Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 282, 2016
В
современной России «буниниана», постоянно развивающаяся и углубляющаяся за счет
привлечения новых документов, по мнению специалистов
стала неотъемлемой частью «ретроспективного переживания и осмысления»[1].
Нобелевская премии по литературе была присуждена И. А. Бунину в 1933 г.
Писатель стал первым русским нобелевским лауреатом и первым «лицом без
гражданства», удостоенным этой высокой награды (впоследствии в списке
нобелевских лауреатов появились имена и других писателей-апатридов: русский
Александр Солженицын (1981 г.), «праведник мира» поляк Чеслав Милош (1980 г.),
немка Нелли Закс (1966 г.), испанец Хуан Рамон Хименас (1956 г.)). И тем не менее еще в 2004 году Даниэль Риникер,
исследователь творчества Бунина, имел основание утверждать: «По сей день у
первого русского писателя, ставшего нобелевским лауреатом, нет библиографии.
Нет результатов текстологической работы с его наследием. Научная хроника жизни
писателя до сих пор не создана. По большей части не опубликованы его дневники и
эпистолярии»[2]. В
настоящее время ситуации в буниноведении меняется к лучшему: издана
библиография И. Бунина, ученые активно занимаются текстологией. Например, в
2014 г. вышел двухтомник стихотворений И. Бунина в серии «Новая библиотека
поэта» с полной текстологией, комментариями, вариантами и редакциями,
подготовленный Т. М. Двинятиной; 1-й том «Летописи жизни и творчества И. А.
Бунина (1870– 1909 гг.)» и готовится новый бунинский том в серии «Литературное
наследство».
В
этом контексте интерес к бунинскому окружению из эмигрантов «первой волны»,
подпадающих под определение «друзья и покровители Бунина», представляется
исключительно важным для создания объективной, научно обоснованной биографии
писателя. Следует отметить, что именно эта область буниноведения наименее
разработана. Тогда как Бунины в эмиграции жили под неусыпной опекой со стороны
различного рода покровителей и меценатов, да и просто хороших знакомых и
почитателей таланта писателя. Супруги Бунины, судя по их обширной переписке,
щедро награждали званием «друг» своих адресатов из числа тех, кому были обязаны
благополучием. Однако действительно близких друзей у И. Бунина было очень мало.
В эмиграции это, вне всякого сомнения, М. А. Алданов, И. И. Бунаков-Фондаминский,
П. А. Нилус[3]
и супруги Цетлины.
В теме «друзья Бунина» существует еще один важные аспект,
на который, даже при беглом анализе, нельзя не обратить внимание: своеобразная
методологическая отрефлектированность, подразумевающая исключение из области
анализа фактов важных, но нежелательных по причинам идеологического характера. Под эту «рефлексию» попал и «еврейский
вопрос», которого в советские времена повсеместно избегали буниноведы[4].
До сегодняшнего дня, за редким исключением отдельных упоминаний в работах А. К.
Бабо-реко, О. Н. Михайлова, А. В. Бакунцева и немногих других, исследования по
условной теме «Бунин и евреи» исключены из поля зрения российских историков
литературы и биографов писателя. Как замечает исследователь истории
русской эмиграции Иван Толстой, «мы до сих пор не умеем вслух обсуждать
еврейскую тему»[5]. Тогда
как в буниноведении замалчивание ее несомненно
нарушает целостность биографической реконструкции. Ведь ни для кого не секрет,
что в эмиграции Бунин, как никто другой из маститых русских литераторов, был
окружен евреями – почитателями его таланта, опекунами, меценатами, друзьями и
помощниками. Бытовое юдофильство Бунина настолько бросалось в глаза
современникам, что, по воспоминаниям Александра Бахраха[6],
недоброжелатели «прозвали его ‘жидовский батько’ за его дружбу с евреями, за
то, что в личных отношениях у него подлинно ‘несть эллина, ни иудея’»[7].
