Повесть
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 282, 2016
Когда-то,
при старом правительстве, в этом месте хранилась всякая всячина для нужд
войсковой части. Летом жизнь оживлялась – открывался оздоровительный лагерь для
школьников, детей военнослужащих, под названием «Звезда».
Для
новой власти остались почерневшие от времени, ни к чему не пригодные деревянные
домики. Сверкавшие раньше на солнце серебром буквы «Звезды» приобрели
грязно-серый оттенок и стали совсем незаметными. Кому-то из власть имущих пришла мысль открыть здесь дом для престарелых. Злые
языки поговаривали, что одному из начальников надо было куда-то пристроить
старую тещу…
В
скором времени подгнившие доски заменили новыми, утеплили стены, обновили
канализацию. Строения покрасили, обнаружив в одном из сараев запасы краски. И
заброшенные ранее домики вновь засверкали, радуя глаз.
Директором
назначили чиновника из районной администрации Игоря Васильевича Кружкова. Тот
был рад-радешенек, потому как в скором времени ему
предстояло уйти на пенсию, а на новой должности надеялся еще поработать.
Обслуживающий
и медицинский персоналы определились быстро: в крае, как и везде, процветала
безработица. Открытие заведения прошло тихо и незаметно. Для торжеств было не
то время – многие еще не оправились после так называемой «перестройки». Поэтому
чиновники из района представили директора, пожали всем руки и поспешили уехать.
Первые
обитатели заведения начали поступать сразу же.
Народ
был разный: выжившие после инсульта, инвалиды с рождения и просто старики,
неспособные себя обслужить. Хотя никто из них этого не признавал:
–
Сын достраивает дом, еще немножко осталось, и приедет за мной. Заберет домой, –
ежедневно сообщала соседкам по комнате Наталья Федоровна Кизлякова. Она еще
сама себя обслуживала и даже пыталась помогать нянечкам в уборке комнаты.
В
отчетных документах дом престарелых все еще именовался старым названием
школьного лагеря «Звезда». Затем «сверху» поступило настоятельное предложение
переименовать учреждение, дабы не пропагандировать бывшие символы. Благодарный
теперешней власти, Игорь Васильич совместно с женой Валюшкой придумали дому
престарелых название «Закат». Безмолвное, смирное «Закат» заменило отдающую
пролетариатом «Звезду». Гордый своим авторством, Игорь Васильич справедливо
ожидал от начальства поощрения. Неожиданно к нему в кабинет пришла делегация от
обитателей вверенного ему учреждения, чему он искренне удивился.
Делегация
была разношерстной, начиная от одноногого деда Петра на костылях и заканчивая
всегда поющим дурачком Вадиком. Говорила от ходоков бойкая и полюбившаяся всем
медсестра Настюша:
–
Игорь Васильевич, все требуют другого названия для нашего приюта (старики
упорно называли учреждение «приютом»)! Никто не хочет этого «Заката». И даже
некоторые боятся! Не по-божески это.
Затем
Настя с невинным выражением на лице смиренно предложила:
–
Уважаемый Игорь Васильевич! Мы здесь посоветовались и решили, пусть наш дом
называется «Зорька». Пожилые люди привыкли вставать рано, на зорьке…
Все
выжидательно смотрели на директора. Тот озабоченно нахмурил чело, мысленно
произнес несколько раз слово «зорька» и, не найдя аналогии с пролетариатом,
важно кивнул головой в знак согласия. Настя оглянулась на свой отряд и нарочито
громко произнесла:
–
Вот видите, я же говорила, что наш директор – понимающий человек!
Прием
нового жильца всегда был событием для всех.
Сегодня
новую жиличку привезли из ближайшего села Зорянское. Старушка была слепой.
Сопровождали ее председатель сельсовета и молодая девушка Катя. Пока Варвара
Поликарповна, старшая медсестра, оформляла документы, Катя отозвала Настю в
сторону и взволнованно заговорила:
–
Баба Ксеня не хочет, чтобы дочки узнали, что она ослепла. Опасается – заберут
ее тогда к себе за границу, они там живут. А она призналась мне, что кого-то
ждет. Уже давно ждет. Поэтому не может уехать. Вообще-то ей скоро восемьдесят,
может, и с головой что-то не в порядке… – Кате стало неловко, она на время
замолчала, затем продолжила: – У нее сумочка с письмами, она ее из рук не
выпускает. Будет просить почитать ей вслух. Там последнее письмо я сама
написала, будто бы от дочери Наташи. Потому что бабка каждое утро стоит у
ворот, меня выглядывает. Я почтальоном работаю. Дочки нечасто пишут. Будешь ей
перечитывать – добавляй что-нибудь от себя. Я писала на скорую руку… А вон
уже и председатель идет, будем домой двигать… Да! В паспорте бабы Ксени
бумажка с адресами дочек, я положила. На всякий случай. Ну ладно, бывай!
Ксению
Ивановну в пятую палату привела медсестра Настя. В углу за дверью была
свободная койка, там бабушка Ксеня и расположилась. Сразу пришлась всем по
душе. В первый же день успела рассказать, что не одинока,
ни-ни! Есть две дочери, но живут далеко… Все заметили, что Ксения Ивановна
совсем не видит. Только свет электрической лампочки различает. Поэтому и оказалась
здесь.
