Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 281, 2015
БЕЛОЕ ОЩУЩЕНИЕ
Акаций цвет, их белый серпантин
не только на бульваре – во Вселенной! –
причастной к цвету, оттого и пенной,
как он, ее любимый господин,
и наша сопричастность ко всему
потворствует не цвету одному.
Бытийная в нем данность есть и миф
безмерно-личный, потому – реальный,
немереный и очень персональный
одновременно. Свадебный разлив!
И белый трепет белым и живет,
свои флюиды превращая в мед.
Прочтение – не только о весне:
на самом деле, удивленье больше,
и ощущенье белое тем тоньше,
чем лучше допущение вовне.
Воздушен миг воздушного цветка,
и вся его пространственность легка.
Так белой мыслью и стелюсь вокруг.
Приятно белокаменны щедроты,
и теплая тональность белой ноты
и размыкает, и смыкает круг.
Сейчас мы там, где только белый цвет,
и ничего белее рядом нет.
ПИСЬМО
Я погиб где-то в семьдесят третьем,
уходившем в нелепость году,
и никто ничего не заметил
по сегодня, и вот я иду
по остывшим, паленым осколкам
заземленной другой стороны
и машу рукавицей светелкам
(мы махать рукавицей вольны!)
И не чудится – ясно я вижу
и что было, и будет где что
и в Саранске, и в вечном Париже,
где забыл, проезжая, пальто.
Здесь лукавством нигде не заняться,
из крапивы здесь лучший ликёр,
не сдружиться да и не расстаться
здесь ни с кем. Черномор-Берримор…
Здесь нелепы прощальные сдвиги
и огромные розы в цвету.
(Я писал уже письма Ядвиге –
чем убил дорогую мечту).
Так зачем же?.. Как раз я об этом!
Так и незачем! Здесь и сейчас.
Дамой бит был король и валетом
так, что вспух ясновидящий глаз.
ЛАКОМСТВО И ЯД
В Страстной четверг я вышел из-за скобок
взглянуть, как изливается вода
и трогаются с места поезда, –
и вот уже я здесь, и смел, и робок.
И видений веселая когорта
меня накрыла с четырех сторон.
Я вижу все и даже слышу звон.
Живительно работает аорта
в виду Аллегорического мыса
и пульса безотчетности частот,
и мед из ульев предвкушает рот,
и сокращает записи мантисса.
Я рад безбожно всем проделкам чуда,
неведомого вдоль и поперек,
как мысли тихоходного верблюда,
как порча, как проклятье, как зарок.
И круговерть кружит свои метели,
и скобок провожающ круглый взгляд.
Похоже, это всё на самом деле:
изысканное лакомство и яд.
В ПОИСКАХ СЕКРЕТА
Я искал тот секрет пятьдесят заколоченных лет
на французских бульварах и в школах общественной мысли,
на огромных пространствах, где мощно отсвечивал свет,
и в больших лагерях, где концы на началах повисли;
в нишах библиотек, в раздевалках, во всех погребах,
в кукурузных полях, в зоне вечно искомого клада
и в музеях природы, и в бархатных полутонах,
и в раю, по дороге к дверям перегретого ада;
на изгибах лекал всех морских побережий и вне
всех известных границ и на гранях здорового смысла,
в кабинетах старинных во всем исторических лиц
и в шкатулках, хранящихся там со времен Гостомысла;
в двух кремлях и в соборах успешных ганзейских европ,
в зиккуратах синайских и на иорданских высотах,
в рудниках, в водопадах и там, где большой был потоп,
и в пещерах с костями и свитками древних зелотов;
на чеченской равнине, на тропах высокой горы,
в море Желтом, зеленом и синем, и Черном, и Белом,
в показательных тюрьмах и в детских садах детворы,
в театральных кругах, обозначенных мысленно мелом.
Так ходил-вопрошал и стучал в сотни разных ворот
малых всех городов и большого, столичного града.
Утомился мой факел, последний уменьшился грот,
и подумалось: нет, не найти, – не дано и не надо.
А потом подсказалось: секрет лучше тот не искать,
а нашедший завидовать будет мороженой смерти.
Я доспехи сорвал – планирую не умирать,
но пожить еще в этой забавной земной круговерти.
Нью-Йорк