При этом Василий Яновский, один из многочисленных парижских знакомых Бунина,
был убежден: «По своему характеру, воспитанию, по общим влечениям Бунин мог бы
склониться в сторону фашизма; но он этого никогда не проделал. Свою верную
ненависть к большевикам он не подкреплял симпатией к гитлеризму. Отталкивало
Бунина от обоих режимов, думаю, в первую очередь их хамство!»[8]
Существует и «миф о бунинском монархизме», который в эмиграции «был весьма
живучим»[9],
а «из Русского Зарубежья <…> перекочевал в советскую Россию», как
замечает исследователь А. Бакунцев, а затем нашел себе благодатную почву в
современном российском обществе. Однако факты – упрямая вещь, а они
свидетельствуют о том, что будучи столбовым
дворянином, чем он весьма гордился, Бунин в эмиграции тем не менее
дистанцировался от консервативно-монархических кругов и всякого рода
ура-патриотов, в среде которых культивировался махровый антисемитизм.
Политическую позицию Бунина, который обычно избегал активного участия в
организованной политической и общественной деятельности, «правильнее было бы
обозначить как центристскую, с сильным государственническим элементом,
предполагавшим, среди прочего, отстаивание национальных ценностей и традиций»[10].
Многим
современникам Бунин представлялся надменным, вспыльчивым и язвительным
мизантропом. Вот, например, как писал о личности «последнего русского классика»
Василий Яновский: «Бунин, с юношеских лет одетый изящно и пристойно,
прохаживался по литературному дворцу, но был упорно
провозглашаем полуголым самозванцем. <…> Горький опыт
непризнания оставил у Ивана Алексеевича глубокие язвы: достаточно только
притронуться к такой болячке, чтобы вызвать грубый, жестокий ответ. <…>
Боже упаси заикнуться при Бунине о личных его знакомых: Горький, Андреев,
Белый, даже Гумилев. Обо всех современниках у него было горькое, едкое словцо,
точно у бывшего дворового, мстящего своим мучителям-барам», однако «…К чести Ивана Алексеевича надо признать, что он не кривлялся,
не подражал, не бежал за модою, оставался почти всегда самим собою: гордым
зубром, обреченным на вымирание»[11].
А художник Николай Вощинский, писавший в 1933 г. портрет Бунина, по
воспоминаниям одного из его учеников утверждал, что «Иван Алексеевич дорожил
своей ‘голубой кровью’ и был надменный мизантроп»[12].
Представляет несомненный интерес в этом контексте впечатление о Бунине
известного в начале ХХ в. пианиста Давида Шора,
оказавшегося случайным попутчиком писателя во время его путешествия в
Палестину: «Мы сели на новый пароход. За обедом, у общего стола, мое внимание
привлекла русская пара. Она – молоденькая миловидная женщина, он постарше,
несколько желчный и беспокойный человек. Когда старый отец мой за столом
выказывал совершенно естественное внимание своей молодой соседке, я чувствовал,
что муж ее как будто недоволен. После обеда я сказал отцу, что обыкновенно
русские путешественники не любят встречаться с земляками, и нам лучше держаться
в стороне. <…> Каждый раз, что я попадал на новый пароход, я тотчас же
разыскивал инструмент, на котором можно было бы поиграть. На этом пароходе
пианино стояло в маленькой каюте около капитанской вышки. <…> Я открыл
пианино и сел играть. Минут через пять кто-то вошел. Я сидел спиной к двери, не
видел вошедшего, но почувствовал, что это наш русский
путешественник. Я продолжал играть, как будто никого в каюте не было, и когда
минут через 20-30 я встал, чтобы уйти, он меня остановил со словами: ‘Вы – Шор,
я – Бунин’. Таким образом состоялось мое знакомство с
писателем, которого я сравнительно мало знал по его сочинениям. Дальше мы
путешествовали вместе, и я не скажу, чтобы общество его было бы из приятных. Особенно тяжело было мне чувствовать в
просвещенном человеке несомненный антисемитизм, – и где, в Палестине, на родине
народа, давшего так много миру…»[13]
Безусловно, выводы Шора, идущие в разрез со всеми
характеристиками личности Бунина, принадлежащими другим его современникам, –
результат непродолжительного общения путешествующих, полного мелких
недоразумений, возникающих между случайными попутчиками. К тому же,
Бунин в незнакомом ему обществе часто держал себя вызывающе отстраненно и
надменно. «Надменность Бунин надевал, как тогу, чтобы показать дистанцию,
отделяющую гения от простых смертных. Но стоило ему немного разойтись, а этому
в немалой степени способствовал его темперамент, как тога спадала; он снова
натягивал ее только в том случае, когда ему казалось, что к нему относятся
недостаточно почтительно, а до почитания он был лаком и никогда им не
насыщался», – писал очевидец[14].
