Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 283, 2016
1.
СВЕЧИ «ЗИМНЕЙ НОЧИ»
Стихотворение
Пастернака «Зимняя ночь» («Мело, мело по всей земле…») принадлежит к числу
наиболее известных и любимых читателями стихов. Казалось, что поэт должен был
бы гордиться этим успехом. Однако Д. Быков в биографической книге о Пастернаке
приводит свидетельство поэта А. Вознесенского, который был близок к Борису
Леонидовичу в последние годы его жизни: «Пастернак недолюбливал чересчур
‘альбомную’ ‘Зимнюю ночь’ (‘Свеча горела’) и ее поклонниц, – но расцветал,
когда при нем хвалили ‘Свидание’»1. В нашей статье мы попытаемся
объяснить как причины успеха «Зимней ночи» у читателей, так и некоторые причины
скептического отношения к стихотворению его автора.
История стихотворения
«Зимняя ночь», происхождения его главных образов, сама по себе весьма
увлекательна. В примечаниях к книге Бориса Пастернака «Стихотворения и поэмы»2
указано, что стихотворение «Зимняя ночь» впервые появилось в печати в 1948 году
в сборнике Пастернака «Избранное», а потом в альманахе «День поэзии» в 1956
году. Автор этих строк в середине 50-х студентом читал эти стихи в издании
малоформатных тоненьких книжечек «Библиотеки ‘Огонька’». Стихотворение
распространилось в СССР как самостоятельное произведение намного раньше, чем
как часть романа «Доктор Живаго». И если попросить современного любителя стихов
Пастернака припомнить какую-либо строку поэта, то, скорее всего, вам назовут
строчку-рефрен из «Зимней ночи»: «Свеча горела на столе, свеча горела». В анонимном
предисловии к одной из первых публикаций романа за границей (1959 год)3
образ свечи из этого стихотворения выбран критиком для объяснения самой
концепции романа: «…он (Пастернак. – Е.
Ш.) указал на эту полузабытую свечу Человечности и Любви, Веры и Правды,
как на единственный свет в единственном окне, но надежный путеводный огонек
спасения».
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Cвеча горела.
27 декабря 1946 года
в доме М. К. Баранович Пастернак читал друзьям начало романа, над которым он
стал работать предыдущей зимой. На память об этом вечере Пастернак подарил хозяйке
дома только что вышедшую книжку своих переводов («Грузинские поэты». – М.,
1946), в которую были вклеены страницы с тремя первыми стихотворениями из
будущей тетради Юрия Живаго: «Гамлет», «Бабье лето», «Зимняя ночь», –
соответственно датированные февралем, сентябрем и декабрем 1946 года. По
свидетельству Л. Чуковской, в апреле 1947 года Пастернак читал друзьям главу
«Елка у Свентицких». В ней впервые появился образ горящей свечи. С начала 1946
года до весны 1947 года роман носил название «Мальчики и девочки». Это заглавие
– отсылка к стихотворению Блока «Вербочки» («Мальчики да девочки / Свечечки да
вербочки / Понесли домой»). О глубокой связи замысла романа с поэзией Блока
Пастернак в марте 1947 года написал своей корреспондентке: «Я пишу сейчас большой
роман в прозе о человеке, который составляет некоторую равнодействующую между
Блоком и мной». Название «Доктор Живаго» роман приобрел лишь весной 1948 года –
возможно, то был отклик Пастернака на публикацию в 1947 году романа Томаса
Манна под названием «Доктор Фаустус».
В главе «Елка у
Свентицких» студент Юрий Живаго на Святках едет в санях со своей будущей женой
Тоней по Москве на елку. Он видит «обледенелые деревья» и «заиндевелые окна
домов». Такая картина возникает после обильного влажного снегопада с
последующим сильным похолоданием после метели. А в сознании Юрия, как и многих
других современников Блока, образ метели ассоциирован именно с Блоком. Вот
каким видел Блока его современник Ф. К. Сологуб в стихотворении «Стихия
Александра Блока», датированном 1913 годом (примерно то же время, когда Живаго
ехал на елку): «Стихия Александра Блока – / Метель, взвивающая снег. / Как
жуток зыбкий санный бег / В стихии Александра Блока.» Метель в стихах Сологуба
о Блоке не случайна, это отражение господствующей темы блоковского мироощущения
и его творчества. Так и санки, в которых едет Юра Живаго, напоминают о том же.
