Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 283, 2016
Огромные ноги будто обернуты в карты автомобильных дорог
– красно-синюю паутину скоростных трасс чужой неприятной страны с неряшливым
волосатым кустарником на обочинах.
Шаркая продранными по периметру всех десяти пальцев
тапками, ноги шли себе и шли по волнистой прерии линолеума, иногда прилипая к
глянцевым лагунам из-под сладкого кофе, волоча за собой комковатые водоросли
сора. Главное – не делать резких движений. Пусть спят, голубушки. Интересно,
молочко осталось?
Ноги – это была ее мама. Вечно хлопотливая, острая на
язык. Вечный цветастый фартучек и вечная комбинация. Вечный макияж на вечном
добреньком личике, словно сложенном из нескольких гладких баночек от вечной
отечественной косметики. Вечно что-то готовит, дует на ложку, пробует. Вечная
«Красная Москва» за ушками. Вся, как ртуть, в движении.
Чрево сбегало на бедра двумя античными складками. На
стыке первой и второй складок нефтяной скважиной чернел пупок. Вторая складка,
передником лежащая на бедрах, была украшена тремя розовыми блестящими
иероглифами: справа наискосок шел причудливый шрам от аппендицита, по центру –
извилистый след от кесарева, слева, круглой нашлепкой, – отверстие от дренажной
дырки. Чрево – это был ее муж, любимый и единственный мужчина, который не
побрезговал отведать ее любви, плоти, мозгов и психики.
Груди – это была она сама. Огромные, бесформенные
отростки – они никого не выкормят и уж точно не станут средоточием
сексуальности для какого-нибудь пускающего слюну малахольного придурка.
Вот что от нее осталось. Уродский всадник без головы на
последней стадии эндокринного цунами. Не женщина, а фигура ма-терной речи,
гулко рыгающая в вихрях печально испускаемой розы ветров.
Из холодильника тоже воняло. Заросшая плесенью банка
сметаны примерзла к сталактиту на задней стенке. Из овощного ящика торчали
мокрые клочья газеты. Жрать совершенно нечего. Девочки будут недовольны.
Переливчатый свист чайника слился с трелью дверного
звонка. Секунду она соображала последовательность действий, потом, матерясь,
потопала за халатом.
– Вы – Галя? Мне ваш телефон дала Леночка Ахмедова. Я
вас, наверно, жутко отвлекаю. Вы из ванной? Но Леночка сказала…
Вздохнув, Галя запахнула расползающиеся полы махрового
халата и, придерживая на голове куколь из полотенца, скучно спросила:
– Карты? Гуща? Хиромантия?
– Да как вам сказа… Ой! Это у вас таракан?
– Проходите в комнату. Я сейчас.
Сука эта Леночка. Не могла предупредить, зараза.
Джинсы в середине опять протерлись. Маечку. Косынку
«Олимпиада-80». Сонные какие…
Сладкие мои. Спите, спите.
– Присаживайтесь.
Длинная элегантная баба в белоснежном винтажном
костюмчике так и торчит осиной посреди комнаты.
– Да вы садитесь, – Галя сгребла на пол изодранные
детективы и для примера уселась на край дивана. – Только осторожно, он
продавленный.
Поздно. Острые колени посетительницы взлетели вверх,
тощая задница приложилась к полу, глаза сделались, как у безумной яростной
мультяшки, – сверкающей спиралью.
– Это что же?! – промямлила баба, пытаясь выдраться. –
Я-а-а-а… – и вдруг завыла, ударившись о диванный валик затылком, – и над ее
идеально уложенными волосами нимбом взвилось радужное облачко пыли.
Галя вздохнула, пошла на кухню. Ни одной чистой чашки.
Сполоснула в тепловатой струе последнюю из матушкина гостевого костяного –
когда уже разобьется, тварь, прям как заговоренная? Изнутри чашку опоясывали
годовые кольца танина.
Посетительница уныло всхлипывала, размазывая бумажной
салфеткой косметику по худому лицу. Приняла чашку с водой, покрутила, поставила
на журнальный столик. Вскинула прозрачные глаза на Галю:
– Я закурю?