–
Если бы узнали дочки, что я ослепла, мигом бы приехали, забрали! Но я не
признаюсь.Пусть поживут спокойно.
Валентина
Петровна, как всегда пребывающая в плохом настроении, язвительно протянула:
–
Поня-я-тно! Всех отсюда позабирают дочки, сыновья. Я одна останусь. Меня никто
не возьмет… И правильно сделает! Кому я нужна неходячая, в коляске?!
Бабуся
Кизлякова не выдержала:
–
Я извиняюсь, Петровна! Знаю, что ты раньше работала на умственной работе. А вот
отчего такая злая – не пойму! Не дашь людям
порадоваться!
Сама
Кизлякова считала долгом по утрам задавать настроение своим соседкам. Начинала
с рассказа, что видела ночью во сне:
–
Мой Юрик наконец-то достроил дом. Приезжает за мной на серебристой, точь-в-точь
как у директора приюта, машине, и мы с сыном уезжаем домой!.. А вы все, будто,
должны приехать на следующую неделю ко мне в гости… И в
аккурат в этом месте наша Верка закашлялась, а я
проснулась!
Валентина
Петровна ворчливо заметила:
–
Ты уже несколько раз это рассказывала! Забыла разве?
–
Значит, сбудется! – быстро нашлась рассказчица.
Сон
Кизляковой был в руку. Ближе к вечеру к ним в комнату ввалился мужчина
неопределенного возраста, с синяком в поллица. Следы тяжелой жизни отразились
также на его надорванном опухшем ухе. Оглядев всех мутными глазами, задержался
на Кизляковой, опустился на ближайший стул и заплетающимся языком выговорил:
–
Вот, пришел… Маманя, помоги! Дай денег!
В
комнате зависла тишина. Женщины смотрели друг на друга. Кто-то спросил:
–
Это к кому?
Ответ
нашелся у Валентины Петровны:
–
Это к нашей Кизляковой. Там, во дворе, наверное,
серебристая машина стоит?
Никто
не улыбнулся. Все сочувственно глядели на Кизлякову. Та как-то враз съежилась, стала меньше ростом, беспомощно переводя
взгляд с одной женщины на другую… После паузы обреченно молвила:
–
Да, это мой Юрик.
Прикорнувший
к тому моменту, Юрик встрепенулся и, твердо блюдя свой интерес, как мог
членораздельно подтвердил:
–
Да! Я – Юра! Мамань, долго не приходил, цени! У тебя
собралась пенсия, дай! Не все высчитывают в бухгалтерии, я знаю!..
Кизлякова
вытащила из-под подушки узелок, отвернувшись от сына, стала развязывать. Руки
ее дрожали, развязать не получалось. Жаждущий Юрик нетерпеливо бросил:
–
Да не развязывай! Давай так, потом развяжу, – и протянул было руки за узелком.
Но
неожиданно в диалог вступила все та же Валентина Петровна. Она подъехала на
коляске к Юрику, едва не задев колесом его ногу, и приказным тоном бывшего
физрука школы выдала:
–
Ты получишь денег ровно на билет – доехать домой. Еще на хлеб. На остальное –
сам заработаешь! Еще раз в таком состоянии приедешь к матери, лично сдам в
милицию!
Юрик
озирался вокруг в поисках справедливости. Не найдя ее, впал в глубокое уныние,
но затем его взгляд опять вернулся к заветному узелку и уже намертво прикипел к
нему.
Валентина
Петровна повернулась к Кизляковой и мягко молвила:
–
Дай, Наташа, я развяжу! – и, передавая в руки Юрику деньги, добавила: – В
следующий раз замечание будет физическим! Не гляди, что я на коляске! Понял?
Во
время дискуссии новенькая, Ксения Ивановна, с надеждой в голосе периодически
вопрошала:
–
Кто-то к нам пришел? Я ничего не вижу, только слышу мужской голос… Нет,
наверное, не ко мне это…
* * *
Молва
о приюте «Зорька» вышла за пределы района. В бухгалтерии лежал длинный список
из ожидающих свободного места. Пришлось пристроить к
кирпичному дому, где находилась администрация, дополнительное помещение. Это
позволяло иметь в запасе свободные места.
Появились
здесь свои старожилы, радеющие за порядок в их маленьком обществе. Одним из
таких был дед Петро Николаевич. Он передвигался на костылях; ноги лишился
десять лет назад, попав под машину. После смерти жены продал дом и перешел жить
к сыну с невесткой. Но почувствовал себя лишним, попросился в приют.
Со
временем по следу хозяина к нему пришел пес Борман. Подстать деду, он прыгал на
трех ногах, не было половины передней лапы. Как поведал Петро Николаевич, попал
Борман когда-то в капкан.
Соорудил
дед рядом с сараем, где была им же ранее оборудована кладовка, своему питомцу
будку, и Борман чувствовал себя хозяином на вверенной ему территории. В летнюю
пору дед Петро и пес заступали в ночь «на вахту». Что они сторожили – никому не известно, в том числе и им самим. Утром, после завтрака,
Петро Николаевич с чувством исполненного долга ложился в своей комнате поспать
после «ночной смены».
