Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 281, 2015
* * *
Я смотрю в окно, муравей ползет по нулю –
Вдоль зеленой кадки, напрасны его рывки,
Выдыхает на муравьином своем – «люблю»,
От насекомой захлебываясь тоски.
Я смотрю в окно, в летнюю хмарь и рвань,
Белые руки солнечный крошат лед,
Скоро хозяйка наспех польет герань,
Затхлой водицей черный овал зальет.
Я смотрю, как деревья сжимаются за окном,
В клетке порхают встревоженные чижи –
То архитектор, подрядчик и агроном
Шумно сверяют нелепые чертежи.
Огражденный мир в целлофановом жив кульке,
Потряси немного – и будет тебе изгиб
Низкорослых яблонь, молчащих на языке
Голубых камней и гладкоперых рыб.
У пруда лягушки декламируют рубаи,
Из окна напротив доносится детский смех,
Из-под земли вырастают новые муравьи
И ползут по кадке упрямо наверх, наверх.
Только ты не видишь, и я повторяю – «ты»,
Словно тычу пальцем в тяжелый дверной проем,
Осторожных жестов недостроенные мосты
Обрушаются в наш трехкомнатный водоем.
А в надсадном зеркале – разорванные нули,
В них ныряют птицы и камнем идут на дно,
И соседский мальчик задыхается от любви,
Наблюдая нас в незашторенное окно.
* * *
Кто впотьмах качается за бортом?
Кто плывет на горбе волны?
Это чудо-рыба с открытым ртом –
То уйдет на дно, то всплывет пластом,
Ослепляет вспученным животом
И зрачками белей луны.
У нее живучести – про запас.
Мы гребем учащенно – и два! и раз!
Шпарим веслами по хвосту,
Лишь бы прочь уйти от соленых глаз,
Но она глядит на бессильных нас,
Будто пялится в пустоту.
Мы сообщники, пара – два сапога,
Нам казалось дистанция – в два шага,
Только ветер – зол, нарочит,
Отошли кисельные берега,
Рыба видит в тебе и во мне врага,
Рыба знает, о чем молчит.
А под нами – радужные мосты,
И такой проникает из-под воды
В нашу лодку жестокий свет,
Что навек запомним, и я и ты, –
Нам от рыбьего горя и красоты
В этом море спасенья нет.
Не задушишь свет, не погасишь звук,
Даже если выйдешь – из моря сух,
Сбросив памяти якоря,
Пусть потом тебя не обманет слух,
Знай, по ком блестит под созвездьем мух
Эта жесткая чешуя.
Скоро – берег бережный, оберег,
Будет все – и стол тебе, и ночлег,
Тихий дом, шепотливый сад.
Поутру растает вишневый снег,
Отзвенит по крыше табунный бег –
Ах, как сладко в том доме спят!
За родной стеной – невесомей груз.
Ну и что с того, что себя боюсь?
Что по верхнюю метку под потолком
Наполняется комната молоком?
Снится мне, как беспомощным плавником
Из-под глыбы к тебе тянусь.
* * *
За занавеской кто-то ждет зари –
Кто не уснул, тот в этом доме лишний,
А рядом – городские фонари,
Как цапли на болоте, неподвижны.
Нет, брошены, как в воду якоря,
Вросли в застывший океан бетона, –
Но такова судьба у фонаря,
Поставленного стражем у фронтона.
В глазах стекло, корежится металл
Негнущейся ноги – но в этом теле
Горит душа, какой ее создал
Завод светостремительных изделий.
Прокалывая желтое сукно,
Протяжный луч нанизывает листья,
И теплится погасшее окно,
Когда над ним живой фонарь клонится.
Сверхрасточительный – афишная щека
К нему прильнет, он полночь светом застит,
Покамест разгоняет облака
Лучистых дел состарившийся мастер.
Чтоб выхватить облезлую скамью
Тоскливой ночью на исходе лета
И ножевое «я тебя люблю»
Забинтовать тугой полоской света.
* * *
Потому здесь темно и спокойно,
Что стоят корабли на посту,
И холодное, будто покойник,
Выгружается море в порту –
Без натужного блеска и плеска,
Лишь немного песчаной парчи,
Где двукрылая горе-невеста
Бессловесное что-то кричит.
Ты стенания птичьи не слушай!
Заглушая пернатую речь,
Отступает покорная суша,
Чтобы морю свободнее течь,
Чтоб крахмального неба пеленка
Обернула потуже флагшток.
Пожалей мою душу, сестренка,
Заштрихованную поперек.
