По страницам «Toronto Slavic Quarterly»
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 281, 2015
Новые
материалы: проблемы и перспективы*
Очередной,
54-й, том «Toronto Slavic Quarterly» традиционно составлен из самых разнообразных публикаций
культурологической и литературоведческой направленности, столь же традиционно
наполненных информацией, в равной степени полезной и интересной как профессиональным
исследователям, так и читателям. Выбор тем, как всегда
свойственно этому изданию, определяется только их научной новизной и
актуальностью, а потому читателя, знакомого с «биографией» TSQ, не удивит вполне органичное
соседство под его обложкой трех нобелевских лауреатов – Александра Солженицына,
Иосифа Бродского и Светланы Алексиевич, как и трех одесситов – Ильи Ильфа,
Евгения Петрова и Эдуарда Багрицкого, а также Михаила Булгакова, Давида
Бурлюка, Сергея Довлатова и многих других. Но центральное место в
журнале занимает подборка материалов «Памяти Осипа Мандельштама»: напрямую не
связанная с 125-летним юбилеем со дня рождения поэта (приходящимся на 2016
год), она, тем не менее, является первой в ожидающем нас в наступающем году
ряду публикаций этой тематики. Поэтому показательно, что три из четырех статей,
составляющих «мандельштамовский» ряд, непосредственно касаются биографии поэта,
рассматриваемой под разными углами зрения.
Читательское
внимание, безусловно, сразу привлечет небольшая по объему, но интригующая своим
заглавием заметка Александра Меца «Осип Мандельштам в Кремле (1918)». Мемуарный
импульс к реконструкции вынесенного в заголовок фрагмента мандельштамовской
биографии указан автором сразу же: «Об этом немного экзотическом эпизоде
известно из воспоминаний Надежды Мандельштам: весной 1918 года поэт оказался в
Кремле, в квартире секретаря Совнаркома и личного секретаря Ленина Н. П.
Горбунова: ‘По приезде в Москву <…> в восемнадцатом году <…>
ему пришлось несколько дней прожить в Кремле у Горбунова. Однажды
утром в общей столовой, куда он вышел завтракать, лакей, <…> не
утративший почтительно-лакейских манер, сообщил О. М., что сейчас сам Троцкий
«выйдут кушать кофий»’»1. (с. 160) Автор справедливо замечает, что
упоминаемый вдовой случай «в биографии поэта выглядит полностью изолированным
от предшествующего и последующего, лишенным контекста», и указывает второй
мотив дальнейших сопоставлений: «Отправную точку для реконструкции
обстоятельств удается найти благодаря воспоминаниям Л. Д. Троцкого,
уснастившему свои мемуары яркими характеристиками, а также красочными деталями». (с. 160) С учетом того, что в
середине марта 1918 года в Кремль на постоянное жительство прибыл Ленин,
Александр Мец, на основе обширных фактографических материалов, привлеченных из
архивных и мемуарных источников, предпринимает попытку установить
предполагаемое время посещения кремлевской квартиры Горбунова Мандельштамом,
находившимся в этот период в Петрограде. Но даже
опираясь на дополнительные сведения, автор лишь предположительно относит дату
мандельштамовского визита в Кремль к первой декаде апреля и задается вопросом о
его цели.
Основание
этого обозначено прямо: «Однажды, когда мы обсуждали кремлевский эпизод с Сашей
Морозовым, тот сказал мне: ‘Мандельштам дал Горбунову меморандум и попросил
передать его Ленину. Горбунов ответил, что Ленину он передавать не будет, но
положит в его архив’»2. (с.
163) Попыткам установить, о каком именно документе идет речь, посвящена
заключительная часть публикации, однако и на этот вопрос точно ответить
оказывается невозможно. При этом из авторского предуведомления совершенно
неясно, почему такой вопрос не был задан его собеседнику – Морозову; в
мемуарном обосновании дальнейших архивных разысканий, закончившихся, кстати,
безрезультатно, не уточняемый контекст беседы предлагается принять априори: «По
контексту разговора, ключевое слово следовало бы также взять в кавычки и дать с
прописной, как ‘Меморандум’, потому что подразумевалось произведение
Мандельштама. Ничего о содержании Морозов, как я также уверен по контексту
разговора, не знал, как, возможно, не знала его Надежда Яковлевна, от которой
он и получил эти сведения». (с.
163) Далее в заметке следует краткое изложение позиции исследователя,
исходящего из «атрибуции» гипотетического заголовка мандельштамовского
сочинения: «Гадая о содержании этого произведения, прежде всего следует иметь в
виду буквальное значение названия – это дипломатический документ, вручаемый
представителем одной высокой договаривающейся стороны представителю другой
такой же стороны с изложением взглядов на какой-либо вопрос».
(с. 163) Согласно авторской точке зрения, «можно
предполагать, что содержание касалось актуальных политических событий. Также
можно предполагать, что в нем имелись какие-то переклички с написанными в
близкое время прозой и стихами. Имею в виду прежде
всего [статью. – С. Ш.]
‘Государство и ритм’»3. (с. 163) И далее – вывод, транспонирующий
публикацию в интертекстуальную плоскость: «Определенным стимулом к
попытке установить отношения с главой государства могла явиться недавно
вышедшая отдельным изданием (не позднее 31 марта <…>) работа В. И.
Ленина ‘Государство и революция’, две титульные темы которой явились
стержневыми в мандель-штамовском ‘Гимне’ (‘Прославим, братья, сумерки
свободы…’), написанном в июне»4. (с. 163)
Здесь
приходится вернуться к процитированному в самом начале свидетельству Надежды
Мандельштам о проживании поэта у личного секретаря вождя мировой революции.