Продолжая размышлять о Блоке и глядя по сторонам, Живаго подумал, что «Блок –
это явление Рождества во всех областях русской жизни» и что вместо статьи,
которую он обещал написать для студенческого журнала, «надо написать русское
поклонение волхвов». Свое намерение герой романа реализовал – среди
«Стихотворений Юрия Живаго» есть «Рождественская звезда» (17-я часть романа),
сочиненное Пастернаком почти одновременно с «Зимней ночью».
Конечно, нельзя
утверждать, что использование мотива метели намеренно намекает на связь
произведения с поэзией или личностью Блока. Этот мотив традиционен в
классической русской литературе. Начиная от «Бесов» Пушкина, метель фигурирует
в сотнях стихотворений; это привычные образы у А. Белого и С. Есенина, да и у
самого Пастернака – начиная с 1913 года. Скажем, в поэме «Спекторский»
(1924–1930): «Мело, мело. Метель
костры лизала…» «Зимняя ночь» также начинается с описания метели: «Мело, мело по всей земле / Во все
пределы…» (Курсив мой. – Е. Ш.), –
и можно утверждать, что первая строчка – автоцитата. Словосочетание «во все
пределы» тоже бытует в русской поэзии давно и встречается, в частности, у
Пушкина в «Когда владыка ассирийский…», а позже – у Брюсова в «Моисее», да и
у других поэтов.
Можно было бы
ожидать, что после размышлений о поэзии Блока Юре Живаго придет в голову образ
из блоковского же ряда, – и действительно, стихотворение про горящую свечу
начинается с картины метели («мело, мело …») – образа родственного, но
придуманного Пастернаком. Однако процесс создания стихотворения в романе
начинается не с образа метели-хаоса, а с образа горящей свечи, символа любви и
надежды. Заметим, что этот образ с той же эмоциональной окраской был
использован до Пастернака. Тон в большой мере задавался стихотворением «Ночь»
А. С. Пушкина:
Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит поздное молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча,
Текут, ручьи любви, текут, полны тобою.
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются, и звуки слышу я:
Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя…
Одно из возможных
объяснений того, почему само стихотворение в результате все-таки начинается с
образа хаоса – «мело, мело…», а не с жизнеутверждающего образа горящей свечи,
связано с хронологией событий уже романа. Согласно замыслу автора,
стихотворение «Зимняя ночь» было закончено героем примерно через десять лет
после поездки на елку и отражало состояние духа Живаго, к тому времени
вкусившего все ужасы хаоса, о которых романтически настроенный студент только
читал у Блока. Так строчка, которая первой пришла в голову юному Юрию, позднее
стала лишь рефреном из прошлого.
Столкновение пушкинских
и блоковских мотивов в «Зимней ночи» принципиально важно. Вспомним, как в
романе зарождается «Зимняя ночь»: глядя по сторонам из саней, Юра обращает
внимание на то, что через «протаявшую скважину в ледяном наросте» одного из
окон виден огонь свечи, и про себя произносит:«Свеча горела на столе, свеча
горела…» Юра не знает, что в комнате со свечой Лара, впоследствии сыгравшая
такую большую роль в его жизни, объясняется со своим будущим мужем Пашей. Это
совпадение – одно из проявлений Судьбы, чей голос слышен во многих сценах
романа.
Лара « любила
разговаривать в полумраке», и Паша, выполняя ее просьбу, поставил на подоконник
«новую», а значит и длинную, свечу в подсвечнике. Положение свечи на
подоконнике не случайно: пламя растопило лед на оконном стекле и «на уровне
свечи стал протаивать черный глазок». Из-за того, что Юра смотрел на окно из
саней – снизу вверх, а «глазок», по определению, – небольшое отверстие, Живаго
и увидел только «огонь свечи», а не ее саму. Ему показалось, что свеча стоит на
столе, а не на подоконнике. Естественно задаться вопросом: зачем автору романа
понадобилась «ошибка» Юры – стол вместо подоконника? Можно лишь предположить,
что здесь проявилось желание отделить автора романа от его героя. Читатели
постепенно осознают символическую роль образа горящей свечи, на которую
указывает им автор, знающий, «что случится на его – героя – веку», – пока герой
лишь фиксирует этот образ, смысла которого он еще не понимает.
