Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 280, 2015
«Ираида Легкая. Знакомый голос. Русские за рубежом» – так была представлена подборка моих стихов в журнале «Изящная словесность», № 8, 2007 год, Санкт-Петербург, – самая неожиданная. Тогда еще были живы люди, слушавшие «Голос Америки», гдe я работала с 1963 по 1987 годы.
Попала я на эту радиостанцию благодаря «Новому Журналу». После войны, во время пребывания нашей семьи в дипийском лагере Шляйсхайм, мой отец, священник Иоанн Легкий, обратился в Нью-Йорк с просьбой выслать нам номера журнала. Отец был страстным библиофилом, покупал книги не только себе, но и мне, с раннего детства любившей читать. Посылке с номерами «Нового Журнала» я очень обрадовалась. После переезда в США в 1949 году я послала свои стихи редактору журнала М. М. Карповичу. Он меня ободрил и в 1952 году напечатал. С той поры меня стали приглашать на встречи поэтов.
В начале шестидесятых годов писатель В. Юрасов не только пригласил
посылать стихи в журнал «Мосты», но и порекомендовал меня на работу в «Голос
Америки» начальнику отдела вещания на русском языке – генералу Александру Бармину. Тому понравилось мое стихотворение, меня
пригласили на прослушивание в октябре
Александр Григорьевич Бармин (1899–1987), генерал Красной армии, служил некогда поверенным в делах СССР в Греции, и в преддверии сталинских репрессий в декабре 1937 года стал «невозвращенцем». Подробно о генерале Бармине можно узнать из его книги «Соколы Троцкого», опубликованной в Москве в издательстве «Современник» в 1997 году. Во вступлении к книге цитируются слова автора: «Я принадлежал к русскому поколению, выросшему под диктатурой пролетариата, не знакомому ни с какими иными идеями, ни с какими другими доктринами и убеждениями, кроме большевистских. Я вырос, не слыша чужого голоса, в глубокой уверенности в том, что только мы одни владеем полной и окончательной истиной, что учиться у противника нечему». Бармин возглавлял Русский отдел «Голоса Америки» с 1948 по 1964 год.
Александр Григорьевич говорил, что я напоминаю ему Татьяну Геккер (ур. Бражникову, дочь царского министра), работавшую корреспондентом «Голоса Америки» в Нью-Йорке, и дал мне мудрый совет по работе: «Не рассказывать, а показывать».
Мой первый день на работе пришелся на 11 марта 1963 года. Татьяна Петровская, у которой я временно остановилась, служила секретаршей в Русском отделе, знала русский язык лучше некоторых редакторов и не стеснялась их поправлять. По дороге на работу она объясняла: «Войдешь в контору – увидишь за пишущей машинкой накрашенную ▒владелицу бардака’, – это жена главного продюсера». Помимо нее, в большой комнате за столиками с пишущими машинками сидели и другие секретарши. Одну из них, Раису Захаровну, молодые сотрудницы обожали за веселый и общительный характер. Перед Пасхой она пекла куличи одиноким сотрудникам. Другую секретаршу поддразнивали, прозвали «Фитильком» за ее деликатность.
Толя Петров знакомил меня с людьми, работавшими на «Голосе», и программами радиостанции. Программы передач складывала особая категория сотрудников, их звали «бабками».
В начале шестидесятых Вашингтон был уютным городом, полным памятников, музеев, фонтанов; это был узел, связывающий юг и север США. За Капитолийским холмом на северо-востоке начинались старые домики – окраина негритянского района. Здесь, напротив старого конторского здания сената, поближе к работе, я и сняла часть квартиры (очень недорого). Ее хозяйкой была Эвелин Дэй (Evelyn Day) – южанка, напоминающая персонажи из книг писателей юга США. Эвелин совершенно не умела готовить. Как-то ко Дню Благодарения она выиграла живую индюшку и долго искала человека, готового зарезать птицу, но в результате всех ее мучений духовка почему-то взорвалась.
В свое время Эвелин работала секретаршей главы какой-то крупной фирмы, позднее владела магазином антикварной мебели. Через год после моего переезда к ней она сняла трехэтажный домик в соседнем квартале и предложила мне квартиру на третьем этаже – с оставшейся от магазина мебелью. Эвелин наняла грузовик для перевозки, что-то мы переносили вручную. Квартира была уютной, – помню, как в гости приезжала мама с моими сыновьями Мишей и Димой.
Но Эвелин на одном месте долго не сиделось. Через три года она снова решила переезжать – в дом рядом со старым зданием сената, где нашла две однокомнатные квартиры: одну себе, другую мне. Соседи снова с удивлением глядели, как мы перетаскиваем вещи.
Эвелин считала себя ясновидящей. В детстве она «увидела» горящий соседский дом и об этом рассказала. Когда дом действительно загорелся, ее заподозрили в поджоге. Как-то она сказала мне: «Тебя услышат в России». – «Так я каждый день туда ▒вещаю’», – удивилась я. – «Нет, это будет что-то совсем иное.»