Кажущаяся нейтрально-констатирующей тональность приводимой Александром Мецем
цитаты совершенно меняется, если взглянуть на ее текстуальное (или
«контекстуальное»?) окружение. Открывает этот фрагмент безоговорочное
утверждение о том, что Мандельштам «всегда как-то по-мальчишески удирал от
всякого соприкосновения с властью», а за ним следует описание похода в кремлевскую
столовую и ожидаемого появления Троцкого, окончание которого выглядит следующим
образом: «О. М. схватил в охапку пальто и убежал, пожертвовав единственной
возможностью поесть в голодном городе. Объяснить этот импульс к бегству он не
мог никак. ‘Да ну его… Чтобы не завтракать с ним…’»5. Таким
образом, исследование, целиком построенное на предположениях и допущениях, в
результате более пристального внимания к первоисточникам и биографическому
контексту само оказывается только допущением…
Публикация
Леонида Видгофа «Вокруг поэта: Эмилий Миндлин, Николаус Бассехес, Георг
Себастьян» не так интригует своим названием, но содержит более репрезентативные
в фактографическом плане материалы, относящиеся к биографии Мандельштама6. В статье говорится о трех представителях
«теневого окружения» поэта, жизненный путь которых в разное время в большей или
меньшей степени пересекался с его биографией. Первый из них –
известный журналист, прозаик, драматург Эмиль Миндлин – современному читателю
«интересен в первую очередь своими мемуарами ‘Необыкновенные собеседники’
(первое издание вышло в 1968 г. <…>). Один из очерков Миндлина посвящен
Осипу Мандельштаму», и основная часть воспоминаний о нем «относится к Феодосии
1919–1920 гг. и к 1922–1924 гг., когда Миндлин работал в московском офисе
берлинской газеты ‘Накануне’» (сс. 174-175). Существенные дополнения к
этим мемуарам, извлеченные автором из хранящегося в Институте мировой
литературы им. А. М. Горького (Москва) дневника писателя, составляют первую
часть статьи. При этом «автокомментарии» мемуариста дополнены детальным
комментарием публикатора, что придает приводимым свидетельствам статус вполне
достоверных сведений. Это обстоятельство вынуждает в очередной раз усомниться в
верности и беспристрастности характеристик и оценок, данных Надеждой
Мандельштам рассказам многих современников, в том числе в отношении тех
событий, участником или свидетелем которых она не была. Соответственно, гораздо
большего внимания и доверия заслуживают мемуары Миндлина, при характеристике
зарубежного и отечественного «вранья» во «Второй
книге» отнесенные ею к разряду «брехни наивно-глупой»7. Косвенным,
но не менее надежным подтверждением этому служит и тот факт, что в 1960-е годы,
работая над будущей книгой воспоминаний, автор оставляет в подготовительных
материалах афористическое, но емкое определение Мандельштама: «Овидиевый
наследник, чьи стихотворные строки <…> вырезаны из звучащего
мрамора…». (с. 178)
Другой
«персонаж» публикации Леонида Видгофа – пятнадцать лет работавший в СССР и высланный из страны в 1937 году
австрийский журналист Николаус Бассехес (Nikolaus Basseches), корреспондент ежедневной венской газеты
либерально-буржуазного толка «Neue Freie Presse» («Новая свободная газета»), издававшейся в 1864–1938
годах. Вспоминая о времени проживания в Москве в писательском «Доме Герцена»
(1932–1933), вдова поэта в разговоре с американским славистом Кларенсом Брауном
вскользь упоминала безымянного «корреспондента ‘Нойе фрайе прессе’, <…>
венской газеты»: «Очень милый интеллигентный человек» (с. 179), с которым
Мандельштама познакомил его сосед Амир Саргиджан (писатель Сергей Бородин,
«злой гений» этого периода мандельштамовской биографии). Имя неустановленного
ранее журналиста раскрывается автором во второй части статьи, содержащей подробную
информацию о перипетиях его пребывания в Советской
России8. Третий «герой» исследования – знаменитый дирижер Георг
Себастьян, в 1931–1937 годах руководивший симфоническим оркестром Всесоюзного
радиокомитета. (сс. 182-184)
Как установлено автором, именно его поэт упоминает в письме Надежде Мандельштам
от 17.4.1937 из Воронежа, рассказывая о посещении концерта классической музыки
и метафорически передавая дирижерскую манеру венгерского музыканта: «Себастьян
плясал, как сириец, нубиец и фригиец плюс еврей». (с. 184) Таким образом, не вызывающие никаких сомнений
находки Леонида Видгофа добавляют два новых имени в «персональный конкорданс»
тех, с кем в той или иной форме соприкасался Мандельштам на протяжении всей
своей жизни.
Если
первая из рассмотренных публикаций касается «темного» эпизода
мандельштамовского жизнеописания, распространяющегося на два весенних месяца
1918 года, а вторая посвящена более длительному отрезку времени начала 1930-х
годов, то третья статья – «Летопись жизни и творчества Осипа Мандельштама.
Дополнения. Выпуск 3» – охватывает практически весь жизненный путь поэта. Ее
составляют «материалы 1907–1938 годов из публикаций, появившихся после выхода в
свет тома ‘Летописи <…>’ (февраль 2014), недавние находки в архивах, а
также данные печатных изданий, ранее в ‘Летописи’ не учтенные»9. (с.
148)
Публикацию
открывает запись, сообщающая о более чем значимом факте: об
установлении точной даты знакомства Мандельштама с Волошиным: «1907,
Февраля 17. День рождения (30-летие) Изабеллы Афанасьевны Венгеровой. На
праздновании – знакомство М. А. Волошина с О. М. Установлено В. Н. Дранициным
путем сопоставления даты, записи дневника М. А. Кузмина за это число
<…> и воспоминаний М. А. Волошина» (с. 148). И с первых же строк
появляются вопросы и сомнения, которые, вероятно, возникают у многих. Не
останавливаясь на стилистике трогательной формулировки, должной сообщить о
совершенном исследователем мини-открытии, отметим лишь, что каждый, кто
неравнодушно отнесется к этому факту, прежде всего
заинтересуется тем, где именно можно познакомиться с выводами В. Н. Драницина.
Если же его наблюдение было сообщено составителям в частном порядке, то и для
такого обстоятельства в научном обиходе существуют устойчивые формы
«ретрансляции», предполагающие обязательное указание источников полученных
сведений. Вот по какому источнику предлагается обнаружить волошинское
свидетельство о знакомстве с Мандельштамом (даже без намека на указание его
времени и места): «Волошин М. А. Собр. соч. М.: Эллис Лак, 2003–2011. Т. 7, кн.
2. С. 422. Комментарий В. П. Купченко, Р. П. Хрулевой, К. М. Азадовского, А. В.
Лаврова, Р. Д. Тименчика». (с.
148) Читателю предстоит самому установить, что в записи подразумеваются не
воспоминания как таковые, а дневниковая запись мемуарного характера, сделанная
18.4.1932 и воспроизведенная в издании: Волошин М. А. <Мемуарные записи.
1932.> (Волошин М. А. Собр. соч. Т. 7. Кн. 2:
Дневники 1891–1932. Автобиография. Анкеты. Воспоминания / Сост.,
подгот. текста, коммент. В. П. Купченко, Р. П. Хрулевой, К. М. Азадовского, А.
В. Лаврова, Р. Д. Тименчика. – М.: Эллис Лак, 2008. с. 422).
И к глубокому сожалению, и в «Летописи», и в трех выпусках дополнений к ней
царит полный произвол в библиографических описаниях, правила
организации которых не поддаются никакой идентификации.