Образ «горящей
свечи», центральный для стихотворения, возникает и в других значимых сценах
романа. Так, во время второго переезда Живаго в Варыкино, Лара обращается к
нему, засидевшемуся за письменным столом: «А ты всё горишь и теплишься,
свечечка моя яркая!», и позднее, после отъезда Лары, забредший в Варыкино Стрельников
(Антипов ) предлагает Живаго проговорить с ним ночь «при горящих свечах». А
Живаго на его вопрос о сохранности свечей отвечает: «Свечи целы». Этот обмен
репликами напоминает разговор Лары и Антипова в московской комнате и может
служить символическим указанием на то, что еще не все кончено, что свечу жизни
еще можно снова зажечь. Потом, во время последней поездки в Москву, где Лара
приходит на старую квартиру своего мужа Антипова и застает мертвого Живаго, о
Рождественском вечере 1911-го она «ничего не могла припомнить, кроме свечки,
горевшей на подоконнике, и протаявшего около нее кружка в ледяной коре стекла».
Сближение
мировоззренческих и эстетических позиций автора романа и его героя становится
очевидным после рассуждений о природе искусства в главе «Опять в Варыкине»,
которые и объясняют возникновение оптимистических образов, таких, как горящая
свеча в романе: «Искусство, в том числе и трагическое, есть рассказ о счастье
существования».
Надо заметить, что
детали в романе Пастернака прописаны предельно четко, несмотря на общую
лирическую мягкую гамму повествования. Сын художника, Пастернак в романе
предельно точен, в частности, в описании световых эффектов, связанных с тем или
иным положением светильника. Например, в 21-й главе 2-й части романа «Девочка
из другого круга» в сцене попытки самоубийства матери Лары, когда судьба
впервые сталкивает Лару с Юрой, автор романа пишет: «Лампа стояла в алькове на
скамейке. Этот угол был резко озарен снизу, словно светом театральной лампы». В
«Зимней ночи» Пастернак избегает натурализма при описании эротической сцены,
используя приемы театра теней. В стихотворении утверждение, что свеча горит на
столе, существенно влияет на описание картины происходящего в комнате. Тени на
потолке действительно появляются только тогда, когда источник света находится
ниже объекта, отбрасывающего тень, – так возникает в комнате еще одна «свеча» –
«ночник». «Скрещенья» в виде теней на потолке возможно различить, если речь
идет о ложе, а светильник стоит или на полу или на низкой подставке. О том, что
имеется в виду именно ложе, говорит и строка: «и падали два башмачка со стуком
на пол». Таким образом, в стихотворении эротическая сцена описывается
опосредованно, увидеть ее можно лишь с «ночником».
Интересно, что окна в
описании поездки Живаго в санях в романе и окна в стихотворении описаны
по-разному. В первом случае никакой метели нет, окна «заиндевелые» – покой. В
стихотворении же, созданном Живаго через десять лет, в деревне, – за окнами
мороз и метель, и «метель лепила на стекле кружки и стрелы». Так маленькой
реальной деталью Пастернак воссоздает атмосферу, в которой происходят
исторические события. Метель забивает снегом раму окна и двери и в
стихотворении «Сочельник», датированном 1914 годом и связанном с детскими
впечатлениями поэта: «Все в крестиках белых, как в Варфоломееву / Ночь – окна и
двери. Метель-заговорщица! / Оклеивай окна и двери оклеивай, / Там детство
рождественской елью топорщится». Отголоски этого фрагмента видны как в романе
«Доктор Живаго», так и в стихотворении «Зимняя ночь». Образ «белых крестиков»
из «Сочельника», возможно, стал предтечей «двух крыл, вздымаемых крестообразно»
– и «скрещенья рук и ног» в виде
теней на потолке в «Зимней ночи».
Если искать в русской
поэзии произведение с образностью и экспозицией, близкой к «Зимней ночи», мы
должны обратиться к ранней поэме Лермонтова «Сашка». Лермонтову к тому времени
(1835–1836) уже было известно пушкинское стихотворение «Ночь» (опубликовано в
1826). И в романе Пастернака, и в поэме Лермонтова герой страстно любит молодую
женщину, которая выросла сиротой, характер которой – «не пуританский»; и в
стихотворении, и в поэме описывается свидание в комнате, освещенной свечами, за
окнами которой – пурга. Совпадают и тени на стенах и потолке, и некоторые
интимные подробности – ножки, башмачки…
У Лермонтова:
Свеча горела трепетным огнем
И часто, вспыхнув, луч ее мгновенный
Вдруг обливал и потолок и стены…
………………………………………………..