Периодически
в их мирный, тихий приют приходила беда. Ее принимала старшая медсестра Варвара
Поликарповна. Беда долго не задерживалась на территории приюта. Через пару
часов из районной больницы приезжал фургон и покойника
увозили. После этого какое-то время все ходили потеряные, избегая
смотреть в глаза друг другу. Потом прибывал новый обитатель, и жизнь
возвращалась в привычное русло…
В
пятой палате вошло в привычку вечером, после ужина, если никто не болел,
что-нибудь рассказывать. Рассказывали не все. Баба Вера обычно отмалчивалась,
но с интересом слушала других. Расспрашивать было не принято. Не принято было
«плакаться». Бабуся Кизлякова попыталась, было, после визита Юрика
«пожалиться», как его одна растила, но всегда бдящая Валентина Петровна сразу
же прикрикнула:
–
Кончайте здесь нюни распускать! Этого нам еще не хватало!
Все
умолкли, а Петровна в продолжение темы предложила:
–
Рассказываем каждый что-нибудь веселое, что поднимет настроение. Я завтра
расскажу про случай на уроке физкультуры у меня в десятом классе. До сих пор
все помнят!
Ксения
Ивановна, будто получив задание, пыталась отыскать в своем прошлом что-нибудь
смешное – не получалось. Хотя представшая перед глазами картинка прошлого была
настолько яркой, что женщина даже зажмурилась…
* * *
Начало
1942 года. Замершие в ожидании люди: немцы вот-вот должны появиться. Эту
новость из соседнего села, помнится, первой принесла Полькина Анисья, сообщив о
немецкой полиции, разместившейся в соседнем селе Озерки:
–
Полиция как бы немецкая, но полицаев набирают из
наших. И начальник у них тоже наш. Какой-то Бойчук. Девки говорили, что молодой
и очень красивый. – Анисья перевела дух, подытожив: –
Ну вот, вроде все рассказала!
Помнится,
дед Захар в порыве патриотизма, выкрикнул:
–
Главное – не красивый, а предатель! Вешать таких надо!
Его
баба Настя тогда перепугалась:
–
Замолчи, старый дурень! Тебе какое дело? – Обернулась
к соседям, просительно заглядывая в глаза каждому, оправдывалась: – Не слушайте
его, люди, он сегодня с утра стакан самогона вылакал, вот и несет не знамо чего!
Затем
схватила упирающегося деда за рукав и потащила домой, приговаривая:
–
Советы не посадили, так при немцах дуралея угрохают!
Ксюше
запал в душу рассказ Анисьи о красавце начальнике полиции. Бойчук… а как
звать, не знает… Вскоре пришлось узнать…
Немцы
появились на следующий день. Их колонна из грузовиков и танков с черно-белыми
крестами остановилась перед сельсоветом. Люди, попрятавшиеся в домах, отгибали
уголок занавески на окнах и подглядывали. Помнит Ксеня, что немцы стали из
машин бросать что-то на дорогу. Все стали выходить во дворы, опасливо озираясь
по сторонам. Постепенно подошли ближе к колонне. На земле под ногами лежали
яркие бутылки с одеколоном и плитки шоколада – то, что бросали немцы из машин.
Незнакомый,
чужой мужик в добротных сапогах и галифе великодушно разъяснял:
–
Можете брать себе одеколон, шоколад. Это вам паны солдаты бросили.
Тогда
Колька успел подхватить флакон одеколона. Долго еще стояла разрисованная яркими
цветами пустая бутылочка. Ксюша приспособилась заливать туда простую воду,
через какое-то время из флакона исходил запах, похожий на одеколон….
Затем
немецкий офицер поднялся на ступеньку грузовика, намереваясь говорить с народом,
как вдруг необычная процессия привлекла к себе общее внимание. Ксеня помнит,
как они с подругой Зиной даже рты разинули. Да и не
только они.
Дед
Захар в начищенных ваксой сапогах и в белой сорочке с вышитой крестиком
манишкой на вытянутых руках держал буханку черного хлеба, присыпанную сверху
щепоткой соли. Из-под буханки свисали два конца рушника, расшитого петухами.
Его жена Настя опасливо выглядывала из-за плеча деда, что-то двумя руками
бережно поддерживая в широком фартуке. Сельчане переводили недоуменные взгляды
с деда Захара на бабу Настю. Затянувшуюся паузу прервал дед:
–
Дорогие наши паны немцы! Мы рады, что вы, наконец, пришли! Но даже нечем
встретить таких дорогих гостей! Эти… (баба больно толкнула локтем деда в бок,
и тот заменил нецензурное слово) окаянные Советы все у нас отобрали. Вот,
возьмите хоть буханочку хлеба и десяток яичек!
Яйца
находились у бабы Насти в фартуке. После речи мужа она осмелела и торжественно
подошла к офицеру. Тот оторопело посмотрел на яйца в переднике и перевел вопросительный
взгляд на переводчика, мужика в галифе. Переводчик спас положение. Хлеб передал
солдатам, с машины соскочил немец, подошел к бабе Насте и переложил яйца себе в
каску, несколько раз повторяя: «зер гут».