Резкий свет, источаемый лампой,
Расползаясь по швам и углам,
Под тельняшкой желтушною лапой
Темноту прибирает к рукам,
Но тускнеет, как перед препоной,
Ближе к кухне, где – выкручен, сжат,
Пустотой и безвременьем полный,
Обезглавленный сохнет бушлат.
Пусть, дорожку наметивши вдовью,
Надрывается до хрипоты –
Мы возьмем это море любовью,
Коль стаканы и трюмы пусты,
Чтоб, зашедши в него по колено,
Зачерпнуть голубого стекла.
Ты ведь – женщина-рыба, сирена,
Ты ведь тоже куда-то плыла.
Так зачем тебе помнить, сестрица,
Как, не справившись с грозной тоской,
В облака превращаются птицы
В этой сказке воздушно-морской?
И пока – золотая, как чудо, –
Не взошла над причалом заря,
Оглушительно бьется посуда,
Выпадая из рук корчмаря.
* * *
Город стеклянным взглядом следит из окон –
N., невидимка, непрошенный гость, никто,
Серый фасад – что обветшалый кокон
Или б/у коверкотовое пальто.
В мареве комнаты будем любить друг друга,
Сузится коридора глухой проем.
– Жарко тебе? – Жарко. – Но бьется вьюга
В дымной трубе, в горле моем больном.
Гаснет полоска света – тусклее, уже,
Медленно задыхаясь в дверных тисках.
– Жарко тебе? – Жарко. – Но, видишь, стужа
Лотосом расцветает в твоих руках?
Липовым клеем, запахом облепихи
Куб наполняется, но из-за пыльных штор –
(– Жарко тебе? – Жарко) – очкарик тихий
Взглядом навылет в лоб норовит в упор.
Что-то преступное в нашем ночном союзе
Надвое режет, сводит его с ума.
– Жарко тебе? – Гордиев этот узел,
Ногти ломая, я развяжу сама.
Легкие – дымом, щели и рамы – ватой, –
Не исчезает, выставь его, поди.
– Жарко тебе? – Холодно. – Соглядатай
С прошлой зимы живет у меня в груди.
Тщетно стреляет фарами – вверх и мимо,
Раня шрапнелью фикусовый скелет.
Город знобит от ветра, ведь нас, любимый,
Сколько ни мешкай, в черном квадрате нет.
ТАНГО
Подуй на воду – и пойдут круги,
Речная гладь в заезженных пластинках:
Мужчины, рассчитавшие шаги,
И женщины с цветами на затылках.
Еще не ночь, не ночь, а только тишь,
Еще на дне не всколыхнулась вьюга,
И ты за дверью каменной стоишь,
В потемках озираясь близоруко.
Ну, вот я, вот! Стоим лицом к лицу,
Тяжелая легка перегородка,
Тень птичья проплывает по торцу,
Как в небе опрокинутая лодка.
Так жизнь без нас – проходит налегке,
Где мы с тобой, забытые, остыли,
Что письма на бездушном чердаке,
Что вещи в опечатанной квартире.
Там тоже жизнь – в закрытой полутьме:
Невольное позвякивание чашек,
Сердцебиенье стрелок на стене,
Ничейное, а значит, только наше
Воспоминание о том, когда и как
Две гибких тени в аргентинском танго
Покачивались симметрично в такт,
Как паукообразная фаланга.
Мы пялимся в запятнанный глазок,
В непустоту, глядящую обратно,
Два перевертыша: мой запад – твой восток,
А юг и север – солнечные пятна.
Но кто-то там, на самом верхнем дне,
Спохватываясь, будоражит воду,
И ты идешь – вне музыки – ко мне,
Трагичную опережая коду.
* * *
Век земляного запаха, цвета хны,
В воздухе разливается каберне,
Мы уже знаем, что истина не в вине,
Знаем, что нет ни истины, ни вины.
Это, должно быть, новый этап, предел,
Преодолеешь – планеты всей впереди,
А позади всё те же – и винодел,
И винодельша в халате и в бигуди.
Ты переломишь копья, загнав коня,
Я загашу последний язык в печи,
Все наше золото – выцветшие лучи
Да на ладони кленовая пятерня.
Выплакан светофора зеленый глаз,
Небо заиндевело и заждалось,
Все это было не с нами и не про нас –
Это уже ответы, а не вопрос.
Знаешь, когда нам стукнет опять по пять,
Станут светлее окна и выше дверь,
Вряд ли захочется прошлое вспоминать,
И посему – лучше забыть теперь,
Как, проходя вдоль улицы – как в кино
Где под развязку гнусаво поет гобой, –
Знаем, немы, это не мы с тобой
В темной таверне терпкое пьем вино.
Люксембург