Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 283, 2016
I
– Ну-ка руки из карманов вынули!
1982-й год. Поздний ноябрьский вечер. Пустая
троллейбусная остановка. Дождя нет, но все кругом кажется мокрым и стылым. Я и
мой школьный товарищ Евгений стоим навытяжку перед нарядом милиции. Они смотрят
на нас настороженно, но без особой враждебности. Обычные, два не очень молодых
казаха-мента, которым довелось нести дежурство в этот промозглый вечер. Мокро и
холодно, да и набегались они за день, видать, достаточно. Народу на улице
практически нет. Я и Женька попались им после распития бутылки яблочного вина,
рубль двадцать за бутылку, неподалеку от нашей школы № 41, что в Ленинском
районе города Алма-Аты, столицы Казахской ССР.
– Ну и че вы тут делаете? – устало спрашивает один из
ментов с лычками сержанта. Если бы нас задержали утром или днем, он бы
наверняка добавил «молодые люди», и вопрос бы звучал более «цивильно»: «Что вы
здесь делаете, молодые люди?» Но поскольку дело происходит поздним вечером,
часов так в пол-одиннадцатого, и сержант устал, он эту «цивильную» часть
вопроса опускает.
Когда милицейский патруль задерживает тебя с бутылкой
вина в руках, а тебе нет еще и семнадцати, вариантов развития событий может
быть два. Первый – если менты злые и ты попался им,
что говорится, «под горячую», – они быстренько тебя забирают в отделение,
звонят родителям, пишут рапорт в школу, комитет комсомола и т. п. Могут и дать
слегка, если начнешь сопротивляться или борзо им отвечать. Второй вариант –
«благополучный»: если менты попадались более-менее человечные, тебя после
недолгого пугания просто отпускали под торжественное обещание «никогда в
жизни»…
В ту ноябрьскую ночь 1982 года менты не выглядели
особенно кровожадными. Усталые дядьки в погонах, которым лишь бы смену дотянуть
– да домой или в общагу, к жене и детям. Приготовившись, было, уныло затянуть:
«Дяденька, простите, отпустите!» – меня вдруг повело «не туда».
– Товарищ сержант, вы нас простите, – начал я, – но мы с
другом немножко выпили, потому что сегодня умер наш дорогой Леонид Ильич
Брежнев. Мы, как и все советские люди, скорбим о его кончине и хотели помянуть
его немного.
Не глядя на Женьку, я все же почувствовал, как тот замер
и даже оцепенел. Такого он явно не ожидал. Растерялись и менты. Переглянулись,
как бы спрашивая друг друга: «Что делать-то?» И действительно, задерживать ли
нас, даже не отрицающих факт выпивания, но поминающих уход советского лидера,
просто и по-народному скорбящих?.. Тогда же как
полагалось: умер Генсек – народ должен три дня траур отмечать, официально
разрешенный траур, причем. Умер член Политбюро – на это один день. Все по
закону, вроде бы. А вдруг начальство неправильно ментов поймет – партком там,
профком какой-нибудь? Признает факт задержания политически недальновидным?..
Я и сам не представлял, что выдам такое, и как-то
скукожился в испуганном ожидании.
– Ну хорошо, – наконец опомнился
сержант, – мы вас сегодня отпускаем. Раз уж повод такой… Только давайте сразу
по домам и чтобы мы вас больше здесь не видели. Быстро! – и, козырнув, оба
направились по сырой, промокшей улице.
Вечер уходил, уступая дорогу ночи. Заканчивался ноябрь,
уступая место холодам и снегу. Заканчивалась целая эпоха в жизни страны, о
которой мы, тогдашние шестнадцатилетние пацаны, имели
слабое представление, ибо наш последний год в советской школе еше продолжался.
Впрочем, самой школе № 41 оставалось жить чуть меньше
десяти лет, перед тем как исчезнуть навсегда с карты города.