Ксюша
с Зиной, боясь расхохотаться вслух, прикрыли рты ладонями. Но дальше было вовсе
не до смеха. Пан офицер все-таки держал речь. Никто не понимал немецкий язык,
просто слушали гортанные чужие звуки. Потом надоело… Затем переводчик огласил
сказанное немцем:
–
С этого дня у вас в селе действует немецкая власть. Если кто-либо попытается
вредить панам немцам – тот будет расстрелян. Каждый двор должен помогать
немецким солдатам в благодарность, что они освободили вас от Советов. Помощь
можете оказывать в виде провизии, как то – яйца, сало, куры, гуси и прочее. И
еще. Немецкое командование объявляет набор юношей и девушек, которые пожелают
работать на благо великой Германии. С завтрашнего дня в сельсовете начнут
регистрировать желающих. Если вы будете выполнять все требования панов немцев,
вас никто не тронет. Примером сегодня может послужить хозяин, поднесший
солдатам хлеб и яйца. Его мы назначаем вашим старостой…
Ксеня
вспомнила, как баба Настя с почтением взяла под руку своего деда и они с
достоинством прошествовали к дому…
А
потом началась отправка в Германию. Ксюшу мама одела в рваную фуфайку, голову
замотала старым суконным платком так, что видны были только нос и глаза. Нос на
всякий случай вымазала сажей и спрашивала младших детей:
–
Ну как, похожа наша Ксенька на старушку?
Ксения,
как могла, сопротивлялась, младшие брат и сестра, смеясь, отвечали:
–
Мам, если бы она не шевелилась, была бы точно, как пугало, что стоит у нас в огороде.
Впрочем,
не только в семье Ксении, в других тоже молодые девушки прятались, одевались в
лохмотья, чтобы меньше бросаться полицаям в глаза…
Горбатая
Ленка, младшая сестра Зинаиды, запыхавшись, забежала в дом и с порога выпалила:
–
Прячься, Ксюня, быстрее! Немцы по хатам ходят, записывают в Германию. Сейчас у
бабы Польки, вот-вот к вам зайдут! Меня Зинка послала к тебе!
Подробностей
расспросить не успели, потому как открылась дверь и вошли два немца, один с
автоматом. В хате все застыли, горбатенькая Ленка издала мышиный писк и, закрыв
глаза руками, присела. Ксюша опустилась на стоявшую рядом скамейку. Мать от
испуга не удержала в руках ухват с горшком,
и борщ тоненькой струйкой потек с печи.
Увидев
женщин, солдаты расслабились, один развернул лист бумаги и по слогам почитал:
«Зения Яворски, кто есть?» Мама Ксюши, Александра, решительно выступила вперед,
закрыв всех собою. Для убедительности еще и фартук двумя руками растянула
вширь. Вывернутый горшок в печи ее обозлил и придал смелости:
–
Я Яворская! И в Германию не поеду, у меня дети!
Ведший
переговоры немец отчаянно замахал руками:
–
Найн, нет, нет! Не надо муттер! Девушка надо!
Обойдя
Александру, подошел к Ксении ближе и с явным удовольствием воскликнул:
–
О! Фройляйн Зения! Я пишу тебя жить Германия! Завтра приходишь сельсовет, будет
машина!
После
ухода солдат в хате долго стояла тишина. Затем Ленка, выглянув сначала опасливо
за дверь, ушла домой… А Ксюшина мама вдруг стала причитать. Дети еще ни разу
не видели в таком состоянии свою всегда уверенную в себе мать. «Уж лучше бы
плакала!» – подумала Ксения. Но Александра раскачивалась из стороны в сторону и
охрипшим голосом, как заклинание, монотонно бубнила:
–
Ванюшка мой погиб в Финскую, детей подымала одна, старший Даня умер от голода,
Сашку и Петю забрали на фронт, и ни слуху ни духу-у…
– наконец она сделала паузу и заскулила, как голодная Жулька во дворе на цепи:
–
Теперь Сеньку заберут, а это последняя надежда-а-а!
Коля
и Лида испуганно жались друг к другу, умоляюще поглядывая на старшую сестру.
* * *
Второй
раз Ксения, наверное, не решилась бы на такое. Впрочем, кто знает?..
Она
решительно стала наряжаться, выбирая все лучшее. Волосы причесала, как раньше,
до немцев, – челка вилась, локонами спадая на лоб. До этого Ксения убирала
волосы под грязный платок. Александра и дети во все глаза следили за Ксюшей –
куда она? Мать, закрыв собой дверь, еще не оправившись от волнений, жалобно
выговорила:
–
Не пущу!
–
Мама, ни в какую Германию я не поеду! А сейчас пусти меня и не бойся! Все будет
хорошо!
И
пошла, выбрав свою участь…
Прошли
многие годы, – считай, вся жизнь, а Ксения Ивановна до сих пор не понимает, что
ею тогда руководило?
* * *
Она
спешила в сельсовет, надеясь застать там начальника полиции. Ксении именно он
нужен! Бойчук его фамилия.