Руки у нее тряслись. Умер, что ли, кто-то? Галя с тоской
вздохнула. Говорила же, предупреждала. Нет, Леночку давно пора окоротить. Если
она думает, что Галя ей по гроб жизни благодарна за рекламу, то она сильно
оши…
– Куда пепел?
– Да в чашку и кидайте.
Вот и пригодилась, костяная нога.
– Что у вас случилось?
– Сейчас… Сейчас-сейчас.
Посетительница курила отрывисто, как боец перед атакой.
Галя с неудовольствием наблюдала за клубами дыма. Девочки заерзали.
– Вы понимаете… У меня вся жизнь… Вся… Вам не
понять… Никто не знает… Не понимает…
Посетительница, давясь дымом, зарыдала. Галя вздохнула и
посмотрела в потолок. Это надолго, кажется. Ну, Ленка, чтоб те…
– Что вы все вздыхаете, как корова?! – вдруг взвизгнула
баба, вывинтилась из дивана и, мелко подпрыгивая, принялась носиться по
комнате.
– Корова! Дура тупая! Грязищу развела. Тараканов!!
Жирнюга проклятая, что смотришь?! Что башкой вертишь?! Пасть закрой!
Клиентка дала еще круг по комнате (оцепеневшей Гале
показалось, что она бежала по стенам, как гигантский богомол). Потом плюхнулась
на старое место, вновь приложившись задом к полу.
– А-а-а…
Галя инстинктивно отодвинулась.
– А не пошла бы ты, – устало сказала баба и сунула окурок
в чашку. – Карты давай. Только больше штуки не дам.
– Вы уходите. Прямо сейчас, – раздельно произнесла Галя.
Девочки испуганно шевельнулись.
– Миленькая…. Галя-а-а… Галечка… А-а-а… –
клиентка, перегруппировавшись, ткнулась носом в Галину коленку. – Помогите…
Вся надежда… На вас вся надежда-а-а…. Вы меня простите… Я, может, не то
говорю… У меня шок… Такой стресс… Такой… Вся жизнь… Вся жизнь…
– Да что случилось-то? – Галя отталкивала рыжую голову
посетительницы, чутко прислушиваясь к едва слышному сопению и щелчкам. Девочки
окончательно проснулись. – Умер, что ли, кто-то у вас? Да?
– Да ты что! – клиентка выпрямилась и злобно ощерилась. –
Сглазить хочешь, сука? Меня?! Предупреждаю, я тебя… Я тебя… Нет, не то…
Не то… Галечка… Прости!
– Ну хорошо. Давайте на картах.
– Штука! Штука!
– Ладно, ладно. На кого гадаем?
– Э?
– На вас или на мужчину вашего?
– На квартиру!
Через час сволочь, наконец, ушла. Галя подобрала с пола
пять мятых, оплеванных клиенткой двухсотенных, потом стянула майку, лифчик,
липкие джинсы, утерла пот и набрала номер Леночки Ахмедовой. Косынка с
олимпийским мишкой медленно сползла с головы. Тише, тиш-ш-е-е-е-е…
Растревожились… Лапоч-ч-ки-и-и…
Дальше день покатился, как с горы. Пришла Маша. Как
всегда охнула: «Ну и засралась, матушка. Неделю-то продержаться не можешь. А
окна, окна! В прошлом месяце мыла. А ты глянь, как паутинкой затянуло. Иди,
покаместь, в парчок прогуляйся. Иди, иди… Засраночка».
Квартира действительно зарастала грязью в необъяснимо
быстрые сроки. Конечно, главную причину Галя усматривала в своей лени да еще в
чувстве невесомой отстраненности: жидкости проливались на пол неукоснительно,
унитаз мгновенно покрывался вонючим желтым налетом, посуда чуть ли не сгнивала
в раковине, пол зарастал склизким мохом, – а ей, Гале, было все равно. Зубов
лишний раз не почистит, не то что – унитаз «доместосом» залить. А уборку
девочки не любили, ох как не любили! Отчасти это тоже было причиной бардака.