В Русском отделе «Голоса Америки» мне пошли навстречу и выстроили график работы так, что я два раза в месяц могла ездить на несколько дней к детям в Патерсон, Нью-Джерси, где они жили у бабушки и дедушки. Часть моей жизни в эти годы прошла в автобусе – четыре часа езды до Нью-Йорка. В Нью-Йорке я нередко задерживалась: встречалась с друзьями, ходила на вечеринки и разные культурные мероприятия, – приезжала в Патерсон (еще час езды) поздно, а утром мама и дети входили рано в мою комнату, садились на кровать и говорили: «Просыпайся, спящая красавица!» Мы помогали маме по дому, ездили за покупками. Я возила Мишу и Диму в Нью-Йорк в музеи; встречались с сестрой Галиной и ее детьми – Ваней, Катей и Филипчиком. И главное – ходили в церковь, где служил отец. Церковь находилась рядом. И вечером – обратно двумя автобусами в Вашингтон.
Русский отдел «Голоса Америки» располагался в большом помещении, заставленном столами с пишущими машинками. Рядом располагались будки, где мы работали со звукозаписями, и отдельные небольшие кабинеты для начальства. Студии находились неподалеку. Обстановка была непринужденная, – скорее семейная, чем казенная.
В те годы большинство сотрудников «Голоса» были эмигрантами первой волны, многие из них воспринимали свою работу как служение России. Встречались и эмигранты второй волны, скажем, Николай Лясковский составлял передачи на экономические темы, а Иван Храпунов, художник, учился со мной еще в Русской гимназии в беженском лагере Шляйсхайм.
Много было эмигрантов из стран, входивших ранее в состав Российской империи. Высокий, похожий на средневекового рыцаря, Казимир Казимирович, сын первого президента Литвы, служил редактором отдела политики. Продюсер музыкальных программ был латыш – сотрудницы звали его «бóссиком» (от слова «boss» – начальник). Морис Букс, польский еврей, учился в Русской гимназии и потом в Сорбонне; это был человек энциклопедических знаний, он говорил о себе: «Я собрал всю пыль всех библиотек». Александр Яковлевич Фрэнкли, заместитель начальника Русского отдела, был родом из Румынии. Некоторые из старых сотрудников, видя мою неопытность, охотно наставляли меня в делах житейских и профессиональных.
Начальником отдела политики был Виктор Французов (1911–1996). В
Родился Виктор Французов в Бахмуте, за несколько лет до революции семья переехала в Петербург, затем в Москву. Когда, уходя от большевиков, они попали в Харьков, соседом их оказался Вертинский. Он заходил в одну из их комнат, где стоял рояль, – в фиолетовом халате, с напудренным белым лицом, – садился за рояль и пел свои песни. На пароходе по пути в Константинополь, вспоминал Виктор, мальчишки играли в «белых и красных». Старшие всегда брали на себя роль белых и всегда выигрывали.
Семья осела в Берлине, где Виктор учился в Русской гимназии и в художественном училище. Затем он переехал в Прагу, а оттуда – в США. Во время Второй мировой войны он служил в американской армии. А после, в 1947 году, поступил на службу в «Голос Америки». В своей книге он писал: «Мы считали, что существуем, чтобы передавать правду, как мы ее ощущаем, народу России».
У Виктора был широкий круг интересов: политика, искусство, шахматы, спорт… Журналистская работа была ему ближе административной. Он провел множество интервью с ключевыми фигурами ХХ столетия, но признавался: «Пожалуй, самым известным и влиятельным человеком, покинувшим Советский Союз, в мои годы был Александр Солженицын». Когда Солженицин прилетел в Западную Германию, корресподент Русского отдела Евгений Никифоров обратился к нему с просьбой дать интервью. Солженицин согласился. Французов, в то время начальник отдела, с удовольствием сообщил об этом руководству. «К моему величайшему разочарованию получил ответ: пресечь интервью с Солженициным. Государственный департамент решил, что ▒Голосу’ несвоевременно общаться с писателем-диссидентом. Я счел это решение бессмысленным, но руки мои были связаны.» Многих сотрудников Русского отдела эта позиция руководства ГА ошеломила. «Виктор Французов был не просто свидетелем истории: он жил быстро развивающимися событиями века и ощущал себя их соучастником», – написала после его кончины Людмила Оболенская, в те годы – журналист ГА.
Голос Виктора Французова был хорошо известен слушателям в Советском Союзе. Равно как и голос его коллеги по отделу новостей и комментариев, – Константина Григоровича-Барского (1911–1977). Все сотрудники звали его «Кот». Он редактировал новости и занимался политическим анализом.