Немец
с автоматом преградил ей путь в кабинет. Не помнит – как, но все-таки зашла. Он
сидел за столом. Сразу же поняла, что перед нею – начальник. Чтобы как-то
завести разговор, спросила:
–
Вы – Бойчук?
–
Я, – согласился он. – А ты кто будешь и с каким вопросом?
–
Я – Яворская Ксения. В списке на работы в Германию. Мне нельзя ехать, дети
малые, а мать больная.
Начальник
недоверчиво спросил:
–
Сколько же тебе лет, что уже успела нарожать детей?
Ксения
в смятении всплеснула руками:
–
Ой, ну что вы? У меня нет детей. Это мои младшие брат и сестра
Девушка
чувствовала, что надо как-то по-другому, ведь у многих – дети и матери
больные…
–
Денег у меня нет, чтобы заплатить, но возьмите вот нитку бус, они дорогие. Их
было пять, но мама в голодовку поменяла на хлеб и оставила только одну для
меня, в приданое. Но мне не надо. – Девушка вытащила из-за пазухи тряпичный
узелок, развязала его и положила перед Бойчуком растянутую вдоль нитку розовой
яшмы. Парень растерянно переводил взгляд с камешков на девицу, а она
продолжала:
–
Все говорят, что вы помогаете своим людям… Помогите и мне, что вам стоит?
–
Это кто же такое говорит? – обеспокоенно переспросил парень, про себя добавив:
«Еще под расстрел подведут!» – и строго – к девушке:
–
Кто сказал такое? Когда, где? Говори!
Ксения
испугалась, а главное, поняла, что опять не то говорит, и запаниковала. Чтобы
как-то исправить ошибку, призналась:
–
Сама только что придумала… Простите меня!
А
перед глазами четко встали испуганные лица Лидки и Коли и потерянное
– матери. И Ксюша, как в омут головой, выдала:
–
Тебе надо на мне жениться! Тогда меня, как жену начальника, не погонят в
Германию!
От
испуга за сказанное она говорила и говорила, боясь остановиться:
–
Ты не подумай, что меня никто не хочет взять замуж! Ко мне сватался Андрей
Матюшин, перед тем как уйти на фронт, – я отказала. Петька, сын самого Арсена
Кондратьича, сватал, – тоже отказала!
Сидящий
за столом машинально перебирал пальцами зернышки бус, словно четки, и во все
глаза глядел на девицу, ничего не понимая. А Ксения
наконец выдала заключительный аккорд:
–
А тебе – не откажу!
–
Вот это да! – только и смог воскликнуть парень. Затем
расхохотался и сквозь смех уточнил:
–
Пока что ты сама меня сватаешь.
Лицо
Ксении пылало. Неизвестно кого, мысленно просила: «Помогите! Стыдобище-то
какое! Хорошо, никто больше не слышит!»
А
Бойчук за столом все хохотал. Ксении стало все равно. Так и сказала, уходя:
–
Ладно, пошутила я! Отправляй хоть в туретчину! –
Кивнув на бусы, гордо добавила: – Это
тебе на память! – И ушла.
Дома
молчала, избегая взглядов родных. Мать поглядывала на дочь и скорбно вздыхала.
* * *
Оставшийся
один в кабинете, начальник полиции Алексей Бойчук был прямо-таки озадачен
происшедшим. Какие случаи бывают при такой должности! А деваха забавная. Как ее
звать-то? Ксения, кажется.
Бойчук
достал списки подлежащих отсылке в Германию, быстро нашел село Зорянское и
действительно прочитал там «Яворская Ксения». Против ее фамилии стоял жирный
крестик. Алексей был ознакомлен с некоторыми условными знаками немцев –
крестиками отмечали симпатичных молодых девиц, поступающих в распоряжение
отдела, обеспечивающего господ офицеров.
Да-а,
придется девице помочь. Алексей криво ухмыльнулся: «Хотя бы потому, что мы
здесь не хуже господ офицеров!» Была и еще одна причина. Имелась у Бойчука на
то время «зазноба» по имени Валька. Вцепилась в него девица мертвой хваткой и
просто так от нее не отделаться. Баба она, конечно, горячая и ему было даже
приятно с ней, но обещать что-либо у него в планах не было!.. Да и нельзя ему.
Человек он подневольный.
Так
что, если женитьба будет ненастоящей, он поможет Ксении. Да и понравилась она
ему, хоть и молодая совсем – неполных восемнадцать. Даже жаль, что не
по-настоящему… А по-настоящему ему до окончания войны нельзя.
Бойчук
убрал все бумаги в стол, постового предупредил, что еще вернется и направился к
местному старосте, деду Захару, дом которого стоял рядом с сельсоветом. Списки
для отправки в Германию составлялись по району при помощи сельских старост,
значит, Захар подскажет ему, где живет эта самая Яворская.
Вечером,
когда сгустились сумерки, к дому Яворских прискакал галопом всадник. Во дворе
спешился, коня привязал к старой груше и концом батога постучал в окно.
–
Откройте, это Бойчук!