Они вообще не любили движения. Не любили и резкие, неожиданные смены
настроений, даже слезы под дамский сериал приводили бедняжек в состояние легкой
паники. Больше всего любили они покой. Теплую пыль. Ровное размеренное дыхание.
Жару. Пот. Ленивое колыхание теплой воды в ванной. Испарения немытого тела. Дух
плесенного сыра из промежности. Запах кислого молока из-под мягких грудей.
Кариозную вонь изо рта. Мягкие почесывания и шлепки. Накручивания и
раскручивания. Покусывания и шепот. Воркование, мурлыкание, колыбельные песни
без слов и без голоса, на горловом потягивании звука. Медленную вязкую музыку.
Турецкие рахат-лукумы. Вообще – сладкое, даже просто сахар. Горячую пенную
кока-колу.
И – главное! – никакого холода.
А холод был Гале нужен. Тело истекало густым потом,
стонало от слабости, требовало льда, ледяной минеральной, ледяных
кондиционерных вихрей, мокрых ледяных полотенец на лоб и к пяткам. От холода
подруженьки засыпали. Вялыми, разморенными, безмолвными она не любила их
видеть, боялась, что не сможет разбудить, звала по именам, ласкала, согревала
ладонями и дыханием. Жара стала привычной пыткой.
Маша натянула резиновые сапоги, перчатки. Стала похожа на
потомственного золотаря. Пообещала заказать продукты и воду, заплатить
коммунальные. Старается. Дни, небось, считает. За квартиру пашет. Ну и ладно.
Не пропадать же добру. А жить-то осталось совсем чуток. По ночам спать
невозможно – панические атаки одна за другой. Цепенеет тело, горло
перехватывает. Только они, подруженьки, только они и спасают… Все чаще Галя
пересиживала ночь на темной кухне, прижавшись спиной к холодному боку
холодильника, слушая его тихие электрические токи да шепот девочек. Телевизор
уже не помогал, как раньше. Эх, бывало, включишь его да и заснешь, а он себе
играет и поет, а утром встречает тебя веселыми мордами ведущих утреннего шоу.
Хорошо! Стабильность, покой, ощущение правильности бытия и прямой дороги в
светлое будущее. Теперь не то. Телевизор уже не усыпляет, а навешивает на глаза
мучительную серую муть, его бодрый треп колет ухо отитной болью.
Сдохнуть бы поскорее. Жизнь не получилась, чего тянуть.
Девочки негодующе шевельнулись, одна холодом скользнула над бровью. Понимаю,
понимаю. Но ничего не могу поделать.
Галя вышла из квартиры и медленно спустилась по лестнице.
Пятый этаж. Еще одна пытка.
А вот интересно, как ее будут из квартиры выносить? Такую
тушу по лестнице вниз переть да плюс запахи и, вообще говорят, покойники в весе
прибавляют. И гроб надо будет специальный заказывать. Двуспальный. Как бы потом
в нем не проснуться… А что, такое и сегодня бывает. Надо в завещании
приписать, пусть Машка сотку в ящик кинет. Хотя нет, хорониться придется рядом
с мамой и бабушкой, на Кенсае, по исламским законам. Значит, гроб не нужен,
обернут в какой-нибудь траченый молью зеленый ковер – и привет. А лучше всего
был бы, конечно, крематорий. Да, лапочки мои? Лапочки согласно шелестнули.
Огонь все уничтожит, разве пара-тройка упрямых косточек останется, так и их в
дробилку кинут. И вместо всего этого сала и вони – чудная пиалушка с мягким
пеплом. Милое дело. И закапывать не надо. Развеял в Роще Баума, постоял
ритуально пять минут – и дальше побежал. В смысле, Машка – развеяла, постояла и
побежала. А кто еще хоронить-то будет? Жалко, крематория нет и не предвидится.
Мусульманская страна, не те культурные традиции.