Возникает
ощущение, что составитель или сознательно скрывает источники цитируемых
публикаций и изданий, или просто использовал промежуточный источник, например,
как в лаконичной записи от 5 февраля 1923 года (цитируется полностью): «Одесса.
На этот день ‘Южное товарищество писателей намечало проведение 36-го устного
сборника. Планировалось чтение новых стихов Мандельштама’
(‘Известия’. Одесса. 4 февр. – Цимеринов Б. М. Осип Мандельштам на
Украине. Машинопись. См. также: Цимеринов Б. М. То же // Жизнь и творчество О.
Э. Мандельштама. Воронеж. 1990. с. 79)» (с. 153).
Недоумение, возникающее в данном случае у любого, прочитавшего эти строки,
легко угадать: а что же, собственно, цитируется в записи: газета «Известия»?
Таинственная по происхождению, местонахождению и по самой своей природе
«Машинопись»? Или некий источник, скрытый за необычным заголовком статьи «То
же»? Если любопытные читатели попробуют заглянуть в рекомендуемую составителем
публикацию, то они найдут там только цитату из опосредованного источника –
ссылку на газетную информацию о предстоящем вечере, опубликованную в одесской
газете «Известия», на что уже есть ссылка в самой записи. Круг, таким образом,
замыкается. Успокаивает лишь то, что эта фактографическая лакуна касается не
самого значимого события в жизни и творчестве Мандельштама.
Впрочем,
это – частности, на которые, скорее всего, обратит внимание только
профессиональный исследователь. Однако без ответа остаются и важные вопросы.
Так, исходя из содержания записи, можно догадаться, что присутствие на чтениях
самого поэта не предполагалось, тем более, что именно
в этот день, если обратиться к странице 243 «Летописи» (а подобная
фактографическая поддержка при чтении дополнений неизбежна), он оставляет не
просто известную, а знаменитую надпись на экземпляре своего нового сборника
стихотворений. Мандельштамовский инскрипт предуведомляется: «Надпись на книге ‘Tristia’», – которое при этом ничем больше не дополняется, кроме
малопонятной ссылки на источник: «Книжные фонды Государственного литературного
музея»10. С формальной точки зрения определить по «Летописи», где
именно Мандельштам «рецензировал» свой поэтический сборник, совершенно
невозможно, поскольку ничто не содержит даже приблизительных координат его
местонахождения в этот период. Трудно предположить, чтобы упоминаемое событие
происходило в Одессе перед чтением его собственных стихов на вечере Южного
товарищества писателей (читателю, увы, самому придется выяснять, о каком именно
литературном объединении идет речь). Впрочем, для биографической хроники важнее
другое: состоялся ли этот вечер – и если да, то прозвучали ли на нем
мандельштамовские стихотворения? Узнал ли об этом сам автор и если узнал, то
отразилось ли это как-то на его жизни и творчестве?
Разумеется,
весь круг предполагаемых вопросов относится к сфере комментирования этой
биографической публикации. Но как можно пользоваться ею в познавательных и
практических целях, если материал лишен даже самого элементарного справочного
сопровождения? Например, в лаконичной записи «1920, Мая 24» сообщается: «В
феодосийской однодневной газете ‘День журналиста’ – анонс нового ‘исторического
литературно-общественного’ журнала ‘Пережитое’. Ред.-изд. Г. А. Козловский.
Среди принимающих участие: О. М., М. Волошин, Сергей
Глаголь, Э. Миндлин, Б. Сибор, А. Соколовский, А. Цыгальский, А. Цвибак» (с.
150). Трудно даже приблизительно сказать, сколько
вопросов вызовут у читателя эти строчки. Просто любопытным захочется узнать,
что же представлял собой «День журналиста» и как сложилась судьба «Пережитого»,
если он вышел из печати. Более добросовестные читатели
очевидно захотят подробнее узнать об участниках этого издательского проекта,
среди которых назван и Мандельштам, – но сделать это им придется
самостоятельно. И тогда тем, кто обратится к упомянутым ранее
мемуарам Эмилия Миндлина, в описании посетителей «кафе поэтов» ФЛАК
(неофициально именовавшегося так по аналогии с Феодосийским
литературно-артистическим кружком и неизбежно ассоциировавшегося с киевским
ХЛАМом) встретится «известный скрипач солист оркестра Большого театра Борис
Осипович Сибор»11. После этого уже нетрудно будет выяснить,
что речь идет о Борисе Лифшице (1880–1961) – музыканте-исполнителе, педагоге,
одном из основателей Народной консерватории (1906, Москва), в годы Гражданской
войны жившем в Крыму, а в 1923 году ставшем профессором Московской
консерватории.
Читателям
придется догадаться и о том, что названный в «Дополнениях» «А. Цвибак» – это
осуществленная составителем (возможно, вследствие ошибки в газетной публикации)
произвольная контаминация псевдонима и фамилии Якова Моисеевича Цвибака –
Андрея Седых (1902–1994), проживавшего в Феодосии и с 1918 года ставшего
активным участником литературной жизни города. Позднее он оставил Россию и в
Италии, а затем во Франции, известный уже как Андрей Седых, продолжил занятия
литературной деятельностью и стал заметной фигурой эмиграции – писатель12,
литературный критик, журналист13, позднее – главный редактор газеты
«Новое русское слово»14. Но в данном контексте значительно важнее то
обстоятельство, что он – автор упоминавшегося небольшого мемуарного
свидетельства о пребывании Мандельштама в Феодосии. И хотя по своей стилистике
его воспоминания носят откровенно беллетристический характер, как любое
обоснованное свидетельство оно не может быть потеряно для мандельштамоведения.
Возвращаясь
к списку возможных участников гипотетического альманаха «Пережитое», нельзя не
предположить, что, запнувшись на включенном в него «А. Соколовском», читатель
обратится к именному указателю «Летописи». Там он найдет двух
«А. Соколовских» – «А. С.» на странице 162 и «А. Л.» – на странице 453 (точнее,
в обоих случаях в тексте присутствует просто «Соколовский», и чтобы понять, о
ком именно идет речь, в поисках инициалов необходимо будет вернуться к именному
указателю «Летописи», однако к рецензируемой публикации это не имеет никакого
отношения15). Остается только самостоятельно догадаться, что
речь, вероятнее всего, идет об одессите Александре Сауловиче Соколовском (1895
– после 1941), довольно известном поэте, который на момент появления его имени
в анонсе «Пережитого» уже выпустил сборник своих стихотворений16.