Поначалу
все испугались нежданного гостя. Затем Александра, узнав, с чем он пожаловал,
возмутилась и с негодованием набросилась на
пришедшего:
–
Хотя бы скажи, кто ты такой? Кто твои отец и мать? И
если пришел свататься, то где хлеб-соль, где сваты, почему один?! Будто к босякам каким в хату пришел! Али думаешь, если война, так и
людских законов нету?
Александра
перевела дух и уже более спокойно продолжила:
–
Ксюшка у меня девка с верхней полки! Будь в какие руки я ее не отдам!
Мать
стала загибать пальцы на руках, пересчитывая, кто к ее дочери сватался да она
отказала: «А все потому, что мужики неотесанные! А мы – Яворские, из
шляхетского рода!»
Бойчук
попытался вклиниться:
–
Погодите, мамаша! Будут и сваты, и хлеб. А пока хочу получить ваше согласие!
–
Рано меня называть мамашей! Ты еще мне не зять!
Ксюша
сидела ни жива ни мертва. Уверившись, что Бойчук
действительно пришел ее сватать, пошла ему на выручку:
–
Мама, я его знаю. Он посодействует, чтобы меня не отправили в Германию!
Александра
недоверчиво спросила:
–
Это что ж он за шишка такая важная, что…
Вдруг,
оборвав себя на полуслове, уставилась на гостя. Потом протяжно с напрягом
вымолвила, не отрывая от него цепкого взгляда:
–
Погоди-погоди-и, так это ты?..
Все
замолчали, воцарилась тишина. Ксения боялась вклиниться в разговор, ожидая. К
ее удивлению, парень смешался, покраснел, но ответил:
–
Да, я.
Александра
совершенно невозможным, чужим тоном проговорила:
–
Бог тебе судья! А от нас уходи с миром!
И
он ушел. Но на следующий день пришел опять.
* * *
В
палате, где находилась Ксения Ивановна, был послеобеденный тихий час. В это
время особенно остро вспоминалось прошлое. Женщина подумала, что она может
рассказать соседкам историю своего замужества. Конечно, рассказывать не все,
выборочно. Когда все проснулись, Ксения торжественно объявила, что сегодня ее
очередь рассказывать смешную историю:
–
Я расскажу, как выходила замуж. Конечно, это было давно.
Спорить
никто не стал, и рассказчица продолжала:
–
Меня мой муж украл. Посадил на коня впереди себя и вечером увез в соседнюю
деревню в свой дом… А потому, что мама у меня была строгая, не разрешала
выходить за Алешу. Уперлась, и никак не упросить ее было.
–
Я извиняюсь, а ты, наверное, уже ребятеночка ждала… – утвердительно спросила
Наталья Федоровна.
–
Нет! Я девушкой вышла за Алешу, – с робким достоинством возразила Ксения. На
минуту задумалась, затем продолжила: – Мне очень надо было выйти за него замуж!
Она
судорожно придумывала, как обойти в рассказе факт, что ее муж служил у немцев.
Решила сократить историю и заострить внимание на смешном случае:
–
Очень понравился жених моему брату Коле. Ему тогда было, дай Бог памяти, лет
двенадцать. На то время мой Алеша ездил на коне, машин-то не было. Звали коня –
Кочубей. А у брата моего была мечта – прокатиться на Кочубее. Конь
действительно был необычный. Все люди, даже в соседних селах, знали Кочубея и
гадали, откуда взялся такой красавец. Старые бабки шептались, будто Алексей
заложил душу дьяволу за своего коня. Глупость, конечно, но то, что Кочубей не
раз спасал жизнь своему хозяину, – правда…
Валентина
Петровна, считавшая себя автором посиделок, заметила:
–
Интересно ты, Ксеня, рассказываешь, но давай смешное.
Таков был уговор, а то наша Верка уже начала
похрапывать.
Вера,
любившая рассказывать про своих гусей, вздрогнула, протерла глаза,
оправдываясь:
–
Нет-нет! Я не сплю! Это я от света глаза закрываю, чтобы не резало. Я все
слышу!
Ксения
во время паузы продумала, что можно рассказать, и продолжила:
–
Ну, значит, привез меня мой Алеша в свой дом. Жил он с матерью и старшей
сестрой Павлинкой, отца не было – умер давно. Меня представил честь по чести –
мол, моя жена, не обижайте. Свадьба будет позже… Свекровь поняла, что что-то не то, стала выпытывать.
Когда узнала правду, отправила Алешу к моей маме просить прощения. Но меня не
обижали, нет. На второй день Алексей поехал в наше село, по-тихому встретился с
Колькой. Брат у меня смышленый мальчишка был. Он-то и посоветовал Алеше
преподнести в подарок будущей теще… селедку: «Ты только, дядь Леша, ищи
селедку потолще. Спинка у рыбины чтобы была широкая.
Мама ее ну очень любит! Тогда настроение у нее хорошее, и она со всем
соглашается…» Мама моя, царство ей небесное, больше всего любила селедку. Но
где ее в то время было взять? Но Алеша достал. Снарядила нас свекровь. В
кошелку положила подарки: хлеб-соль и главное – селедку. И вот вечерком оседлал
Алеша Кочубея, меня посадил впереди себя, и поскакали мы в Зорянское. Колька
уже ждал во дворе, ему главное было поухаживать за Кочубеем. Мы с Алешей зашли
в дом. Я сразу же на колени встала перед мамой, а муж сначала развернул подарки
так, чтобы на виду была селедка… Простила нас, конечно, мама и благословила.