Такая манера поведения человека, не упускающего случая напоминать о своем
столбовом дворянстве, естественно, задевала, а то и обижала окружающих[15].
Несомненно дорожа своим происхождением, Бунин остро
переживал доставшуюся ему так же по наследству материальную необеспеченность;
будучи самолюбив, являлся при этом личностью застенчивой и легко ранимой…
Осип Дымов, например, описывая свою первую – в середине 1900-х гг., и последнюю
– в конце 1930-х гг., встречи с Буниным, особо выделяет и такие два качества
его характера, как чуткость к чужой боли и свойскость:
«Когда
мы обнялись и я начал одаривать его комплиментами, он,
насупившись, но шутливым тоном меня остановил: ‘Ша, ша, Дымов, не надо’.
В
этом ‘ша’ было приятельское напоминание о моем еврействе. Но как тепло это
звучало в его устах, у него, христианина, русского. Я читал его мысли и чувства
<…>: Разве имеет какое-нибудь значение, кто мы оба и что мы пережили в
течение прошедших тяжелых тридцати лет? Но мы – русские писатели из Москвы и
Петербурга. У нас общее прошлое, общий духовный дом, по которому мы тоскуем,
каждый в своем уголке <…> Помнишь: Леонид Андреев… и Куприн… и
Брюсов <…>. Собрат Брюсов мертв, все уже мертвы. Но мы их помним
нежно… ша, Дымов!»[16]
Состояния
опустошенности, безразличия, затяжной меланхолии, а то и депрессии, присущие
большинству творческих людей, часто посещали и Бунина и, естественно, весьма
отягчали жизнь окружающих. «Иван Алексеевич после творческого периода тоже впал
в естественную меланхолию – писать перестал и жалуется, что ему скучно. Иногда неожиданно срывается и скачет в Канны или Ниццу, куда едва
приехав, начинает сразу готовиться к обратной поездке, несмотря на
безотносительную утомительность дороги»,– отмечал Александр Бахрах, живший с
Буниным бок о бок в Грассе с 22 сентября 1940 года по 23 октября 1944 года, в
письме к Михаилу Осоргину от 15 июня 1941 года[17].
Но столь же часто: «В домашнем быту Бунин сбрасывал с себя все свое
величие и официальность. Он умел быть любезным, гостеприимным хозяином и на
редкость очаровательным гостем, всегда – это выходило само собой – оставаясь
центром всеобщего внимания. Он бывал естествен, весел
и даже уютен. От величественности не оставалось ни малейшей тени. Но когда ему
это казалось нужным, он сразу, как мантию, накидывал на себя всю свою
величественность»[18].
Вне
всякого сомнения, Бунин был на редкость сложной, артистически-изменчивой
натурой. Всегда и во всем характер его проявлялся в самой широкой гамме эмоций.
Здесь, помимо писательского тщеславия и сугубого эгоцентризма, он неизменно
выказывал и отзывчивость, и резкую правдивость, и еще, говоря словами его
старого друга Куприна, «какое-то жадное ко всему крайнему любопытство». «Кроме
того, разумеется, личный шарм! Коснется слегка своим белым, твердым,
холодноватым пальцем руки собеседника и словно с предельным вниманием,
уважением сообщит очередную шутку… А собеседнику мерещится, что Бунин только
с ним так любезно, так проникновенно беседует. Да, колдовство взгляда,
интонации, прикосновения, жеста… До чего этим шармом была богата старая Русь,
и куда все девалось? Среди новых беглецов все налицо как полагается: талант,
эрудиция, подчас убеждения, идеалы, а благодати шарма, обаяния – нет и нет», –
писал Яновский[19].