Галя шла через парк Горького. У нее было любимое
местечко, в самой глубине, очень далеко от детей, прыгающих с надувного носа
ужасного клоуна, от шансона, запахов шашлыка и пива, пьяненьких гуляющих и
чудовищного треш-дизайна главных аллей. Полуразрушенная беседка советских
времен – «часовенка», как называла ее Галя. Заросли – то ли рябины, то ли
калины, черт разберет этот ядовитый плющ с волчьими ягодками. Деревья корявые,
старые, – труха сыплется. Сирень. Пока что не добралась до всего этого железная
рука городского коммунального хозяйства. А коли доберется, надо будет другое
местечко искать. Здесь тоже непременно поставят кладбищенские ажурные
заборчики, выстроят будку-самсятницу, врубят попсу. Но пока – тишь да
благодать. И пруд недалеко. Тянет тонкой прохладой, сыростью. Самое то.
Галя присела на валун. Погладила его. Шершавый, теплый.
Да, мальчик. И зачем ты в тот день в парк поперся? Хорошо, хоть упал удачно.
Можно посидеть, почесать тебе темечко. Дружки твои, подонки, вон, в мелкий
булыжник рассыпались. Потому что – в движении, понимать надо. А ты споткнулся,
бедный придурок, и так мешком и повалился, мгновенно налившись серым цветом,
теряя черты в наплывающем каменном тесте… А нечего у пожилых теток сумку
рвать. И денег-то там было – копейки, тебе бы на самсу не хватило.
Галя завздыхала. И правда, – что это она все время
вздыхает? Это от кислородного голодания, ответила сама себе. Потому что тело
большое, сосуды отмирают, вот оно и требует воздуху. Как забытый в подводной
лодке матрос. В старом каком-то фильме видела. Все свалили, а ему скафандра не
хватило. А подводную лодку фашисты подбили, и она ко дну идет, а он там,
внутри, сидит, потеет и дышит тяжко, как рыбка на берегу, бедный. Вот и она,
Галя, давно уже ко дну идет. Только своими ногами. А кто-то внутри, живой и
маленький, которому ужасно страшно, подает ей сигналы, – дескать, помогите!
SOS! Воздуху! Кислороду! А нету.
Ну что ж. Жизнь испорчена. Но раз ее сначала не
перепишешь, зачем вообще стараться?
В какой момент Галя махнула на все рукой? Когда Славка ее
бросил – с выпотрошенным брюхом, рыдающую нон-стоп? Когда с работы поперли?
Когда мама умерла? Да, после мамы, наверное. Жила, как курица с отрубленной
головой. По инерции.
Конечно, несчастья подкосили, то да се. Но, – думала
дальше Галя, любуясь цыплятками-одуванами на полянке, – может быть, ей никогда
никто особенно и не был нужен? Работу в универе она ненавидела, студентов
боялась, от мамы много чего терпела, а уж Славка и вовсе семь лет ее строил,
как на плацу. Лишний раз присесть боялась, зато дом – блистал, искрился
чистотой, как хрустальный.
Сериал посмотреть, книжку почитать, поесть как следует –
и на улицу выходить пореже. Вот и все, что ей на самом деле нужно. И чтоб дома
иногда убирались. Доживает Галя свою идиотскую жизнь в относительном комфорте.
Главное, ей сроду не было скучно в одиночестве. А уж когда девочки появились,
через пару месяцев после маминых похорон… Это они, милые, шепчут-нашептывают
разное. Сначала Ленке Ахмедовой гадала, однокурснице. Потом соседкам, а потом
бабы косяком пошли. И деньги, и уважение. Иной раз сказанет она, Галя,
что-нибудь, и сама обмирает – чушь же полнейшая. А клиентка загрузится, сведет
бровки к поросячьему носику, да и пойдет, головой качая, а на следующее утро
звонит и рыдает: дескать, правда ваша, Галюша, мой-то снова в запое, белочку
ловит…
Галя еще посидела на горемычном камушке, потом отломила
веточку сирени да и домой пошла. Настроение улучшилось, кстати. Всегда так. Из
дома выходить неохота, но если уж выйдешь – природа берет свое. Весна,
лютики-цветочки, сирень пенится, ветерок мурлычет. Подруженьки и то прониклись,
притихли.