Пред нагоревшей сальною свечой
Красавицы, раздумавшись, сидели,
И заставлял их вздрагивать порой.
Унылый свист играющей метели.
И еще: «Лишь в окнах
изредка являлась свечка…» Эротическое описание у Лермонтова гораздо
прямолинейнее, чем у Пастернака.
Он руку протянул, – его рука
Попала в стену; протянул другую –
Ощупал тихо кончик башмачка.
Схватил потом и ножку, но какую?!
Есть у Лермонтова и
описание замерзшего окна: «И на стекле в узоры ледяные / Кидает искры, блестки
огневые…» И еще про окна:«Замерзших окон стекла серебрятся». В других
эпизодах той же поэмы Лермонтова встречаются и «платье», и – многократно –
«тени», и «ангелы», и «синеватая мгла» – образы, присутствующие в «Зимней
ночи».
Стоит остановиться и
на второстепенных образах стихотворения Пастернака. Они становятся понятны
читателю, только когда ясна роль основных. Главные образы стихотворения
представлены в первой строфе и проходят через весь его текст. Но вот «второй
ряд»:
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
В стихах Пастернака
слово «хлопья» появлялось, начиная с 1913 года, во множестве стихотворений.
«Хлопья» были привычным образом и для З. Гиппиус, В. Брюсова, К. Бальмонта, А.
Белого, а Д. Мереж-ковский в 1886 году написал стихотворение «В сумерки» со
строками, очень похожими на пастернаковский текст: «И в стекла ударяли хлопья
снега, / Подобно стае белых мотыльков».
Слово «скрещенье»,
употребленное в четвертой строфе у Пастернака, впервые появилось в его романе
«Спекторский», а примерно в то же время словом «скрещенье» Булгаков и
Мандельштам обозначали в своем творчестве пересечение дорог и улиц. Пастернак
же прибегнул к нему в ином контексте, причем такое словоупотребление должно
было напомнить читателю и о кресте как религиозном высоком символе.
Остановимся также на
образах из пятой строфы:
И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал.
«Башмачки», мы
помним, в эротической сцене фигурировали в лермонтовской поэме «Сашка». Слово «башмачки»
встречается в русской поэзии часто: у Жуковского, позже у Бальмонта,
Cеверянина, Цветаевой, Ахматовой, да и других поэтов Серебряного века. «Ночник»
в этом контексте очень напоминает пушкинскую свечу: «Близ ложа моего печальная
свеча / Горит…» Третья и четвертая строчки пятой строфы тонко оттеняют
обстоятельства встречи: воск попадает со свечи на платье, если у свечи нет
подсвечника или она второпях поставлена криво… В сексуальном ключе можно
интерпретировать и сам образ: «капли воска, падающие на платье». У Случевского
в «Загробных песнях» есть такие строчки: «Воск свечи оплывает. / Видишь,
каплет, он флёр на тебе запятнает». Вообще, «воск» упомянут в сотнях русских
стихов.
В следующей строфе
возникает образ «снежной мглы седой и белой». «Снежная мгла» возникла еще у
Блока в стихотворении «Снежная вязь», а «белая мгла» – у него же в
стихотворении «Ночью пыльной легла…» «Седая мгла» встречалась в произведениях
Баратынского, Бунина, Анненского… Пастернак словно соединил эпитеты,
появившиеся у Блока и Баратынского, и «мгла» у него стала «седой и белой».
Обратим внимание на
первую строчку седьмой строфы: «на свечку дуло из угла». Это может быть и
деталью из опыта героев «Доктора Живаго». Начало романа Юрия и Лары прошло в
покинутой квартире поврежденного обстрелом дома в Юрятине, где обитала Лара.
Там «везде были щели» – и могло дуть из углов, однако действие происходило
весной и летом. Потом они были вместе уже зимой, в Варыкино, опять же – в
покинутом доме, отапливалась только одна его часть. Вот там действительно дуло
из необитаемой части дома. Об этом и мог писать Живаго в своем стихотворении.
Хотя данное сообщение – еще и метафора, отражающая отношение внешнего мира к
любви героев «Доктора Живаго».