Однако
в критических ситуациях Бунин действовал импульсивно, как человек, готовый
всегда прийти на помощь своим ближним. Так он повел себя в 1942 г., когда,
приехав в Ниццу и зайдя в дом к своим хорошим знакомым – супругам Либерман,
узнал, что они должны срочно бежать, т. к. вишисты готовят облаву на евреев.
Нисколько не задумываясь о последствиях, Бунин пригласил супругов пересидеть
опасное время в его грасском доме и настоял на том, чтобы они приняли его
предложение[20]. А ведь
сами Бунины жили во время войны «на птичьих правах»: в оккупированной зоне, без
гражданства, в чужом доме, практически без средств к существованию.
Военные годы Бунины безвыездно провели на юге Франции, в Грассе, на вилле
Жанетт (Villa Jeannette), принадлежавшей англичанке, уехавшей в начале войны на
родину. Собственных денежных средств, как и доходов, у них практически не было,
и они существовали, в основном, за счет материальной помощи, приходившей от
зарубежных друзей и почитателей. В 1940–1947 гг. ряд шведских организаций и частных
лиц поддерживали Бунина деньгами и продовольственными посылками. Организовывал
и координировал помощь горячий поклонник Бунина, журналист-эмигрант Сергей Цион[21].
Александр Бахрах, вынужденный как еврей скрываться от
нацистов, забрел к Буниным, как он пишет, «на день, другой, и встретил столько
ласковости и теплоты, что застрял уже на неделю», – которая, однако,
растянулась на годы, ибо под бунинской кровлей он был «забронирован
‛чистейшим арийством и комбаттантностьюʼ», и благодаря столь
надежному прикрытию «мимо него пронеслись ʽвсе враждебные вихриʼ»[22].
В мемуарах, опубликованных в конце жизни, Бахрах писал, что «…очень, очень многим обязан [Ивану
Алексеевичу Бунину] (кто знает, может быть, даже жизнью). <…>
Нет, бунинский дом был не ‘гостеприимной кровлей’, а чем-то несравненно
большим. Своего гостя или, вернее сказать, жильца, чтобы не
говорить приживальщика, Бунин как бы приобщал к своей семье, и хотя за глаза
нередко на него бурчал и в письмах мог над ним едко иронизировать, а то и
красочно ругать, он готов был всячески его опекать, в критические минуты
вставать на его защиту и не хотел с ним расставаться»[23].
По
сему поводу даже скептически воспринимавший Бунина в качестве харизматической
фигуры Василий Яновский оставил такое вот трогательное воспоминание: «Раз во
время оккупации в Ницце Адамович мне показал открытку от Бунина. Иван
Алексеевич писал, что к ним приехал один господин и отделаться от него по
нынешним временам нельзя, ‘да и ему, вероятно, некуда идти’. Последние слова я
помню точно. И это прозвучало для меня, как пушкинское ‘И милость к падшим призывал’… Неожиданно и прекрасно»[24].
Возмож-но, именно в силу всех этих качеств Бунину
удалось на чужбине создать вокруг себя широкий и разнообразный круг дружеского
общения, столь необходимый изгнаннику, в материальном отношении крайне
зависимому от покровительства третьих лиц.
А
ведь в дореволюционной России Бунина, академика по Отделению русского языка и
словесности Российской (до 1917 года Петербургской) академии наук, превозносили
на все лады. Критики величали его «священнослужителем слова», Максим Горький
писал: «Выньте Бунина из русской литературы, и она потускнеет, лишится живого
радужного блеска и звездного сияния его одинокой страннической души». Никто из
близких Бунину писателей – ни Горький, ни Куприн, ни Короленко – не
удостаивался таких торжеств, какие устроены были Бунину в октябре 1912 г. в
Москве в честь 25-летнего юбилея его литературной деятельности. Бунина чествовали несколько дней: 24 октября в
Литературно-художественном кружке «Среды» на квартире Н. Д. Телешова состоялось
торжественное собрание, на следующий день его чествовал Московский женский
клуб, 26 октября – Общество деятелей периодической печати и литературы в зале
Политехнического музея, днем позже – Общество любителей российской словесности,
а утром 28 октября в большом зале Лоскутной гостиницы, где остановился
писатель, он принимал депутации различных организаций и органов печати. Вечером 28 октября торжества, широко освещавшиеся столичной и
провинциальной прессой, закончились многолюдным парадным банкетом в
Литературно-художественном кружке[25].