Этот колоритный персонаж остался в памяти не только как последний одесский
дуэлянт, противником которого был Валентин Катаев, – раненный на этой дуэли17,
но и как близкий друг Миндлина, вместе они организовали и выпустили в 1920 году
в Феодосии поэтический альманаха «Ковчег»18, где было опубликовано
пять мандельштамовских стихотворений19. А уже в миндлинских мемуарах
встречается свидетельство о проживании в тот период Мандельштама в доме семьи
одесского литератора: «У Соколовского на дому, в одной из двух комнат, которые
снимала его семья, состоявшая из матери, отца и их избалованного сынка, Мандельштам читал нам свои стихи о Феодосии», – и о
том, что признанный поэт «умел внимательно слушать и наши стихи – Соколовского,
Томилина, Полуэктовой и мои»20. Соответственно, если бы читатели
знали, кто они – мандельштамовские соседи по предполагаемому изданию, оно бы из
провинциального курьеза превратилось в достойное внимания событие. Но ни в
«Летописи», ни в трех «Дополнениях» такого комментария нет.
К
сожалению, приходится признать, что отсутствие вспомогательного аппарата
наносит непоправимый урон актуальному и во многих отношениях тщательно
подготовленному проекту, который мог бы занять важное место ненаписанной еще
академической биографии Мандельштама. Однако в третьем выпуске «Дополнений»,
освободив себя от обязанности комментировать публикуемые материалы (как не
содержит комментариев и примечаний сама «Летопись»), составители получили
возможность продолжать выпуск подобных «смесей» практически до бесконечности. В
результате, и структурно, и содержательно «Летопись», по мере своего
тематически неорганизованного и иерархически неструктурированного разрастания,
становится резервуаром, куда автоматически помещаются практически все те
данные, что имеют прямое или косвенное отношение к биографии и творчеству
Мандельштама, но не дотягивающие до самостоятельной публикации. Самый яркий
пример – даты точного выхода из печати мандельштамовских произведений, не
указывающие, знал ли о них автор, какова была его реакция на данное событие и
т. п. (А установить подобные факты в большинстве случаев практически
невозможно.) К этой же группе могут быть отнесены упоминания имени Мандельштама
в печати в том или ином контексте, без прямой (а иногда и опосредованной) связи
с его творчеством; этот совершенно произвольный набор, очевидно, формируется из
того, что становится доступно составителю.
Вот,
например, содержащаяся в рецензируемой публикации запись «1916, Сентябрь»: «В
Петрограде вышел 1-й выпуск ‘Сборников по теории поэтического языка’
(‘Поэтика’) со статьей В. Б. Шкловского ‘О поэзии и заумном языке’. Датируется
по цензурному разрешению (24.08.1916). ‘Слóва, обозначающего внутреннюю звукоречь, нет, и когда хочется сказать о ней, то
подвертывается слово ‘музыка’ <…>. Из современных поэтов об этом писал
О. Мандельштам: ‘Останься пеной, Афродита, / И, слово, в музыку вернись’» (с.
149). Данный факт, очевидно, касается только самого Шкловского, из бесконечного
в русской поэзии набора метафорических отождествлений слова и музыки
остановившего свой выбор именно на мандельштамовском. Мандельштамоведам
и специалистам в области истории ОПОЯЗа, знающим работы Шкловского, давно
знакомы эти строки (к слову сказать, встречающиеся едва ли не в каждой второй
рецензии на оба издания мандельштамовского «Камня»); читателям же не
подсказано, что взяты они из одного из пяти стихотворений, составивших первую
публикацию Мандельштама в «Аполлоне» (1910. № 9. Литературный альманах. С. 7; пунктуация иная), причем взяты не эпиграфом, не примером
уникального авторского смыслообразования или формотворчества, а иллюстрацией
того, что в поэтическом тексте слово может уподобляться музыке.
Шкловский
появится еще раз – в записи «1923, Январь» (C. 152), где сообщается: «В Берлине
издательство ‘Геликон’ выпустило книгу В. Б. Шкловского ‘Сентиментальное
путешествие’. Источник даты: Шкловский В. Б. Гамбургский счет. – М.: Советский
писатель, 1990. с. 505»21. После этого следует развернутая цитата из
«Сентиментального путешествия», давно уже ставшая хрестоматийной: «По дому,
закинув голову, ходил Осип Мандельштам. Он пишет стихи на людях. Читает строку за строкой днями» и т. д. Куда важнее здесь было бы
не напоминать, что «Осип Мандельштам пасся, как овца, по дому, скитался по
комнатам, как Гомер», – а обратить внимание на содержащиеся в изображаемом
Шкловским периоде проживания в петроградском «Доме искусств» почти дословные
переклички с мандельштамовским очерком «Шуба» (1922), который посвящен этому же
биографическому эпизоду и среди героев которого присутствует Шкловский22.
К
сожалению, число таких вкраплений, не мотивированных ни внешне, ни внутренне, в
третьем выпуске «Дополнений» только возрастает. И здесь вновь приходится
вернуться к проблеме отказа составителями «Летописи жизни и творчества» и ее
продолжений от комментирования используемых материалов, хотя бы в самом
минимальном объеме и в самой лаконичной форме, – как примечаний к наиболее
актуальным и «темным» местам. В результате, комментирование становится
«творческим импульсом» уже для читающего. Неизбежно возникающая здесь ассоциация – предпринятые с начала
2000-х годов Р. Д. Тименчиком усилия по восполнению отсутствующего комментария
к «Записным книжкам» Ахматовой (М.; Torino: Giulio
Einaudi Editore, 1966). Вряд ли случайно они приняли
форму продолжающихся «фрагментов», опубликованных, в частности, и в одном из
томов рецензируемого издания23. Другая,
столь же уместная здесь, аналогия – цикл продолжающихся в «Новом литературном
обозрении» публикаций Н. А. Богомолова «В книжном углу (Заметки по частным и не
вполне частным поводам)», ориентированных не столько на «микро-комментарии»,
суммирующие уже известное и новое, сколько на частные дополнения и исправления,
относящиеся к текстам самым разным, в том числе и к творческой биографии
Мандельштама24.
Возможно,
составители рассчитывают на продолжение своей работы, магистральным ориентиром
которой станет написания комментария к уже опубликованным материалам? Но бессистемный
и некритичный их состав бесконечно осложнит будущие усилия; формирование
корпуса комментариев и связанные с этим поиски приведут к появлению новых
контекстов, которые, в свою очередь, начнут ветвиться на новые дополнения,
примечания и комментарии и т. д. Никак не хотелось бы, чтобы такое случилось и
чтобы давно ожидаемая работа по составлению первого хронологического
описания-реконструкции жизненного и творческого пути одного из самых ярких
поэтов ХХ века, ставшая настоящим подарком и профессиональным филологам,
и искренним любителям русской поэзии, превратилась просто в набор бессистемно и
произвольно пополняемых материалов25.