II
Средняя школа № 41 была построена в городе Алма-Ата в
середине 30-х годов прошлого века. Двухэтажное розовое здание с двойными
лепными колоннами, широкими лестницами и высокими оконными проемами возвели на
углу тогдашних проспекта Коммунистического и
Ташкентской улицы. С самого ее основания школу назвали именем пролетарского
поэта и трибуна Владимира Маяковского и никогда не переименовывали. «Соединили»
старый и новый корпуса большим стеклянным переходом, в центре которого был
масляной краской нарисован огромный портрет Маяковского. Великий пролетарский
«агитатор, горлан и главарь…» строго взирал на
обитателей школы в течение нескольких лет, пока портрет не замазали синей
краской, оставив только голую стену с проступающими через нее пронзительными
глазами поэта.
Кстати, о Ташкентской. Я думаю, в незавидной судьбе нашей
школы, по сравнению с такими же общеобразовательными заведениями центра
Алма-Аты, сыграло роль и ее географическое расположение. Улица Ташкентская
существовала в Алма-Ате давно. Однако называлась она по-другому и получила свое
общеизвестное название лишь после Ташкентского землетрясения в 1966 году.
Начиная с середины 1980-х годов, это была уже и не Ташкентская, а проспект
50-летия Октября. В 1990-х проспект опять переименовали – в Проспект имени
Райымбека, казахского исторического деятеля. Однако в широких массах улицу и по
сей день называют Ташкентской.
Так вот, и тогда, и сейчас она разделяла «квадраты»
города не только географически, но и по их социально-имущественному положению.
А именно: квартиры выше Ташкентской всегда ценились при обмене и продаже куда
выше, нежели точно такие же за ее чертой в нижней части города. В мои 70-80-е
годы сказалось подобное различие и на «контингенте» школы, объединив под одной
крышей так называемых «интеллигентов» и «пролетариев». Получилось так, что
научные и культурные работники, академики и артисты, отдававшие своих детей в
нашу школу, в основном жили в уютных, «элитных» кирпичных домах старой постройки
– вроде зданий, где размещались на первом этаже «Кулинария» или же «Дом
Мебели». Госслужащие попроще, вроде моей семьи, жили в
типовых панельных многоэтажках там же, на «верхней»
стороне Ташкентской, в квадрате улиц Маметовой, Панфилова и Фурманова.
С «нижней» стороны Ташкентской, минуя железнодорожный
вокзал Алма-Ата-2, в школу нашу шли жители менее комфортных «шанхаев»: частных
застроек и старых зданий еще со времен Сталина и Хрущева. Заселены они были в
большинстве своем «пролетариатом»: водителями, работниками мясокомбината и
автобаз, железнодорожниками и разного рода мастеровыми. Такого разделения
«классов» позднего социализма не было в «элитарных» 56-й, 15-й, 39-й или 25-й
школах, расположенных в «центральных», привилегированных районах. Районы, а по
ним и школы, там даже назывались «центровыми» или «центрами». «Классовое» разделение внутри школы, может, еще встречалось лишь в
соседней с нашей, 52-й, что расположилась на углу той же Ташкентской и улицы
Пушкина. 52-я школа граничила с городским автовокзалом, соединяющим Алма-Ату с
пригородами и с «чеченской» Малой Станицей, и с Центральным городским рынком,
или Зеленым Базаром, как его еще называли. И этим определялось все.
III
К началу 80-х бытие нашей школы сполна отразило и общую
«криминализацию сознания». Культ «зоны», широко пропагандируемый «блатными»,
популяризация тюремной лирики, «понятий» и жаргона, а также быстро
прогрессирующая наркомания среди подростков привели к неслыханной ранее в наших
краях жестокости. Таковы были реалии начальных восьмидесятых не только в 41-й
школе, но и по всему городу. На смену пацанским играм в «асыки» и «лянгу»
пришли новые – в «банды» и «районы». Даже значение слова «пацан»
изменилось, превратившись в «титул», который надо было заслужить.
В те годы расцвела буйным цветом и молодежная наркомания.
Если в застойные семидесятые желающих «раскумариться» еще устраивали пачка чая
на стакан кипятка (чефир), таблетки от кашля (кодеин с димедролом) или даже
просто клей с ацетоном, то в восьмидесятые годы наркотиком номер один была
признана анаша. Популярности она достигла благодаря не только одурманивающему
воздействию, но и легкости приобретения. Возле школы в те времена стоял ряд
гаражей, где часто можно было видеть сидящих на корточках подростков, пускающих
по кругу «косяки» или сигареты. «Накуривались» в квартирах, в парках на
скамейках, в подъездах, на чердаках и крышах. Для этого дела табак из доступных
нам папирос «Беломорканал» перемешивался с анашой и вручную забивался в
«косяк». Существовали даже особые правила – вроде того, что нельзя стряхивать
пепел, когда «накуривались». «Косяк» пускался «по кругу», пока его содержимое
само не сваливалось на землю и дотлевало, медленно угасая.