При такой популярности Бунин, однако, отнюдь не выказывал особой общительности,
не являлся в литературных кругах «душою» какого-либо общества или творческой
группы, и в отличие от Горького, Леонида Андреева или же Куприна «как писатель
никогда не был занят теми ‘проклятыми вопросами’, которые волновали русскую
интеллигенцию, никогда не был направленчески заштампован ни в
общественном, ни даже в эстетико-каноническом смысле»[26].
Исключительно точный портретный образ Бунина эпохи российского Серебряного века
нарисовал Игорь Северянин в своем сонете, посвященном писателю (1925 г.):
«…Уют усадеб в пору листопада. / Благая одиночества отрада. / Ружье.
Собака. Серая Ока. // Душа и воздух скованы в
кристалле. / Камин. Вино. Перо из мягкой стали.
/ По отчужденной
женщине тоска».
Однако
в эмиграции, когда «уют усадеб» и другие атрибуты былой русской жизни
превратились в «тоску по родине», Иван Бунин стал считаться не только
«последним русским классиком», но и фигурой общественной. Такого
рода отношение к его личности возникло после произнесения им программной речи
«Миссия русской эмиграции» (Париж, 16 февраля 1924 г.)[27].
В ней Бунин сумел найти нужные и точные слова, чтобы выразить мироощущение
интеллектуальной элиты Русского Зарубежья и, одновременно, вселить в нее
уверенность, что это сообщество изгнанников есть «малый остаток», избранный
судьбою для особой миссии – сохранения образа разрушенной большевиками
Российской империи и культуры старой России. Аналогичные
по смыслу суждения в это же время публично высказывали на одноименных вечерах и
другие знаменитые русские писатели – Мережковский и Шмелев, например, – но
именно бунинская речь была «услышана», именно ее слова запали в души русских
изгнанников, и благодаря этому она превратилась в «одно из самых известных,
переиздаваемых и в то же время одно из наименее изученных публицистических
произведений И. А. Бунина».
(полную версию текста вы можете прочитать в журнале и / или он-лайн по
электронной подписке)
* Автор выражает благодарность С. Н. Морозову, ИМЛИ им.
М. Горького, за ценные замечания при подготовке статьи.
[1] Кузнецова Анна. (реценз. на кн.) И. А. Бунин. Новые материалы. Выпуск 1. /
Сост., ред. О. Коростелева и Р. Дэвиса. – М.: «Русский путь», 2004. / Toronto slavic quarterly. – № 52: sites.utoronto.ca/tsq/11/kuznecova11.shtml
[2] Риникер Д. «Литература последних годов – не прогрессивное,
а регрессивное явление во всех отношениях…»: Иван Бунин в русской
периодической печати (1902–1917) / В кн.: И. А. Бунин. Новые материалы. Выпуск
1. С. 400.
[3] Бунаков-Фондаминский Илья Исидорович (1880–1942),
публицист, общественно-политический деятель (эсер), редактор, издатель. В 1919
г. эмигрировал через Константинополь во Францию. Жил в Париже. Один из
основателей и соредактор журнала «Современные записки» (1920–1940 гг.). Активно
участвовал в деятельности политических и общественных организаций. Во время Второй мировой войны перебрался на юг Франции, руководил
отправкой евреев в США. От своей визы отказался и вернулся в Париж. 22 июня
1941 года был арестован, содержался в лагере Компьень. 20 сентября 1941 года
крещен в православие. В 1942 г. отправлен в лагерь Дранси, затем в лагерь
Аушвиц. Погиб в лагере. 16 января 2004 года решением Священного Синода
Константинопольского патриархата был причислен к лику святых. Нилус Петр
Александрович (1869–1943), живописец, художественный критик, писатель. В
эмиграции с 1919 г. С 1923 г. жил в Париже – в одном доме с Буниным, который
называл его поэтом живописи и посвятил ему одно из самых проникновенных своих
стихотворений «Одиночество». Его жена – Берта Соломоновна
Голубовская-Нилус (урожд. Липовская, 1884–1979), также
была близким другом семьи Буниных.