Последняя
из публикаций, составляющих «юбилейный блок» TSQ, – аналитическая работа Олега
Заславского «О стихотворении О. Э. Мандельштама ‘От сырой простыни
говорящая…’: язык как подтекст в качестве структурного принципа». Это попытка
выявить разнообразные примеры двуязычного, билингвистического цитирования и,
отчасти, анаграммирования26. При анализе мандельштамовского текста
автор исходит из двух положений: «Во-первых, концентрация межъязыковых
каламбуров (и вообще, слов, лежащих в подтексте) в нем оказывается
необычно высока. К разрозненным наблюдениям, сделанным исследователями
ранее <…>, мы добавляем целый ряд новых. Во-вторых,
<…> язык как подтекст оказывается одним из основных структурных
принципов произведения, переплетаясь с его темой. Это обстоятельство дает
возможность предложить содержательную интерпретацию этого явления в данном
произведении (что, вообще говоря, является нетривиальной задачей даже после
обнаружения межъязыковых каламбуров)». (сс. 177–178) Художественную реакцию Мандельштама на один из
первых советских звуковых фильмов исследователь рассматривает как «естественную
предпосылку и для варианта, промежуточного между немотой и звуком. Он состоит в актуализации слов, в данном контексте значимых, но в
явном виде на русском языке не представленных, или приложении к тексту правил
прочтения, связанных с другим (иностранным) языком, что и ведет к появлению
межъязыковых каламбуров»27. (с.178) Не останавливаясь на
многочисленных конкретных примерах, процитируем вывод, к которому закономерно
приходит исследователь, полагающий, что «в ‘От сырой простыни…’ мы
сталкиваемся не просто с целым набором тех или иных отдельных каламбуров
и межъязыковых соответствий, а с общим структурным принципом, который
лейтмотивом проходит через весь текст. В нем перекрещиваются две разные группы
мотивов, связанные как с обретением способности говорить, так и с разрушением и
наступлением хаоса. Таким образом, происходит семантизация
самого приема, в результате чего содержательным становится не только тот или
иной языковой подтекст <…>, но и общий принцип ‘сокрытия’ слов и
переплетения разных языков»28. (с. 183) Есть в статье Олега
Заславского и спорные моменты, поскольку выбранная автором методология
исследования текста сама по себе дискуссионна, так что выводы, полученные в
результате, не могут быть признаны бесспорными, если только за ними не
стоят достоверные фактографические источники.
В
целом же можно сказать, что рассмотренные публикации в «Toronto Slavic
Quarterly» отчетливо указывают те научно-исследовательские координаты, по
которым направится мандельштамоведение в юбилейный год: продолжение изучения
творчества и биографии поэта без методологических и мировоззренческих
ограничений и с необходимой ревизией достигнутого в прежние годы. Иначе говоря,
оно останется полностью соответствующим тому феноменальному многообразию
художественного мира, демиургом которого стал Мандельштам.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.
На особый статус, который придавала этому эпизоду вдова поэта, указывает тот
факт, что в составленной ею краткой «Биографической канве» Мандельштама
(очевидно, в середине 1960-х годов) он включен в набор
главных событий послереволюционного периода: «1918, март. Переезд в Москву
вместе с правительством. Горбунов (управделами СНК). Наркомпрос, отдел
художественного воспитания <…>. – Наркоминдел,
свидание с Чичериным» (Мандельштам Н.
Собр. соч.: В 2 т. Т. 2: «Вторая книга» и др. произведения (1967–1979) /
Сост. С. В. Василенко, П. М. Нерлер, Ю. Л. Фрейдин, подгот. текста С. В.
Василенко при участии П. М. Нерлера и Ю. Л. Фрейдина, коммент. С. В. Василенко
и П. М. Нерлера. – Екатеринбург: ГОНЗО, 2014. С. 953).
2.
Данный пассаж снабжен авторским пояснением: «Александр Анатольевич Морозов
(1932–2008), о нем см. статью в ‘Википедии’» (С. 163,
прим. 12). Читателям, которым покажется недостаточно информации, размещенной в
сетевой энциклопедии (очевидно, именно она подразумевается в примечании?),
можно порекомендовать обратиться к разделу «Памяти Александра Анатольевича
Морозова» в сборнике материалов Мандельштамовского общества: «Сохрани мою
речь…». Вып. 5. [Ч. 1]. – М.: РГГУ, 2011. С. 19–64.
3.
Кажущийся столь значимым исследователю «дипломатический
термин» мог перекочевать в мандельштамовский рассказ из другого эпизода,
упомянутого Надеждой Мандельштам в приведенной выше цитате из «Биографической
канвы» и отраженного в «Воспоминаниях» как развитие ситуации с бегством поэта
от Троцкого и других представителей новой власти: «Аналогичный случай
произошел у него и с Чичериным, когда его вызвали, чтобы поговорить о работе в
Наркоминделе. К нему вышел Чичерин и предложил составить
пробный текст правительственной телеграммы по-французски» (Мандельштам Н. Воспоминания // Мандельштам
Н. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1: «Воспоминания» и др. произведения
(1958–1967) / Сост. С. В. Василенко, П. М. Нерлер, Ю. Л. Фрейдин, подгот.
текста С. В. Василенко при участии П. М. Нерлера и Ю. Л. Фрейдина, коммент. С.
В. Василенко и П. М. Нерлера. – Екатеринбург: ГОНЗО, 2014. С.
182). Зная стилистические принципы художественной манеры Мандельштама и
специфическое отношение к именованию собственных произведений, очень трудно представить
его выводящим на первом листе будущего текста велеречиво-торжественный термин
из дипломатического лексикона, совершенно абсурдный по отношению к любым по
своей жанровой принадлежности литературным произведениям, как и к текстам
общественно-политической направленности.
4.
Абсолютно противоположную по смыслу характеристику содержательного строя этого
стихотворения с совершенно иным набором «идеологических» претекстов см. в: Мец А. Г. Комментарии // Мандельштам О.
Полное собр. соч. и писем: В 3 т. Т. 1: Стихотворения / Сост.,
подгот. текста и коммент. А. Г.. Меца. – М.: Прогресс–Плеяда, 2008. Сс.
564–565. – Здесь же стоит добавить, что никаких свидетельств о попытках
Мандельштама знакомиться с трудами классиков марксизма-ленинизма (во всяком
случае, после чтения «Эрфуртской программы» во время обучения в Тенишевском
училище), кажется, не существует. Более того, в своих мемуарах Надежда Мандельштам
неоднократно подчеркивает, как удивлял современников, включая следователя НКВД,
факт отсутствия подобных сочинений в их доме.