После сказала Алеше: «Да отдала бы я Ксюшку уже и без селедки. Ты же целую
неделю с ней как с женой жил. Куда же мне ее теперь пристроить? Бери! Но за
селедку спасибо, ублажил!..»
После
паузы рассказчица добавила: «Мудрая была у меня мама!»
–
Ксюша, а свадьба все-таки была? – заинтересованно спросила Кизлякова. – А то
ведь я знаю, как раньше было строго! Раз уже была с мужчиной, так и никакой
тебе свадьбы! Так, вечеринка только для самых близких.
Уставшая
от воспоминаний Ксения Ивановна, уже жалеющая, что начала рассказывать сокровенное, коротко закончила:
–
Да. Именно так и было. Вечеринка.
Все
замолчали, чувствуя недосказанность. Рассказчица отвернулась к стенке,
намереваясь отдыхать. Кизлякова скорбно высморкалась в громадный носовой
платок.
Подошел
излюбленный Ксенией час, когда все засыпали. Она сама в последнее время мало
спала, справедливо полагая, что на том свете скоро отоспится. И вот, когда в
комнате воцарялась тишина, появлялось ощущение, что живет она одна, в своем
доме. Прошлое приобретало реальность, и ее жизнь будто проживалась заново…
* * *
Ее
Алешу все считали предателем. И она поначалу так думала. Как же – начальник
полиции всего района, якшается постоянно с немецкими офицерами! Особенно мать
Ксении Александра в гневе выговаривала:
–
Мои сыновья воюют против полицаев и предателей! А сестричка – в постеле под
немецким прихвостнем!.. – Александра широко крестилась
на образ в углу.
Когда
Алеша привез ее к себе в дом, свекровь, покорившись обстоятельствам,
скомандовала Павлинке постелить молодым в большой пустовавшей спальне. У Ксюши
от стыда горели не только щеки. Минутами она даже впадала в беспамятство,
потому что не помнила, как оказалась в спальне. На кровати лежала толстая
перина; девушка сидела, утонув в ней, не доставая ногами пола.
Алексей,
чтобы занять себя, чистил фитиль в зажженной на столе керосиновой лампе. Пытающийся придать обыденность ситуации, бодро говорил:
–
Вот смеху было бы, узнай кто-нибудь, что мы с тобой не по-настоящему…
И
замолчал. Что-то его заставляло беспокоиться и суетиться без меры. Именно это
неизвестное «что-то» злило. Он никогда не испытывал недостатка в женщинах. Был
беззаботен в обращении с ними. Разве что последняя Валька доставила ему
некоторые хлопоты, но и их он решил легко, в два счета. Чего же сейчас он
волнуется?
Алексей
положил на стол карманные часы. К часовой цепочке были прикреплены Ксюшины
бусы.
–
Наверное, понял, что дорогая вещь, ишь как бережет, – думая совершенно о другом, отметила Ксюша.
А
он стал демонстративно раздеваться. По ходу Алексей пояснил:
–
Как решишь сама, так все и будет. Я тебя склонять ни к чему такому не буду! Не
в моих правилах!
Затем
игриво добавил:
–
Хотя мог бы. Все-таки нас считают мужем и женой!
А
Ксения ничегошеньки не могла решать. Утонувшая в мягкой перине так, что видны
были только голова и плечи, в панике придумывала Ксюша, как повести себя с
Алешей… У Ксении до сих пор и парня-то не было. Женихались
многие, но чтобы остаться с каким наедине – и в голову не приходило! Девушка
судорожно стала вспоминать Зинкин рассказ, как та завлекала Сашку Зимина. Зина
тогда втихаря оторвала верхнюю пуговицу на блузке и ее
груди открылись во всей красе! А у Зинки было чего показать! У Ксюши такого
богатства и в помине нет. И одета она не в блузку, а в платье, и пуговицы сверху
тоже нету…
Решила
Ксюша делать все так, как Алеша. Увидев, что он раздевается, она задрала платье
на голову и, барахтаясь в перине, пыталась стянуть из себя одежду.
Алексей,
увидев, с облегчением подумал: «Бойкая оказалась деваха! Раздевается даже при
лампе. Нет чтобы задуть огонь».
Но
раздеться Ксения не смогла. После долгих манипуляций платье полностью опутало
ее голову, мягкая перина сводила на нет все усилия, и девушка взмолилась:
–
Алеша, помоги снять платье! Хотя бы с рукавов, а дальше я сама.
Алексей,
хмыкнув, быстро вытряхнул девушку из платья, и та моментально зарылась в
спасительную перину. Лампу потушили. Молодые легли спать, как
и положено мужу и жене.
Наверное,
если бы Бойчук знал наперед, что его ожидает, он бы открестился от этой девицы…
Но, как всегда говорила его мама: «Планида твоя, сынок, такая!»
–
У тебя что, никого не было до меня? – спросил молодой муж.