[4] Блюм А. В. Еврейский вопрос под советской цензурой:
1917–1991 / Отв. ред. Д. Я. Эльяшевич. – СПб.: Петерб.
евр. унив., 1996.
[5] Толстой Иван. Кто праведник? (Бунин и Холокост): URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/27508061.html
[6] Бахрах Александр Васильевич (1902–1985), литературовед,
критик, журналист. В эмиграции с 1920 г. Познакомился с Буниным в Париже в 1923
г., одно время был его секретарем. Все годы Второй
мировой войны прожил в Грассе в доме Буниных, что помогло ему, как еврею,
выжить в период нацистского лихолетья. После Второй
мировой войны некоторое время сотрудничал в просоветской газете «Русские
новости», затем работал заведующим русской литературной редакцией на
радиостанции «Свобода», публиковал критические статьи в газетах «Русская мысль»
(Париж) и «Новое русское слово» (Нью-Йорк). Автор двух мемуарных книг о Бунине:
Бунин в халате (Н.-Й. 1979); По памяти, по записям: Литературные портреты
(Париж. 1980).
[7] Бахрах А. В. Бунин в халате (фрагменты) // В кн.: И. А.
Бунин: pro et contra. Личность и
творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и
исследователей. – СПб.: ИРХГИ. – 2001. С. 168.
[8] Яновский В. С. Поля Елисейские: Книга памяти. – СПб.: Издательство Пушкинского фонда. – 1993: URL: http://www.litmir.co/br/?b=82191&p=37 Яновский
Василий Семенович (1906–1989), прозаик, литературный критик, публицист,
мемуарист. С 1922 г. жил в Варшаве, с 1926 г. в Париже, где, судя по его
воспоминаниям, часто пересекался с Буниным в повседневных житейских ситуациях,
с 1942 г. и до конца жизни – в Нью-Йорке.
[9] Не вдаваясь в подробности, отметим, что в идейной
дихотомии «двух Иванов»: Бунин – Шмелев лишь последний заявлял себя
«монархистом-консерватором с демократическим оттенком». – См. запись в дневнике
Муромцевой-Буниной от 29 июня 1923 г. – Устами Буниных // Дневники Ивана
Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы, под редак. Милицы
Грин. Т. 2. – Мюнхен: Possev—Verlag. 1980–1982.
С. 93.
[10] Бакунцев А. В. Речь И. А. Бунина «Миссия русской
эмиграции» в общественном сознании эпохи (По материалам эмигрантской и
советской периодики 1920-х гг.) // Ежегодник Дома Русского Зарубежья имени А.
Солженицына. Т. 4. – М.: ДРЗ им. А. Солженицына. 2014. Сс. 293-294.
[11] Яновский В. С. Поля Елисейские: Книга памяти: URL: http://www.litmir.co/br/?b=82191&p=35
[12] Вощинский Николай Никодимович (1900–1958), художник,
преподаватель. В 1920 г. выехал с театром в Харбин, откуда перебрался в Париж.
Занимался портретной живописью, исполнял театральные декорации. В 1939 г. уехал
в Австралию. В 1947 г. вернулся в Советский Союз. Преподавал в школе в Брянске
рисование и черчение. Этот отзыв автору сообщил художник Валентин Воробьев (р.
1938 г., с 1980 г. живет в Париже), бывший одним из учеников портретиста в
1950-х гг., см.: Воробьев В. Враг народа. Воспоминания художника. – М.: НЛО.
2005.
[13] Шор Давид Соломонович (1867–1942), российский и
палестинский пианист, педагог, музыкально-общественный деятель, деятель
сионистского движения, правозащитник. Основатель и участник московского «Трио
Шора». См.: Шор Д. Поездка в Палестину: URL: http://berkovich—zametki.com/ AStarina/Nomer2/Shor1.htm. В 1907
году Иван Бунин и его будущая жена Вера Муромцева совершали поездку в Египет и
в Святую Землю: в Яффо, Иерусалим, Хеврон, на Тивериадское озеро (Кинерет) и в
Хайфу. Впечатления от этой поездки легли в основу цикла «палестинских»
рассказов и стихотворений Бунина, а также описаны в книге: В. Н.