5.
Мандельштам Н. Воспоминания. С. 182.
– Данный фрагмент продолжается приведенным выше пассажем о мандельштамовской
встрече с Чичериным и комментарием обобщающего
характера: «Быть может, это инстинктивное, почти неосознанное отталкивание от
власти спасло О. М. от многих ложных и губительных путей, открывавшихся перед
ним в ту пору, когда даже зрелые люди ни в чем разобраться не могли. Как бы
сложилась его судьба, если бы он поступил в Наркоминдел или в «новое
учреждение», куда его так настойчиво приглашал Блюмкин?»
6.
Данная работа является продолжением серии статей «Вокруг поэта», первая из
которых была опубликована в сборнике материалов VI Мандельштамовских чтений; см. заметку автора этих строк: «Чужая речь
мне будет оболочкой…» [рец. на кн.: Корни, побеги, плоды.
Мандельштамовские дни в Варшаве: В 2 ч. – М.: РГГУ, 2015] //
Slavica Revalensia. 2015. Vol. II (в печати).
7.
См.: Мандельштам Н. Собр. соч.: В 2
т. Т. 2: «Вторая книга» и др. произведения (1967–1979). С. 64. – Устные инвективы
вдовы поэта в адрес младшего современника Мандельштама, к которым обращается
автор статьи, еще более беспощадны; см.: Жить подальше
от литературы. [Беседы Н. Я. Мандельштам с Кларенсом Брауном] / Публ. П. М.
Нерлера // Октябрь. 2014. № 7. С. 140. – Давая столь безжалостные оценки целому
ряду современников, Надежда Мандельштам никогда не делает поправку на их
возраст во время описываемых событий: так, например, Миндлину на момент
знакомства с Мандельштамом в Феодосии в 1919 году едва исполнилось девятнадцать
лет. Другой очевидец этого периода биографии поэта – Андрей Седых (Я. М. Цвибак)
– был младше его на два года, но именно в его воспоминаниях, практически
выпавших из поля зрения большинства мандельштамоведов, косвенно отражена еще
одна причина традиционной «беллетризации» мандельштамовской фигуры в
мемуаристике. Так, в границах одной главы в совершенно
разных, если не сказать взаимоисключающих друг друга, авторских манерах
изображены Волошин и Мандельштам (см.: Седых
А. Волошин и Мандельштам // Седых А.
Далекие, близкие. N.-Y.: «Новое русское слово», 1979. Сс.
26-33); аналогичное прямое противопоставление содержится и в миндлиновских
мемуарах: «Фразу о нелепости Мандельштама как настоящего (иногда
говорилось ‘подлинного’) поэта, я слышал от Волошина много раз, так же как и
то, что ‘подлинный поэт непременно нелеп, не может не быть нелеп!’ Сам
<…> Волошин был поэт подлинный, очень большого таланта, <…>
глубоких и обширных знаний, четких пристрастий и антипатий в искусстве. Но вот
уже в ком не было ничего ‘нелепого’! И это несмотря на все
своеобразие его внешности, на вызывающую экстравагантность наряда, на
всегдашнюю неожиданность его высказываний и поступков» (Миндлин Э. Максимилиан Волошин // Миндлин Эм. Необыкновенные собеседники: Книга воспоминаний.
– М.: Советский писатель, 1968. С. 12). Применительно
к Мандельштаму речь может и, очевидно, должна идти о той специфической природе
его характера и определяемых ею особенностях поведения и привычек, которые
провоцировали формирование противоречиво-карикатурного образа поэта и, как
следствие, особого типа его художественного описания. Один из наиболее ярких
примеров этого – период проживания Мандельштама в конце 1920 года в
петроградском Доме искусств, после которого его портрет, относящийся к тому времени,
«превратился в едва ли не обязательный атрибут многочисленных мемуаров о
литературном быте Петрограда начала двадцатых годов. Именно
тогда в сознании большинства современников за Мандельштамом окончательно
закрепилась репутация ‘ходячего анекдота’» (Лекманов
О. А. Жизнь Осипа Мандельштама: Документальное повествование. – СПб.: Журнал «Звезда», 2003. С. 92).
8.
По кажущемуся убедительным предположению автора (С. 182), именно широко известный в литературных кругах Москвы Бассехес мог стать
прототипом колоритного персонажа в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова –
«представителя свободомыслящей австрийской газеты» журналиста Гейнриха. – Как
было установлено Леонидом Видгофом уже после данной публикации, в
рассматриваемый период времени и сам Бассехес проживал в одном из флигелей Дома
Герцена, а значит, общение Мандельштама со своим соседом могло быть
неоднократным. Безусловно, и сама фигура австрийского журналиста, и его
присутствие в мандельштамовской биографии нуждаются в дальнейшем изучении.
9.
Упоминаемая «Летопись» стала четвертым томом в относительно недавно
завершившемся издании: Мандельштам О.
Полное собр. соч. и писем: В 3 тт. Приложение:
Летопись жизни и творчества / Сост. А. Г. Мец при
участии С. В. Василенко, Л. М. Видгофа, Д. И. Зубарева, Е. И. Лубянниковой. –
М.: Плеяда-Прогресс, 2014. Этот же коллектив авторов и в том же статусе
подготовил и рассматриваемое в настоящих заметках третье из дополнений;
предыдущие выпуски также были опубликованы в TSQ – № 50 (2014) и № 51 (2015).
10.
На момент составления «Летописи» в научный оборот уже был введен более чем
авторитетный свод практически всех известных мандельштамовских автографов, где
содержится и указанная надпись; см.: Инскрипты и
маргиналии О. Э. Мандельштама / Публ. С. Василенко и П. Нерлера // «Сохрани мою
речь…». Вып. 5. [Ч. 1]. – М.: РГГУ, 2011. С. 210.
11.
Миндлин Э. Максимилиан Волошин. С. 7.
12.
См., например: Именной указатель // Библиография русской зарубежной литературы:
1918–1968 / Сост. Л. А. Фостер. Т. 2: Л – Я. – Boston,
Mass.: G. K. Hall, 1970. Сс. 1273–1274; Алексеев
А. Д. Литература Русского Зарубежья: Книги 1917–1940. Материалы к
библиографии / Изд. подгот. В. Я. Баскаков, Я. Я.
Лаврова, И. И. Долгов, А. Ю. Грязнова. – СПб.: Наука,
1993. Сс. 155–156 и др.
13.
