это значит, а главный, знакомый мне, лакей (sic) не объяснил. Разговаривала
с американским солдатом – поляком. Наконец, он мне объявил, что я слишком много
понимаю из разговоров его сослуживцев, и просил уйти. Я ждала подругу, ушедшую
с одним из мешков, и рада была ее возвращению. Солдат был неприятен в некотором
отношении.
Познакомилась я с очень симпатичной русской парой: оба
были дантистами и хотели открыть зубоврачебный кабинет, или же просто набирали
инструменты. Пошли в склад. Немец не хотел дать хорошее сверло. Спрятать его в
карман я не решалась, но, в конце концов, так и сделала, когда заведующий
вышел. В другой раз эти же милые люди принесли мне головку голландского сыра;
мне не удалось получить такой сыр, стоя в очереди: его больше не осталось под
самый конец очереди.
Я приняла к себе в квартиру семью Волковых, беженцев из
Польши: родители, дочь и трое детей. Дочь пошла работать в польский лагерь, в
казармах. Старики очень волновались, что к нам скоро придут Советы. Я пошла к
американскому майору, начальнику гарнизона. Маленький, с черными усиками офицер
вышел ко мне часов в 9 утра, застегивая манжеты защитной рубашки. На мой
вопрос, придут ли в Альтенбург советские войска, ответил, что это военный
секрет, и даже если бы он знал, то мне бы не сказал.
При встрече на улице с бывшей сослуживицей иностранного
лагеря завода «Хазаг», на ее вопрос, что я, конечно, буду переводчицей, когда
придут русские, – я ответила, что, мол, меня уже здесь тогда не будет!
У меня в Америке были родственники. Среди них – князь и
княгиня Чавчавадзе. Княгиня – моя троюродная сестра по отцу: дочь Великого
князя Георгия Михайловича; по матери – двоюродная племянница, дочь Великой
княгини Марии Георгиевны, мать которой, королева Еллинов, Ольга Константиновна,
была родной сестрой моего отца. Я все молилась: «Господи, если Павлик здесь,
пришли его ко мне!» И вот стою я раз в кухне и чем-то занимаюсь; приходит
соседка и говорит, что ко мне приехал родственник: и вот Павлик Чавчавадзе2
стоит передо мной! Он был майором американского Красного Креста и занимался
военнопленными и «Ди-Пи». Сказала ему про свои волнения. «Хотел бы я знать, что
бы Советы с тобой сделали, если бы они тебя видели, по-моему – ничего…» Все
же сказал, что попробует сделать, что сможет. Он был в районе другой армии, чем
я, а американские армии друг с другом не сообщались, как будто это чужие
страны. Просил не уходить, и эту фразу я упустила из виду. Когда пришел мой
двоюродный брат (немец), он тоже не слышал этого совета, или же Павлик его не
повторил. Через полчаса после отъезда Чавчавадзе пришла племянница городского
головы, с которой я сговорилась, что ее дядя предупредит меня в случае
советской опасности. Городской голова просил передать, что следует быть наготове.
Двоюродный брат мой, принц Фридрих-Эрнст
Саксен-Альтенбургский3, решил времени не терять. Он размышлял, что
мне грозит бóльшая опасность, чем его матери в британской зоне, и решил
идти не на северо-запад, к матери, а на юг, в Баварию, где у него были знакомые
около Бамберга. Было 9 часов вечера, 6-го июня 1945 г.; решили идти вдвоем.