Муромцева-Бунина. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. – М.: «Вагриус». 2007.
[14] Ум-эль-Банин. Последний поединок Ивана Бунина // «Время и
мы». 1979. № 40. С. 9.
[15] И. А. Бунин: pro et contra. Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и
зарубежных мыслителей и исследователей; Witczak Patryk. Иван Бунин
в воспоминаниях Н. Берберовой, И. Одоевцевой и З. Шаховской // Polilog. Studia Neofilolоgiczne. – 2011. –
№ 3. Cс. 41-51.
[16] Дымов О. То, что я помню. Т. 1, гл. 13 // В кн. Дымов
Осип. Вспомнилось, захотелось рассказать… Из мемуарного и эпистолярного
наследия. – Иерусалим: Из-во Еврейского университета. 2011. Сс. 488-491.
[17] Хазан Владимир. «Отблеск чудесного» прошлого. Переписка
М. А. Осор-гина и А. В. Бахраха в годы Второй мировой
войны // «Новый Журнал». – 2011. – № 262: URL: http://www.newreviewinc.com/?p=660
[18] Одоевцева И. На берегах Сены: URL: http://www.litmir.co/br/?b=135427&p=70
[19] Яновский В. С. Поля Елисейские: Книга памяти: URL: http://www.litmir.co/br/?b=82191&p=35
[20] О гражданском подвиге И. Бунина, спрятавшего во время
облавы на евреев в своем доме в Грассе и таким образом спасшего от депортации и
верной гибели в нацистских лагерях уничтожения супругов Александра и Стефу
Либерман, см. Уральский М. «Спасенный Буниным»: Александр Борисович Либерман /
В сб.: РЕВА, ред.-составитель Э. Зальцберг. Кн. 10. –
Торонто – СПб. 2015. Сс. 170-188; также: Под бунинской кровлею // «Новый
Журнал». 2015. № 281; URL: http://magazines.russ.ru/nj/2015/281/pod—buninskoj—krovleyu.html
[21] . См. Бунин Иван. «Не до любви теперь людям» // «Дружба народов». 2005. №
1: URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2005/1/bu17.html
Цион, Сергей (Самуил) Анатольевич (Аронович; 1874–1947),
российский политический деятель, штабс-капитан, эсер, активный участник
«Свеаборг-ского восстания» 1906 г., после подавления
которого бежал в Англию, где занимался журналистикой. После Февральской
революции вернулся в Россию, один из ближайших соратников А. Ф. Керенского. В
1917 г. эмигрировал в Швецию, где заявлял себя как журналист и переводчик. Был
секретарем шведского Общества друзей русской культуры. Оказывал значительную
материальную помощь Бунину во время войны.
[22] Письма А. Бахраха к М. Осоргину от 30.09.1940 г. и
04.10.1942 г. – см. Хазан Владимир. «Отблеск чудесного» прошлого. Переписка М.
А. Осоргина и А. В. Бахраха в годы Второй мировой войны.
[23] Бахрах Александр. По памяти, по записям. Литературные
портреты. – Н.-Й.: Товарищество зарубежных писателей. – 1979. C. 9.
[24] Яновский В. С. Поля Елисейские: Книга памяти. URL:
http://www.litmir.co/br/?b=82191&p=36
[25] См.: Юбилей И. А. Бунина // «Русское слово». – 1912. №
246 (25 октября). С. 6; № 247 (26 октября). С. 7; № 248 (27 октября). С. 6; №
249 (28 октября). С. 6; № 250 (30 октября). Сс. 6-7; Бабореко А. К. Бунин. –
М.: «Молодая гвардия». – М. 2009. Сс. 198-200.
[26] И. А. Бунин: pro et contra. Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и
зарубежных мыслителей и исследователей. – С. 368.
[27] Бунин И. А. Миссия русской эмиграции: URL:
http://bunin.niv.ru/bunin/ bio/missiya-emigracii.htm; Бакунцев А. В. Речь И. А.
Бунина «Миссия русской эмиграции» в общественном сознании эпохи. Сс. 268-337.