Насчет того, что ей никто не был нужен, – конечно,
вранье. Но о своей бедной доченьке, не прожившей и дня, Галя думать себе
запретила. Иногда в полусне позволяла себе помечтать. Как бы она ее наряжала.
Гулять бы водила. Уроки бы помогала делать, потом они смеялись бы, болтали о
мальчишках, смотрели мультики. Но ничем хорошим такие мечтанья не
заканчивались, так что – silentium.
На лавке у подъезда сидела та самая клиентка,
тетка-богомол. Ниной ее звали, как выяснилось. Всем своим мужикам, по ходу
пьесы, Нина головы уже пооткусывала, и сейчас ее мучил только квартирный
вопрос. Квартирку она хотела отсудить у какой-то дальней родственницы. В общем,
дело темное, да Галя и не вникала.
Нина улыбнулась страшной улыбкой инсекта и помахала в
воздухе тысячной купюрой.
– Погадаешь? Теперь на кофейной гуще давай. Чтоб верняк.
Галя пожала плечами.
– Пошли.
Пройдясь по квартире, убранной верной Машкой, Нина
заявила:
– Ишь ты… Чисто, как в аптеке. Дашь свою домработницу?
– Не, не дам. Ну что, пошли кофе варить?
Кофейное гадание девочки любили. Запах им, что ли,
нравился. Поэтому нашептали целый ворох какой-то экзистенциальной ерунды и чуть
ли не пророчеств насчет мирового кризиса и новых источников энергии. Надо же,
как разогнались. Фильтруя «базар», Галя пересказала основные тезисы. Судя по
всему, не видать Нинке выморочной квартирки, как своих острых ушей. Ну, наше
дело – сторона. Получив гонорар, Галя встала, как бы намекая клиентке, что пора
и честь знать. Но Нина не спешила.
Во второе свое посещение вела она себя не в пример
спокойнее. Не орала, не плевалась, не плакала. Окончательно перешла на
панибратское «ты». Вопросов почти не задавала, только щурила светлые глазки,
внимательно следя за Галиной работой.
– Ну а шар у тебя есть? Этот, который магический.
Гаданешь?
– Есть шар, – Галя пожала плечами. – Но он дорогой. Три
штуки платишь?
– Покажи.
Вернулись в комнату. Галя полезла за шаром в шифоньер.
Роясь в полугрязном белье, мысленно прикидывала: сегодня еще три клиентки, все
– на вечер, надо еще успеть пожрать и поспать хоть часок перед столоверчением,
эта бодяга на полночи затянется. Наконец, шарик подставил ей свой холодный
стеклянный бочок.
– Битый он у тебя, – Нина осторожно потрогала шар. – И
грязный. Что ты за баба…
– Ладно тебе, – с достоинством сказала Галя, протирая
магический шар влажной салфеткой. Он действительно был чуток подбитый, одна
гадина в обморок свалилась, когда Галины девочки ей онкологию диагностировали,
лапищей своей и задела, он по столу покатился – и бац! Хорошо, не разбился.
Теперь Галя его на стол не выставляет, пусть себе в шифоньере лежит от греха.
– Короче так. Садись за стол, руки мне давай. Я тебя
держать за них буду крепко, имей в виду, так что не дергайся. Если у меня глаза
закатятся – не бойся, так надо. Может, даже пена изо рта пойдет. В общем, твоя
задача – слушать и в шар смотреть. Он, типа, кино показывает, но видишь его
только ты. Если я замолчу надолго, но не проснусь, оставь деньги и уходи. Не
вздумай меня будить или, чего доброго, скорую вызывать. Поняла?
– ОК. Погнали. Тьфу ты, у тебя руки мокрые.
– Ну уж потерпи.
Галя вытерла руки о штаны, снова крепко взялась за узкие
нинкины ладошки. Девочки едва слышно зашипели, завозились под косынкой.