См.: Именной указатель // Русская эмиграция: Журналы и сборники на русском
языке:1920–1980. Сводный указатель статей / Сост. T.
JI. Гладкова, Д. В. Громб, Е. М. Кармазин и др. – Paris: Institut
d’études slaves, 1988. С. 438.
14.
Это место Седых занял в 1973 году, придя на смену ушедшему из жизни Марку
Вейнбауму; см.: Струве Г. П. Русская
литература в изгнании: Краткий биографический словарь Русского Зарубежья / 3-е
изд., испр. и доп. / Сост. К. Ю. Лаппо-Данилевского, общая ред. В. Б.
Кудрявцева и К. Ю. JIаппо-Данилевского. – Париж:
YMCA-Press; M.: Русский путь, 1996. С. 411. Довольно подробная биография Седыха
содержится в недавней публикации: Уральский
М., Новак М. «Новое русское слово»: 1910–1985 годы // «Новый Журнал». 2015.
№ 280. Сс. 269-272, 282-283.
15.
Не имеет прямого отношения к этому и тот факт, что, строго говоря, на странице
453 «Летописи» к затронутой теме относится только следующая запись 28 октября
1935 года: «Получил письмо от издательства о расторжении договора на книгу
‘Старый и новый Воронеж’, срок которого истек 1 авг. Упоминаются работы для
театра: исправление переводов Шекспира Соколовского и А. Радловой». Имя
разыскиваемого персонажа не встречается в письме, полученном Мандельштамом,
речь идет о передаче собственных слов поэта, но уже в письме его воронежского
собеседника Сергея Рудакова. Понять это можно, лишь напрямую
обратившись к указанному в «Летописи» источнику, где Мандельштам, перечисляя
свои вынужденные занятия окололитературным трудом в качестве ссыльного,
говорит, что должен, в частности, «исправлять для Большого театра переводы Шекспира Соколовского и Радловой» (О. Э.
Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936) / Публ. и подгот.
текста Л. Н. Ивановой и А. Г. Меца, комм. А. Г. Меца, Е. А. Тоддеса, О.
А. Лекманова // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год:
Материалы об О. Э. Мандельштаме. – СПб.: Гуманитарное
агентство «Академический проект», 1997. С. 98); в комментарии
к данному фрагменту упоминание Соколовского-переводчика отсутствует.
16.
См.: Соколовский А. Зеленые глаза. –
Одесса: Тип. С. О. Розенштрауха, 1916. При тираже в 240 экземпляров книга давно
стала библиографической редкостью: «Сегодня известен всего один экземпляр – в
российской Государственной библиотеке, с автографом автора В. Брюсову: ‘Валерию Яковлевичу Брюсову, maitr’y русской поэзии, от бесконечно
восхищенного автора’» (Яворская А.
«Но был отравлен мой бокал холодным ядом размышлений…» //
Дерибасовская-Ришельевская: Альманах. 2014. № 3 (58). Сс. 286-287; там же
содержится первая, вероятно, посмертная публикация стихов и прозы автора,
вполне претендующего на статус «забытого поэта»; см.: Соколовский А. Из сборника «Зеленые
глаза». Из одесских журналов 1917–1918 годов. Воскрешение бакалавра Луки
Гинарта [Рассказ] / Публ. А. Яворской. Сс. 297-322). –
В эмиграции, очевидно, в первый же год возвращения к активной литературной
деятельности (1921) Соколовский издает четыре поэтических сборника и книгу
переводов средневековых французских поэтов; во всяком случае, такой вывод можно
сделать по данным, приведенным в одном из библиографических справочников: Штейн Э. Поэзия рассеяния: 1920–1977. –
Ashford, Conn.: Ладья, 1978. С. 120.
17.
См.: Яворская А. «Но был отравлен мой
бокал холодным ядом размышлений…» Сс. 284–286.
18.
См.: Миндлин Э. Максимилиан Волошин.
Сc. 9–11. – Давно ставший раритетом,
этот коллективный сборник («Ковчег»: Альманах поэтов. – Феодосия: Издание группы поэтов, 1920) был выпущен тиражом 150 экземпляров
репринтным способом и дополнен рядом других литературных и
культурно-исторических материалов: Возвращение «Ковчега». – Одесса:
Друк, 2002; о предыстории переиздания см: Возвращение
«Ковчега» / Публ. и пред Е. Голубовского // Новая Юность. 2002. № 5 (56).
19.
См.: Богомолов Н. А. Материалы к
библиографии русских литературно-художественных альманахов и сборников:
1900–1937. – М.: Латерна-Вита, 1994. Сс. 109–110.
20.
Миндлин Эм. Осип Мандельштам //
Миндлин Эм. Необыкновенные собеседники: Книга воспоминаний. – М.: Советский
писатель, 1968. Сс. 83, 86.
21.
«Источник даты», как это сформулировано составителем, – не та странная ссылка,
которая им предложена, а высокопрофессиональный комментарий А. Ю. Галушкина,
вместе с А. П. Чудаковым составившего и подготовившего к печати это издание, ставшее
теперь незаменимым для специалистов. Попытки избежать прямого упоминания
коллег, обнаруживающиеся в «Летописи», повторяются и в «Дополнениях».
22.
Ср.: Шиндин С. Г. Мандельштам и
Шкловский: фрагменты диалога // Тыняновский сборник. Вып. 13: XII-XIII-XIV
Тыняновские чтения: Исследования. Материалы. – М.: Водолей, 2009. С. 355.
23.
См.: Тименчик Р. Из именного
указателя к «Записным книжкам» Ахматовой. Фрагмент № 21 // Toronto Slavic
Quarterly. 2012. № 40.
24.
См.: Богомолов Н. В книжном углу-13. Добавления к «Летописям жизни и творчества»
// «Новое литературное обозрение». 2014. № 5 (129).
25.
Думается, логичным продолжением начатого могло бы стать
создание сетевого комментария к трудам и дням Мандельштама, где каждый
желающий, как это было в случае формирования электронного комментария к
«Египетской марке» (что затем приняло законченную форму в издании: Мандельштам О. Египетская марка: Пояснение
для читателей / Сост. О. Лекманов и др. М.: ОГИ,
2012), мог бы высказать свои соображения по поводу уже существующих версий
жизнеописания поэта и предложить необходимые, с его точки зрения, дополнения и
исправления. И более чем достойным местом для такого «полилога» представляется,
например, сайт «Toronto Slavic Quarterly», одного из самых авторитетных и профессиональных
славистических изданий.
26.
Основой этого направления в исследованиях, посвященных
соотношению фонетического и семантического уровней в художественном мире
Мандельштама, стала небольшая заметка Г. А. Левинтона «Поэтический билингвизм и
межъязыковые явления (Язык как подтекст)» (Вторичные моделирующие системы.