Были в нашей школе и те, кто начинал с анаши и гашиша, а
заканчивал внутривенным «герычем», подсев при этом на «ширево» капитально.
«Наркоши» эти бродили по району небольшими группками по два-три человека,
выпрашивая (а иногда и вымогая) мелочь у малолеток,
чтобы «похавать» или «доширнуться». Хотя многие пацаны на Дерибасе и сами были
не прочь разделить «косяк»-другой, хронических
«наркош» все же было немного. Практического толка от них мало, в «бакланах» и
разборках они не участвовали по причине физической слабости и полнейшей
наркозависимости. Периодически они исчезали – садились в тюрьму, ложились в
больницу и даже умирали от передозировки. Но на месте убывших
вскоре появлялись новые «наркоши».
Воровали и отбирали
одежду и обувь, как правило, не у «районных» пацанов, а у «чертей» и «быков»,
тогдашней разновидности «лохов».
Эти несчастные к районным бандам не принадлежали и потому защиты не имели.
Такое деление было принято не только в 41-й школе, но и в других центральных
алма-атинских школах, включая и элитные. Этот процесс
отбирания без насилия назывался «накатывание» (как вариант – «скатывание»).
«Накатать» на практике означало, что тебя мирно и даже вежливо просили «дать
поносить» твои джинсы, рубашку, кроссовки какому-нибудь школьному «пацану». Даже срок возврата обговаривался, как и повод –
мол, на дискотеку иду с «крысой» (девчонкой), а надеть нечего. Вещь, разумеется, не возвращалась, но причины обосновывались, порой
самые несуразные (менты забрали, порвал, кровью испачкал в драке, родители
выкинули и т. п.). Постепенно история «одолженного» затухала. А искомые
джинсы или туфли через месяц-другой появлялись на каком-нибудь другом пацане. Иногда их продавали на «грев»
– для пацанов, сидящих «на зоне», иногда обменивали на «наркоту». Но чаще всего
вещи просто занашивались до дыр поочередно всеми членами «банды».
«Потерпевшего» за эту его щедрость какое-то время не притесняли, подбадривая,
что он-де «настоящий пацан». Хотя в своем кругу его
называли по-обидному «чертом» или «быком», так как он «не предъявлял» за вещь.
Если же подобная история происходила между «пацанами», то вещь либо возвращалась к владельцу, либо все
заканчивалось дракой и вовлечением «стариков». Своеобразный дерибасовский «суд
чести» решал, что «пацанов накатывать западло», и
теперь уже сам «накатавший» мог быть опущен в «быки». Этими особыми
словами-арго нельзя было бросаться просто так, обзывая «пацана»
даже в шутку. Такое оскорбление грозило физической расправой и, опять же,
«опущением». Удивительно то, что запрещалось также говорить неуважительно о
родителях, отец для каждого «пацана» был богом, а мать
– святой. «Кодекс чести пацана», в общем, был во
многом позаимствован из блатного мира, но соблюдался он беспрекословно и в мире
школьном.
Еще одно пацанско-воровское правило было непререкаемым:
любой самый никчемный и слабый «пацан» всегда
оценивался на ступень выше, чем самая лучшая, умная и красивая девчонка. Если
только речь не шла о чьей-нибудь сестре, то есть члене семьи. Считалось, что «базарить», «предъявлять» и заступаться за честь и достоинство
девчонки, как бы дорога она ни была, – «западло». Тем же, кто «впрягался за
крысу», грозило суровое физическое и моральное наказание, вплоть до потери
«пацанского» статуса. Да, девчонок на районах называли «крысами», «телками» или
же просто «мясом», а еще почему-то – «биксами» (металлические медицинские ящики
для кипячения шприцов).