Настраиваются, лапочки. Шар редко кто заказывает, а им, бедолажкам, всё
интересно. Ну что, зрители на местах, жрут попкорн и давятся рекламой. Погнали,
в самом деле.
Когда-то Галя пробовала засекать время, но состояние
транса не поддавалось логике. Она могла отсутствовать и три минуты, и час, а
однажды вышла в реальный мир только через двое суток. Клиентка ее тогда хорошо
обчистила, даже продукты из холодильника вынесла. Видимо, возмещала моральный
ущерб.
Интересно, что сама Галя ничегошеньки после сеансов не
помнит. Как будто сознание теряет. Клиенты тоже никогда не рассказывают ей об
увиденном. Но и шара больше не заказывают.
– Ну давай! Давай! Открой глаза, корова!
Затрещина и, судя по всему, не первая, окончательно
привела Галю в сознание. Медленно всплывая на поверхность, отплевываясь от
придонного ила и ощущая тлетворный запах болотной жижи, Галя открыла глаза.
– Слава те! Очухалась.
Нинкина бледная рожа исчезла из поля зрения, потом
появилась вновь, и Галя почувствовала на подбородке холодное. Раздвинула губы,
хлебнула… Черт, что случилось-то? Видимо, она сказала это вслух.
– Ты на пол грохнулась. Начала орать, изгибаться. Это у
тебя апоплексия, что ли?
– Эпилепсия.
Галя села, ощупала себя. Руки-ноги двигаются, лицо не
перекошено. Значит, не инсульт. Косынка!! Все нормально, на месте. Да если б не
на месте была, кто бы с ней сейчас разговаривал… Девочки притихли. Наверное,
в спячку впали от ужаса.
– А-а. Как у Федора Михалыча прям.
– Да нету у меня никаких припадков. Первый раз со мной
такое.
– Ну, все бывает впервые. Ты бы к врачу сходила,
проверилась. Мало ли.
– Ладно, я сказать-то тебе успела что-нибудь?
– Да уж сказала. Хоть бы промолчала, ей-богу. И шар
твой… Убери к чертовой матери. Не хочу даже смотреть на него.
– Заплатишь?
– Не обману. Я же сама, дура, полезла.
Потом они вернулись в кухню пить чай. Галя сама себе
удивлялась. Тяжело она с бабами сходилась, – что в школе, что в универе. А тут
– сидит, болтает с этой безумной богомолихой, как с родной.
Машка, золотая душа, все чашки отмыла, даже костяную. В
холодильнике полно фастфуда, тортик, Галин любимый, шоколадный, и то приперла.
Интересно, ничего туда не подмешала? В целях скорейшего исполнения завещания.
Конечно, Маша – человек воцерковленный. Но, как учит тот же ФМ, вера в Бога
никому еще не мешала давить ближнего своего.
– А чего ты в платке все время ходишь? Ты из этих, что
ли? Из мусликов? На казашку непохожа.
– Мама – крымская татарка. В мечеть ходила. А я – так. По
состоянию здоровья. Себорея у меня.
– Это че?
– Болезнь такая. Фу-фу-фу, тебе неинтересно.
– Ладно. Ты мне нравишься. Ты, конечно, дура, здоровье не
бережешь. Ну что ты жрешь этот торт?! Тебе сеном надо питаться. И бегать на свежем
воздухе.
– Плевать. Отрезать еще?
– Не, пасиб. Слушай, ты меня извини за утрешнее. Я на
нервах всю неделю, из судов не вылезаю. А сейчас, веришь – нет, отпустило.
После гадания твоего. Я и сама чуяла – не обломится мне квартирка, хоть выспись
на ней. Прям полегчало. Ну их всех к черту. С адвокатами ихними, зверями
апокалиптиса.
– Апокалипсиса.
– Неважно. У меня к тебе предложение. Ты сразу не
отвечай, подумай. Давай контору откроем? Все по-взрослому. Офис, все дела.