– Тарту: Тартуский государственный университет, 1979), после выхода
которой в свет предложенная методология получила довольно широкое
распространение (в том числе обусловив появление и «радикальных», подчас
откровенно провокационных интерпретаций). Сама проблема «межъязыковых
каламбуров» так или иначе уже затрагивалась автором в
опубликованных им ранее в TSQ статьях о мандельштамовской поэтике: Отпечаток (О
стихотворении О. Мандельштама «Дайте Тютчеву стрекозу…») (2012. № 41);
Человек в страшном мире (о стихотворении О. Э. Мандельштама «Умывался ночью во
дворе…») (2014. № 49); Стихи, вырубаемые топором (О стихотворении О. Э.
Мандельштама «Сохрани мою речь…») (2014. № 50).
27.
Билингвистический фактор занимает центральное место и в одном из
основополагающих для массового сознания моментов рецепции кинематографа как
принципиально нового явления в общественной и культурной жизни Российской
империи – его именовании и возникшей в связи с этим тенденцией к переноминации,
в частности, и на основе русского языка. Подробное описание этого было
предложено Ю. Г. Цивьяном: «Слова ‘кинематограф’ и ‘синематограф’, на равных
основаниях вошедшие в культурный обиход в 1896 году, в течение последующих
двадцати лет осознавались как ‘неуклюжие’ временные термины в русском языке
(второй из них вышел из употребления к началу десятых годов). В девятисотые
годы из французского и немецкого языка заимствуются две апокопы этих слов –
соответственно ‘синема’ и ‘кинема’, которые, тем не менее, признаются
неудовлетворительными. <…> С начала десятых годов статьи о
кинематографе в русской прессе как правило начинаются
с предложения о его переименовании. <…> Слово
‘кинема’ <…> в русском языке принимает форму ‘кинемо’» (Цивьян Ю. Г. К генезису русского стиля в
кинематографе // Wiener Slawistischer Almanach. 1984. Bd. 14. Сс. 256–257). Приведя многочисленные примеры
словообразовательных экспериментов, предпринятых самыми разными представителями
культурной среды и лежащих в сфере французского и немецкого языков, далее автор
прямо обращается к билингвистическому аспекту данной ситуации (С. 258): «С
вступлением России в войну возрастает недовольство заимствованными названиями,
и терминологические поиски перемещаются в область русификаторов. <…> –
Усиленная словотворческая деятельность вокруг кинематографа <…> не
могла не отразиться на состоянии поэтического языка начала века. Как
неологизмы, так и технические обозначения различных аспектов кинозрелища
способствовали расширению обратного словаря русского языка, вследствие чего при
создании стихотворных текстов на тему о кинематографе хронически возникает
ситуация своеобразного буриме». Нельзя не отметить тот факт, что на самом
первоначальном этапе освоения кинематографа (то есть до появления его на
русском языковом поле) присутствовали случаи демонстрации кинолент с титрами на
языке оригинала. Любопытный для данной «билингвистической перспективы» случай
содержит язвительная мандельштамовская заметка «Татарские ковбои» –
кинорецензия на фильм «Песнь на камне» (Госкино, первая фабрика, 1926),
открывающаяся утверждением: «Просмотр этой фильмы в АРК’е
можно уподобить разве необычайному зрелищу ‘Илиады’, говорящей сама о себе» (Мандельштам О. Собрание сочинений:
В 4 т. Т. 2: Стихи и проза. 1921–1929 / Сост. П. Нерлер,
А. Никитаев. – М.: Арт-Бизнес-Центр, 1993. С. 432).
Ввиду явно очевидности ситуации, вряд ли кто-то задастся вопросом, на каком
языке может вести свое метаповествование «Илиада»…
28.
С учетом кинематографической тематики обозреваемой статьи, можно указать на
высказанное ранее Д. И. Черашней предположение о том, что в мандельштамовском
стихотворении «Я молю, как жалости и милости…» (1937) в строках: «А теперь в Париже, в Шартре, в Арле / Государит добрый Чаплин
Чарли» (Мандельштам О. Собрание
сочинений: В 4 т. Т. 3: Стихи и проза. 1930–1937 / Сост.
П. Нерлер, А. Никитаев. – М.: Арт-Бизнес-Центр, 1994. С. 126)
содержится явная анаграмма французского варианта имени Чарли Чаплина – «Шарль»;
см.: Черашняя Д. И. Феномен
«последнего дня поэта» (стихи мая – июля 1937 года) // Черашняя Д. И. .Лирика Осипа Мандельштама: проблема чтения и
прочтения. – Ижевск: Удмуртский государственный университет, 2011. Сс. 241–242). Говоря об этом, следует
учитывать, что в 1920-е годы, в период формирования исключительной популярности
актера, «герой Чаплина пришел в СССР под именем Шарло (фильмы, как правило,
закупались не напрямую, а через французский прокат)» (Янгиров Р. М. Забытый кинокритик Сергей Волконский // «Литературное
обозрение». 1992. № 5/6. С. 100). Данное
обстоятельство позволяет включить в выстраивающийся семантический ряд
предисловие к книге Абеля Эрмана «Марионетка (Роман из жизни киноактеров)» (Л.,
1927), атрибутируемое Мандельштаму; см.: Василенко С. В. Два предисловия к
переводам Абеля Эрмана // Осип Мандельштам: Поэтика и текстология. К 100-летию
со дня рождения: Материалы научной конференции 27–29 декабря
1991 г. (М.: Совет по истории мировой культуры Академии наук, 1991. Сс. 106–109). В тексте, описывающем «кинокарьеру» юного
парижанина Бебера, легко прослеживаются прямые параллели с биографией Джеки
Кугана – первого в истории кинематографии ребенка, ставшего мировой звездой,
чему в значительной степени способствовало его участие в знаменитом чаплинском
фильме «Малыш» (1921). Соответственно, и в мандельштамовском предисловии
появляется персонаж, вовлекающий героя в орбиту киноиндустрии (тогда как для
Кугана такой фигурой во многом стал Чаплин, совершенно прозрачно
«имплицируемый» в имени «Шарло»): «Некий Фредо (он мог бы
быть и Шарло, как Бебер мог бы быть Джеки Куганом) настиг свою жертву врасплох»
(Мандельштам О. Полное собр. соч. и
писем: В 3 т. Т. 3: Проза. Письма / Сост. А. Г.
Мец; том подгот. А. Г. Мец, К. М. Азадовский, А А. Добрицын и др. М.:
Прогресс-Плеяда, 2011. С.168).