Ксения,
чувствуя себя преступницей, испуганно переспросила:
–
Где… не было?
Так
и подмывало Алексея показать то место, где именно никого не было!.. Но он лишь
безнадежно махнул рукой, затем обнял жену, положив ее голову
себе на грудь и обреченно произнес:
–
Ладно, спи давай! Чего уж теперь!
А
она уже любила его. И ни о чем другом не думала. Забыла о войне, полицаях и
предателях. Главное – чтобы ему понравиться! У него вон
какие красавицы были в подружках!
А
утром он уехал, и не было его три дня. Первый день Ксении прошел весь в хлопотах. Надо было застирать
простынь и высушить, чтобы свекровь не видела. Помогла Павлинка. Но свекрови
доложила. Та отнеслась милостиво, узнав, что невестка пришла в ее дом девушкой.
С тех пор называла Ксюшу только дочкой. А следующие два дня Ксюша металась, не
находя себе места:
–
Я ему не понравилась! Не хочет меня видеть…
Павлинка
видела, как мается невестка, пыталась ее успокоить:
–
Ксюня, ты так не переживай. Он, бывало, и по неделям домой не приходил. Дел
много, он же на весь район… – Павлинка запнулась и то ли с гордостью, то ли с
осуждением, закончила: – Один такой у нас.
* * *
Алексей
действительно в это время мотался по району, проверял списки отправляемых в
Германию, рассматривал жалобы, принимал в ряды полиции желающих служить немцам.
Последние поносили коммунистов и их власть в ожидании одобрения от Алексея. Но
мысли его были заняты своими, теперь уже семейными, делами. Мучила мысль, что
скверно он поступил с этой девицей, а теперь уже женой. На следующей неделе их
зарегистрируют в сельсовете, он уже договорился. Тогда сможет убрать ее фамилию
из списка отправляемых в Германию. Не предполагал
Алексей, что хомут на его шею как-то сам собой наденется. Нельзя себя связывать
никакими узами. Правда, подписки он не давал, но это само собой разумелось. По
первому зову, приказу, он может исчезнуть для родных…
Не
думал Алексей, что обычная девушка, пусть и симпатичная, сможет целиком залезть
в его душу и по-хозяйски расположиться там. По-видимому – навсегда. А главное,
что и она, получается, только его одного ждала! Вон, за эту ночь совсем родной стала.
Бойчук
отогнал от себя тревожные думы. По жизни он был легким человеком, долго смуту в
душе не держал. Вполне вероятно, что это качество было учтено при определении
его деятельности.
А
сейчас ему надо зайти к гадалке Нюре. Она жила в Зорянском, откуда Алексей
вывез свою Ксюшу. Кроме гадалки, другой связи у Бойчука не было. Перед приходом
немцев ему было указано лишь одно место, где мог оставить заслуживающую
внимания новость или получить указание. Признаться, он до сих пор не принимал
всерьез эту гадалку. До войны она работала завхозом в школе
и величали ее Анна Кирилловна. В миру, особенно для
школьников, – теть-Нюра. Когда впервые Алексей зашел к ней и обратился по имени
отчеству, женщина ворчливо отмахнулась:
–
Нюра я! Гадалка. Можно – баба Нюра!
Тогда
Бойчук понял, что все серьезнее, чем он думал. Баба Нюра изъявила желание
гадать господам офицерам. Так и сказала:
–
Подскажи своему начальству, что я угадываю судьбу хоть по руке, хоть по картам.
А мне всё выгода – может, кусок рафинада кто оставит.
Баба
Нюра лихо управлялась со своей специальностью, и со временем стали к ней иногда
парами (если нужен был переводчик), а то и втихаря друг от друга, шастать солдаты и даже офицеры. Промышляла она и самогоном.
Шнапс бабы Нюры пользовался популярностью у немцев.
Алексей
знал твердо: если у него происходило что-то непредвиденное, он обязан донести
это до Нюры. Что он сегодня и сделал. Гадалка как раз провожала посетительницу,
напутствуя на дорогу:
–
Степанида, казенный дом – это не плохо. Лежит где-нибудь парень в лазарете,
подлечивает здоровье. Жди, на побывку приедет, там же шестерка червонная
выпала, это к дороге.
Увидев
Бойчука, баба Нюра запричитала:
–
Давно милок не заходил. Садись, погадаю!
Дверь
закрыла и села напротив Алексея, ждала, что скажет.
–
Анна Кирилловна, женился я, – помолчав, добавил: – Так получилось. Это ничего
не меняет, но у меня будет к тебе просьба: если вдруг… ну, мало ли что…
когда-нибудь позже ты скажешь моей Ксене все?
Женщина
молча тасовала карты, по привычке разложила и сердито сказала:
–
Не будет никаких «вдруг»! Карта так показывает! Еще чего придумал? Придет
время, сам все и расскажешь своей Ксюше. Это Яворская, что ль? Стоящая девка. Иди, у меня дела. Да оставь что-нибудь! Задарма не
гадаю!
Бойчук
на край стола положил в яркой обертке леденец из немецкого пайка и вышел…
(полную версию текста вы можете прочитать в журнале и / или он-лайн по
электронной подписке)