Взяв с собой мешок со сменой белья, Евангелием, молитвенником и двумя образами,
вышли. На окраине города, на возвышенном месте, оглянулись: все пропало,
начинай сначала; свободны, как птицы и даже прыгали от удовольствия!.. Пошли в
соседний городок, Шмелн, в 14-ти километрах от Альтенбурга. Там жила наша общая
учительница. Частично бежали под гору и переход проделали в 2 часа. При входе в
Шмелн завыли сирены – вечерняя заря – когда надо было быть в домах и не
выходить на улицу. К учительнице дошли благополучно. Собираясь в поход, я не
нашла целые носки, а лишь порванные. Надела 2 пары чулок, надо было бы надеть
3-4. Башмаки всегда натирали пятки, а нужна была солидная обувь для такого
перехода. Уже в Шмелне я чувствовала, что протираю правую пятку. Брат попросил
у учительницы пластырь, – у него оказалась та же беда. Я не решилась тоже
попросить, зная, что такой товар на вес золота. Так и шла, все больше протирая
ногу. Шли мы всего около 240 километров. Ночевали у добрых людей. Вторую ночь
тоже у знакомых брата. Спали на полу в зале, или большой комнате. Погода стояла
сухая и жаркая. В общем, идти было весело. Проходили лесистую Тюрингию, которую
брат Фритц знал хорошо. На родине второй жены Императора Вильгельма,
Императрицы Германии, в Рейсс-Грейц-Шлейц, нас в замок не приняли, не зная, кто
мы. Вся Германия была в пути, с запада на восток, с востока на запад, с севера
на юг и с юга на север. Все куда-то стремились: кто домой, а кто бежал от
коммунистов или из разрушенного бомбами запада. Несколько раз проезжал
американский джип, кажется, красно-крестный. Остановила его и попросила
перевязочный материал для сильно протертой пятки. Дали.
Проходили также бывшее княжество Рейсс младшей линии. Все
мужские члены этой семьи (и старшей, и младшей линии), носят имя Генрих с
соответствующим номером, и многие селения имеют названия, исходящие от этого
имени. Мы шли в Хайнрихсдорф. Там жил бывший владетельный князь с семьей и
родственниками. По дороге встретили крестьян, предложивших нас накормить, ибо у
них были запасы. Мы скромно отказались, ответив, что идем к родственникам,
которые нам, наверно, что-нибудь дадут. Пришли под вечер к старичкам – принцу и
принцессе цур Липпе, беженцам из Дрездена. Они как раз обедали и предложили нам
обоим тарелку яичницы, от которой стало еще голоднее. Старички жаловались, что
ничего не вывезли из Дрездена, «только 17 сундуков»…
Зная, что главная опасность миновала и мы уже на границе
Баварии, от реакции и усталости мне стало дурно. Принцессе, видя, что мне
нехорошо, тоже стало плохо, а муж, понятно, больше заботился о ней, чем обо
мне. Пришел очень симпатичный доктор, выдававший себя за украинца, со своей
ассистенткой; говорили на чисто русском языке. Врач осмотрел, сказал, что ноги
требуют по крайней мере три дня отдыха, или больше. Дали маленькую банку
консервов и кусок мыла. Нас поместили недалеко от цур Липпе, у мясника. В
комнате, к счастью, были 2 кровати. Еду мне приносили, кажется, от мясника. Старички
пришли проведать бывшего служащего, стояли у моих окон, но не зашли. Навестила
же меня некая принцесса Рейсс, мне знакомая; пришла, хромая от артрита, с
палкой и собачкой, а жила далеко… Там, в Хайнрихсдорфе, находился главный
лесничий, фон дер Габеленц, родственник однофамильцев, наших друзей в
Альтенбурге. Мать жены была канадка, и поэтому там в доме бывали офицеры
американского штаба. Стол был обильный. Я старалась не показывать голода. Брат
Фритц, сидевший напротив меня, грозно посмотрел на меня и прошипел: «Фрисс нихт
зо»! (не жри так)… Канадка, несмотря на просьбу и предупреждение, рассказала
американцам про меня. Они ответили, что большевики уже не те и даже если у меня
и погибли три брата, то времена изменились. Пришлось покинуть сей дом и устроиться
иначе. Меня там перевязал американский санитар и заметил, что «это не от
короткого марша». Ответила, что не слишком большой. – Мы же примерно прошли
полпути.
На следующее утро нас отвезли на автомобиле до места, где
вчера еще стоял американский пост. Теперь там стояла телега, и нам сказали, что
пост – дальше. Мы же были без пропусков и дальше своего уезда не имели права
куда-либо уходить. Шел дождь. В лесу, по мягкой хвое, хорошо шлось босиком, и
ноги не болели. Спустились к речке. Пересекли ее у мельницы, где нас превкусно
накормили клецками. По дороге спросили беженцев из Рейнланда, где баварская
граница. «А вон здесь»… Я перекрестилась. Мы шли в соседний городок, где нам
заказали комнату в гостинице при мясной. Не пошли туда из-за постов и направились
в город Кронах: это старинная крепость, орудия которой были так поставлены, что
не образовывали мертвого угла, и крепость была неприступная. Там мы где-то
ночевали.