IV
В Алма-Ате 1960–70-х годов разборки шли между пацанами, скажем, из домов с магазинами «Снежинка»,
«Кругозор» или «Пионер». Если магазина или кафе в доме или в квартале не было,
то двор назывался по каким-нибудь внешним признакам, к примеру – «Белым». И
вражда шла между «Белыми» и «Желтыми» дворами.
В восьмидесятые все изменилось. Вместо дворов – «районы»,
то есть несколько дворов. Центром каждого «района», как правило, становилась
школа, где местные пацаны учились в свободное от драк, пьянок
и футбола время. Наша средняя алма-атинская 41-я школа была своего рода
«столицей» района, названного почему-то «Дерибас», как в Одессе. Символически
границы «Дерибаса» пролегали по квадрату улиц Ташкентской, Коммунистического
проспекта, Маметовой (включая Драмтеатр им. Ауэзова, он же новый ТЮЗ) и
Фурманова. За улицей Фурманова, вдоль по Ташкентской с
гастрономом «Рахат» и выше, до кинотеатра «Октябрь», начинался «район» «Новый
Свет». С другой стороны «Дерибаса», за Коммунистическим проспектом, –
«Аэрофлот», очевидно, по причине близости девятиэтажки, где первый этаж
занимали кассы Аэрофлота.
Дерибасовские часто враждовали с пацанами
из района «Салем», центром которого была элитная 56-я, что в старом квадрате
улиц имени Тулебаева, Джамбула, Шевченко и Фурманова. Были
еще «походы» в «Аэрофлот» (90-я школа), в «Золотую Орду» (школа № 54, что возле
ЦУМа на улице Горького, позднее – алма-атинском Арбате), на «Квадрат» (школа №
15, проспект Сейфуллина, угол Гоголя) и в «Драм» (120-я, недалеко от русского
Драмтеатра им. Лермонтова). Воевал «Дерибас» и с «Досом» (казахская
школа № 12, бывшая 40-я), с «Крепостью» (№ 19) и с «Вигвамом» (№ 39 на улице Комсомоль-ской).
Походы случались обычно в дни больших советских
праздников и знаменитых школьных дискотек. Ночных клубов тогда не было, в бары
и рестораны нас не пускали. В школах танцевальные «вечера», балы и дискотеки
проводили пару раз за учебную четверть. Представьте себе толпу в тридцать-сорок
«пацанов», галдящую и идущую по вечерней улице в
соседнюю школу на дискотеку… Или на Старую Плошадь,
где уже вовсю идут народные гуляния, а мы направляемся на «разборки» с
пацанами-старшеклассниками из «недружественной» школы… Впереди идут лидеры, кто-то
с палками («дубаками» или «дрынами»), цепями и даже ножами («блудами»), и
криками подбадривают следующее за ними войско. (Уже позднее, в конце 80-х,
стали на разборки таскать и мелкокалиберное оружие, пистолеты, называемые
«стволами» или «дурами».) В нескольких шагах, немного
позади, за «вождями» шла с налитыми кровью и спиртным глазами основная масса «пацанов». Редкие парочки и случайные прохожие испуганно
жмутся к домам, милицейские патрули на «бобонах»-«газиках»
предпочитают свернуть в переулок…
И вот толпа доходит до соседней школы и засылает
«разведку» в грохочущее здание спортивного или актового зала, где собрались
танцующие. Ведут себя вызывающе, пиная и плюясь в
собравшихся. На «разведчиков» обращают внимание местные пацаны;
здесь же договариваются о месте и времени сражения. Иногда первые «схватки»
происходят прямо в зале. Учителя, комсомольские активисты и дружинники чаще
всего старались в районные «бакланы» не лезть и воюющие стороны не разнимать,
отдавая это право милиции. Но и те задерживать «пацанов»
опасались – вдруг среди них попадется сынок какого-нибудь городского
начальника? Так и работу можно потерять. Потому две толпы встречались в
назначенное время в каком-нибудь парке и, подогретые водкой, «сивухой» и
анашой, вступали в короткую яростную драку.
По тому же сценарию шли бои на Старой или Новой
алма-атинских площадях вечером 7 ноября, 9 мая, в День
Города или в другие вечера народных массовых гуляний. Бывали, конечно, и битвы,
которые начинались «один на один», или, как говорили тогда, – «раз на раз».