Живаго читал Ларе
«Зимнюю ночь». Седьмая строфа продолжается так: «И жар соблазна / Вздымал, как
ангел, два крыла / Крестообразно». В «Трилистнике соблазна» И. Анненского есть
похожий образ: «Как губы, полные соблазна и отрав, / Как алых бабочек
развернутые крылья». В седьмую строфу включено уже второе в стихотворении
производное от слова «крест». Скорее всего, это христианское освящение
происходящего как угодного Всевышнему. Последняя строфа стихотворения почти не
отличается от первой, но вместо обстоятельства места («по всей земле, во все
пределы») в ней присутствуют обстоятельства времени («весь месяц в феврале», «и
то и дело»).
«И то и дело» –
прозаизм. «То и дело» – устоявшееся словосочетание; оно встречалось и у Гоголя,
и у Тургенева, и у Гончарова, и у Чехова, и у Набокова, и у Пильняка, и в
прозаической части романа «Доктор Живаго» самого Пастернака, который старался
демократизировать и свой поэтический язык.
Стихотворение
заканчивается рефреном – четырехкратным повторением «Свеча горела на столе /
Свеча горела». Ю. Лотман, обобщая характеристики поэтических произведений,
заметил, что «универсальным структурным принципом поэтического произведения
является принцип возвращения», – который и использовал Б. Пастернак.
Про эвфоническую
сторону этого стихотворения трудно сказать что-нибудь новое: все знают о
чередовании 2-стопных и 4-стопных ямбических строк, перекрестной женской и
мужской рифме, аллитерациях на сонорные согласные [м] и [л] и о присутствии
рефрена. К этому можно добавить, что ямб, как и хорей, предполагает наибольшую
частоту ударных гласных в строке заданного размера, при этом в тексте
стихотворения доминируют открытые гласные, придающие певучесть тексту.
Чередования 4-х и 2-стопных строк устраняют монотонность и помогают при
переходе от одного образа к другому, особенно в тех строках, в которых нет
рефрена: ритм все равно сохраняется. При такой структуре стихотворение звучит
как чант и действует гипнотически, а основным каналом воздействия становится
музыка слова. Построенное на мелодии и повторах, в частности в виде рефрена,
стихотворение вводит слушателя в состояние, близкое к трансу.
Подытоживая, отметим
еще раз многочисленные образные связи пастернаковского стихотворения с поэзией
Золотого и Серебряного века и существование в нем двух образных рядов. К
первому ряду принадлежат метель, снежные хлопья, замерзшее окно, рисунки на
стекле – то есть атрибуты зимы за окном дома; этот образный ряд ассоциируется с
темными и враждебными человеку силами. К другому ряду принадлежат свечи, тени и
эротические ассоциации, – эти образы из второго ряда отражают суть
человеческого существования. Первый ряд образов можно условно назвать
«блоковским», второй – «пушкинским». По одному элементу из каждого ряда
представлено в первой строфе (вселенская вьюга и горящая свеча ) – это
экспозиция. Представлены оба начала, участвующие в конфликте (в прозе описание
их борьбы заняло бы страницы). Во второй строфе представлены образы только
первого ряда, но в метафорической форме, соединяющей их между собой. Два
образных ряда снова встречаются в противостоянии в третьей строфе, где метель и
рисунки на стекле – образы из первого ряда, а рефрен принадлежит второму
образному ряду, и повторяемость рефрена утверждает его центральность в
произведении. В четвертой и пятой строфе представлены образы только из второго
– жизнеутверждающего – ряда, соединенные ассоциациями. В шестой строфе вновь
тема из первого ряда сталкивается с темой в рефрене как антитеза, и, казалось
бы, тема хаоса побеждает, поскольку образ «и все терялось в снежной мгле»
говорит о тотальной потере, но строфа завершается оптимистическим рефреном. В
седьмой строфе господствуют образы второго ряда, где слово «крестообразно»
намекает на религиозную поддержку человеческому началу, на его непобедимость, и
в восьмой строфе снова сталкиваются образы из двух рядов. Обобщающее «и то и
дело» говорит о непобедимости человеческого начала. Таким образом, чисто
лирическое, на первый взгляд, стихотворение выходит за рамки описания отношений
между любовниками и приобретает философскую глубину, что и стало квинтэссенцией
романа.<…>
(полную версию
текста вы можете прочитать в журнале и / или он-лайн по электронной подписке)