Не доходя Кронаха, надо было пересечь речку по
проложенным деревьям; мы просто на них сели: чудно – и ног не надо! По шоссе
шмыгала взад и вперед санитарная машина, оказавшаяся примитивным автобусом, в
котором мы и доехали до города. В больнице мне перевязали ногу, и мы неожиданно
встретили знакомых. Дальше мы шли, приближаясь к Бамбергу. Встретили литовский
«трек» в несколько телег. Нас взяли, но на ходу я от слабости и усталости не
могла вскочить на воз, который все же на минутку остановился, и я села. Какое
счастье! Недалеко от Бамберга мы снова пошли пешком, боясь каждого американца,
как будто они на нас обращали внимание,
ведь таких, как мы, были тысячи и тысячи. Спросили немецкого
полицейского, где можно переночевать. Он назвал своих знакомых во дворе собора
– бывшая резиденция местного епископа: средневековая красота, дома, обшитые
деревянными балками. Позвонили. «Что это он нам все посылает людей, у нас места
нет!» – был ответ, и дверь захлопнулась. Нас принял к себе милый
старичок-сапожник, не имевший права работать, будучи притянут в нацистскую
партию. Нацистам не давали права работать, то есть мелким; крупные обыкновенно
устраивались, и с квартирами, и т. д. Мы попали в комнату с кроватью без
матраца, с видом прямо на дивный собор романского стиля. Я от усталости и
волнения не могла заснуть. Светила полная луна. Каждые четверть часа старинные
часы отбивали время, а утром затрезвонили к мессе. Что это – сказка или
действительность? Утром осмотрели собор. Знаменитая статуя «бамбергского
всадника»4, которую я так люблю, была еще заколочена досками от
бомб. На ней изображен император Максимилиан.
…Должна вернуться немного назад. Примерно за день до
прихода в Бамберг мы попали в деревню Штапельфельд, недалеко от башни
«Альтенбург», и решили, что если нас спросят часовые, говорить, что идем
оттуда. (Мы были в таком виде, что нам вряд ли бы поверили…) Кажется, тут-то
нас и остановил американский пост. Что мы ему объясняли, уже не помню. Он велел
нам на следующее утро явиться к местному коменданту – чего мы не сделали. Идя
дальше по местечку, набрели на чистенькие деревянные бараки с цветами перед
ними. Послышалась русская речь! Говорю брату: «Знаешь, лучше туда не идти, кто
знает, кто и какие они, да возможны и ‘жители’ (насекомые)». Устроились
ночевать у сердобольных штапельфельдцев…
В Бамберге нам советовали выйти на шоссе и ждать
грузовика, перевозившего молоко. Он брал путешественников. Ждали недолго и
поехали. Нас оказалось человек 6. Среди них – солдат по фамилии Вебер,
возвращавшийся из плена. Узнав, что мы едем в Поммерсфельден, просил передать
своим родственникам, что он жив-здоров и направляется домой где-то недалеко от
Поммерсфельда. Его близкие, наверно, нас примут, услыхав, что он благополучен.
Так и случилось. Сторож огромного дворца нас не принял, не пускал незнакомых и
честно исполнял свои обязанности. Этот дворец – копия Версаля, кажется, на одно
окно больше, и принадлежит графам Шенборн-Визентхайт. Мы отправились к Веберам.
Действительно, узнав о возвращении шурина, приняли нас очень радушно, накормили
и устроили на ночь. В одной комнате с огромной кроватью. В умывальнике воды не
было – он только для видимости. Прилично нас накормили; хозяйка спросила мужа:
«Ну, старик, а мы что будем есть?» и принялись за яйца, от которых мы,
стесняясь, отказались, у меня же слюньки текли… <…>
(полную версию текста вы можете прочитать в
журнале и / или он-лайн по электронной подписке)