Тогда обидчики лично знали друг друга, и конфликт «районный» начинался с
конфликта частного. Но со временем «дуэлей» становилось все меньше и меньше,
пока все индивидуальные «махаловки» окончательно не уступили место массовым
битвам. Такова была дань времени. Чаще всего битва заканчивалась появлением
милицейских патрулей, и после чьего-то истошного крика: «Менты!» – «пацаны» разбегались, пытаясь поодиночке вернуться «на район»
или же просто раствориться в массе праздного и подвыпившего столичного народа.
Задержанных доставляли в местные отделения милиции, где, по слухам, висели в
восьмидесятых карты Алма-Аты, на которых разными цветами были обозначены
«пацанские» районы.
V
Я уже упоминал «чертей» и «быков». Это, так сказать,
изгои. Разница между ними была скорее условная: «черти» – обычные советские
школьники, не связанные «понятиями» и служащие в основном для того, чтобы «пацаны» на них наживались. Среди «быков» случались и бывшие
«пацаны», разжалованные за какие-то серьезные
проступки. Если пацан не уследил за «метлой» или
«базаром», а проще – ляпнул что-нибудь про другого пацана, а потом
«завосьмерил», то есть стал отказываться от своих слов, то его избивали и
изгоняли «из рядов». Еще изгоняли за добровольную отдачу вещей или денег другим
бандам, вместо того чтобы драться за них самому или вовлечь в «баклан» свою
банду, или же не отдать совсем, и пусть даже быть за это битым. Ну и, конечно,
особенно строго каралась любая жалоба ментам, комсомольцам, родителям или
учителям на других пацанов. Это не прощалось никому.
Внутри каждого «пацанского» района существовала своя
иерархия, этими изгоями управляющая. Самый младший состав включал «молодняк»
(«щеглов») – школьников 6-8-х классов. Всерьез их мало кто воспринимал, но на
них рассчитывали как на боевую смену. Были у нас и такие «щеглы», кто в своем
нежном возрасте мог дать фору старшим. Помню, на слуху были подвиги
семиклассников Вовчика и Игорька, которые, напившись-накурившись, «захватили»
милицейский «бобик». И не просто захватили, но предварительно выбросили из него
ментов. Вовчик и Игорек впоследствии выросли в больших авторитетов «на районе»,
сходили несколько раз на «зону» и наводили ужас на простых обывателей
«Дерибаса». Вовчик, даже выйдя из тюрьмы без одной почки и на костылях, продолжал
«зехерить» в окрестностях нашей школы.
Над «молодняком» в табели о рангах стояли «пацаны» – самый многочисленный и боеспособный отряд любого
районного «войска». Начиная с 14 лет и до окончания школы
«пацаны» дрались с соседними районами, мужиками и мамбетами (так городские
казахи называли приезжих из аулов, не говорящих или почти не говорящих
по-русски) из общаг, «катали» «чертей» и «быков», курили анашу и гашиш, пили
водку, пиво и яблочную сивуху с портвейном, сидели в «ментовке» и шли «на
зону», если не повезло. Многие из них «завязали» с дворово-районными
делами сразу после окончания школы. Если же нет, то «пацаны»
поднимались в «табели о рангах», превращаясь в «стариков». Сами «старики» (или
«старшаки») в походы против других школ ходили только в исключительных случаях,
осуществляя в основном общее руководство и «политико-воспитательную» работу.
Почему «пацаны» примыкали к
районным бандам? Это было ново и очень интересно. После тусклого и монотонного
дня в школе для многих из нас окунуться в атмосферу «Дерибаса» было как холодной воды жарким днем напиться. Все эти
«понятия», жаргон, герои-легенды и прочие элементы блатной романтики… –
ничего подобного ни школа, ни комсомол предложить не могли. Все твои друзья
были рядом, и вместе мы ощущали себя частью какого-то тайного мощного
сообщества, этакого «ордена», где один был за всех и все за одного. К тому же
подростки являются самыми рьяными максималистами в обществе, они видят мир
черно-белым. Именно такое разделение «Дерибас» и его «культура» предлагали.