Позовем дизайнера, понарисуем везде кровавых знаков, понавесим вуду-муду,
оденем тебя по высшему разряду, накрасим – мать родная не узнает. Дадим
объявление в газету. И начнем деньги грести. Но на законных основаниях, налоги
там, чеки, кассовый аппарат. Ты на фасоли гадаешь?
– Ага.
– Это хорошо, национальный колорит. А на бараньих кишках?
– Честно сказать, не пробовала. Но смогу, наверное.
Алгоритм везде одинаковый. Понимаешь, тут главное – сосредоточиться, зацепиться
за что-то глазом. Неважно за что. Все эти карты и шары – залепухи для клиентов.
А я могу и как авгуры, по полету птиц. И даже на внутренностях цикады.
– Ци… Кого?
– Цикады. Это такой древнегреческий таракан.
– Нет, таракан – это лишнее. В общем, подумай. А то дома
– много ли заработаешь? Да и стукнуть могут – соседи или те же клиенты.
Дескать, незаконная финансовая деятельность. И влетишь на штраф или под статью.
Тебе оно надо?
– А ты что, угрожаешь, что ли?
– Не. Я – добрая Нина. Я заработать хочу. На квартиру.
Мне сорок четыре, и у меня, прикинь, вообще никогда в жизни своей хаты не было.
А с тобой мы в золоте валяться будем. Как свиньи в абрикосах. Сечешь?
– Секу… Нин, послушай. Мне уже предлагали такое, и не
раз. Не буду в подробности вдаваться, но поверь мне, ничего хорошего не
получится. Сначала конкуренты наедут, потом гопота, потом – серьезные люди,
фээсбэшники или бандиты. Работать не дадут, только нервную систему подорвем
себе. Я когда-то тоже хотела по-честному зарабатывать, даже МЧП открыла, или
как они теперь называются, – ИП, что ли. Так я его до сих пор закрыть толком не
могу… Замучилась уже со всей этой документацией возиться, пропади она
пропадом. Нет, мне дома проще. Может, денег и немного, зато никому не должна. А
соседи у меня хорошие.
Нина прикрыла прозрачные глазки, задумалась. Ее длинные
пальцы плавно вращали костяную чашку с остатками чая на дне. Вдруг она
вскочила, уронила чашку – та с печальным звоном разбилась, – и закричала:
– Я придумала! Галка, придумала я!
– Ну, чего ты там придумала? – Галя начала собирать
осколки. Вот ведь, терпеть ее не могла, а как разбилась – сразу стало жалко,
мамин же сервиз. Любимый. Только для гостей. Богомолиха проклятая.
А богомолиху тем временем несло:
– Ты права, подруга, самим надо пробиваться. Цену тебе
будем подымать. Ну помнишь, при совке была такая, типа Ванги, но не слепая,
молодая такая, Брежневу гадала еще…
– Джуна, что ли? – Галя ссыпала осколки в ведро,
сполоснула руки. – И что?
– Раскрутить тебя надо в газетах-интернетах. Нагнать
какой-нибудь загадочной фигни. Биографию придумать. Ты не из дворян, случайно?
– Скорее, из дворовых.
– Неважно. Я буду твоим агентом. Погоди, мы тебя еще
продвинем на мировую арену! Ну как, лады?
Галя с сомнением поглядела на протянутую дрожащую ручку
Нины.
– А в чем прикол?
– Буду тебя рекламировать, клиентов поставлять. С каждого
своего пятнадцать процентов возьму, это недорого. Да плюс раскрутка. ИПэшка
твоя пригодится еще… А там поглядим. У меня везде знакомые есть, не
сомневайся.
– Нина, ты меня правильно пойми. Я тебя знаю всего
несколько часов. Ты, вообще, кто по профессии?
– Слесарь шестого разряда. Правда, че ты ржешь?
– Ну лады, черт с тобой…
И Галя, плохо понимая, что она делает, пожала Нинкину
бледную лапку.
(полную версию текста вы можете прочитать в
журнале и / или он-лайн по электронной подписке)