Нельзя было быть «полупацаном» – ты либо с нами, либо мы против тебя.
По своему «району» пацаны ходили
не толпами по 30 человек, как в походы против других школ, а перемещались
мелкими группками по 5-6 человек. Группки эти знали друг друга с первого класса,
были проверены на лояльность и сколочены по дворовому или классному признаку.
Или же по спортивному или командному, когда после
футбольного матча мы «продолжали» вечер и «торчали» в подъездах, если было
холодно, или на скамейках в ближайших скверах – если тепло. Так вот жизнь
пацанская протекала на «торчках» или на «точках», где
в перерывах между походами и «бакланами» они выпивали, курили, бренчали на
гитаре, травили анекдоты. У нашей группы было несколько таких «точек» на
«Дерибасе». Первая – во дворе двух жилых домов прямо возле 41-й школы, куда мы
иногда приходили и днем, если прогуливали уроки. Другие две, «вечерние», были в
скверике на углу Коммунистического проспекта и улицы Маметова, где памятник
казахскому герою Амангельды Иманову. В глубине скверика стояли довольно большие
скамейки, народу по вечерам собиралось немного, и мы там зависали часов до
десяти-одиннадцати. В дни дискотек и дней рождения частенько можно было
встретить одного-двух «перебравших» алкоголя или перекуривших анаши пацанов, приходящих в себя на свежем воздухе.
Менты нас периодически отлавливали, обыскивали, иногда
забирали в отделение, чаще всего сразу отпускали, чтобы на следующий вечер мы
появлялись опять там же или в другом подобном месте. Кстати, появлялись менты
нечасто.
Представьте себе обычную по тем временам картину. Сидит в
парке такая вот компания (иногда, хотя редко, присоединялись и девчонки),
«бухает», курит и веселится с гитарой или портативным «кассетником». Вдруг
откуда ни возьмись появляется наряд милиции, тихонечко
выползает из темноты, обычно по два-три человека. И пошло-поехало: «Добрый
вечер, молодые люди! Чем занимаемся? Где живете? В какой школе учитесь?»… У самых развязных и наглых проверяли карманы, на прощание
советовали «разойтись по-хорошему».
Скорее всего, давали менты нам некую фору во времени.
Нарваться на неприятности можно было лишь в очень позднее время, после
двенадцати ночи, когда прохожие на улицах исчезали совсем. Мы же расходились по
домам сразу после десяти – понятное дело, несовершеннолетние, у всех родители,
дяди, тети, уроки, родительский «комендантский час», футбол-хоккей по телеку и
прочее.
Зимой, в лютый холод, на улице недолго посидишь, и потому
любили мы забираться в большие и теплые подъезды – как в здании «Кулинарии» на
Маметовой или «Дома Мебели» на Коммунистиче-ском. Вели
мы себя там скромно и вежливо, со всеми входящими-выходящими здоровались и на
стены не мочились. Если «накуривались», то при этом выходили на улицу, чтобы
«раскумарило» сильнее. Поэтому из подъездов нас выгоняли редко, и милицейские
наряды никто из жильцов не вызывал. Хотя, может, просто побаивались и не хотели
связываться. В подземные переходы мы предпочитали не соваться, так как
«скрутить» (еше говорили «свинтить») нас там могли быстрее, чем в подъездах. Переходы
были негласной ментовской и дружинниковской «территорией».
Их «территорией» был и парк перед бывшим казахским
драмтеатром (новым ТЮЗом), или кинотеатром «Октябрь». Уже после нашего
окончания школы, в октябре 1983 года, возле ТЮЗа убили парня – даже не убили, а
раздели и избили зверски. Он умер от переохлаждения, пролежав в кустах всю
ночь. Мы к этому никакого отношения не имели. Однако менты озверели и ловили
всех подряд, включая девчонок. За кем-то даже домой приезжали на «бобоне».
Кое-кого из нашего бывшего и параллельных классов достаточно долго, в течение
нескольких месяцев, таскали на дознавания и допросы в Ленинский
РОВД. Страху натерпелись многие. Но со временем история затихла. Впрочем, к
ТЮЗу мы ходить перестали. <…>
(полную версию
текста вы можете прочитать в журнале и / или он-лайн по электронной подписке)