Шестидесятые годы были в Америке годами подготовки и осуществления полета на луну, и Константин Григорович-Барский сосредоточился на этой теме. В Советском Союзе его особенно ценили за передачи о полетах в космос. Дважды он сопровождал советских космонавтов в их поездках по США – в 1969 и 1970 гг., получил за это благодарность от НАСА. В 1970 году ему вручили почетную грамоту от Информационного агентства США. Я дружила с ним и с его детьми – Олей Рабчевской и Никитой.
С начальником культурного отдела Владимиром Федоровичем Мансветовым у нас был общий язык – поэзия. Он был участником еще пражского «Скита поэтов». В 1943 году в Нью-Йорке с его вступлением вышел небольшой сборник «Молодые поэты советской России», русская поэзия 1940–1942 годов. В сборнике были представлены известные поэты – Твардовский, Симонов, Сурков, Исаковский; составитель особенно выделил Маргариту Алигер и Дм. Кедрина. В стихах молодых Мансветов отмечал отсутствие «лобовых» социально-политических тем. «Они заглушены сейчас самой основной, самой кровной темой, – темой родины.»
Владимир Федорович любил читать мне стихи. «После бессонной ночи слабеет тело, / Милым становится и не своим, – ничьим…» – Цветаевой. «Как побил государь неразумных татар под Казанью…» – Кедрина. Обращал внимание и на «шедевры» плохих поэтов – известное: «Висел Иуда на осине, / сначала красный, после синий»… Мне же особенно понравились строчки Анатолия Фиолетова: «Как много самообладания / У лошадей простого звания, / Не обращающих внимания / На трудности существования».
Помощником Мансветова был философ Сергей Левицкий, он знакомил слушателей с работами философов эмиграции. В 1946 году в Западной Германии в издательстве «Посев» вышел его труд «Основы органического мировоззрения». С дочерью Левицкого, Мариной, мы были очень дружны. Впоследствии она стала начальником Русского отдела «Голоса Америки». После того, как профессор Сергей Левицкий ушел из «Голоса» преподавать в Джоржтаунский университет, Мансветов взял меня в помощницы. Я стала вести программу «Книги и люди», выступая под фамилией своего первого мужа Ванделлос.
В те годы литературная и культурная жизнь в США процветали. Было о чем писать. Несколько примеров. Репортаж о встрече Пен-клуба в Нью-Йорке: «Игнацио Силоне говорит о роли писателя в борьбе с тоталитаризмом», «О венгерских и польских интеллектуалах», «О значении романа Бориса Пастернака ▒Доктор Живаго’». (Пабло Неруда заметил: «Я надеялся, что ▒холодная война’ кончается, но вот мой коллега пробудил меня от сна»), интервью с Мелвином Ласки, редактором журнала «Энкаунтер», и с британским писателем Аластером Ридом. Или, скажем, передача о книге Йержи Косинского «Крашеная птица» (в ней описываются скитания шестилетнего мальчика, которого родители отправляют из большого города Восточной Европы в деревню). «В этой книге (без единого описания какого-либо важного сражения) говорится обо всем, что нам нужно знать о Второй мировой войне и, больше того, – в ней говорится о том, о чем бы мы предпочли забыть», – писал один из критиков. Название «Крашеная птица» взято из эпизода в книге: птицелов, с которым мальчик одно время жил, иногда забавы ради красил птицу в яркий цвет и отпускал на свободу; птица летела к своим, те не узнавали ее и раздирали на части. Эта тема «чужого» проходит через всю книгу…
Была и передача о книге Роберта Масси «Николай и Александра». Писатель и историк Роберт Пэйн писал в рецензии о необходимости исследования царствования Николая II, описания непредубежденного, точно документированного и достаточно яркого, чтобы читатели могли ощутить Россию Николая II как живой организм. По мнению Пэйна, Роберту Масси это почти удалось.
Помнятся и интервью с поэтом Биллом Инманом, ярым противником войны во Вьетнаме; с поэтом Оливером Смитом, в жилах которого текла индейская, негритянская и белая кровь. Он шутил: «Белые ненавидят черных, черные – белых, а мы – и тех, и других». Познакомила меня с Оливером Алла Кторова, он был ее соседом. Были передачи о большом американском поэте Джоне Берримане и о многих других американских поэтах и писателях. Передавали мы программы и о писателях Русского Зарубежья. Скажем, провели интервью с поэтом Иваном Елагиным; подготовили программу, посвященную выходу в свет, в издательстве Камкина в Вашингтоне, книги Ирины Одоевцевой «На берегах Невы». В ходе интервью поэтесса читала свои стихи. Прошла передача о Владиславе Ходасевиче.
В 1969 году вышла в свет вторая книга Светланы Аллилуевой «Только один год». Она писала: «Чем больше и глубже я понимала правду, тем страшнее для меня она становилась… Мне еще долго представлялось, что отец был сам жертвой системы, а не создателем ее и двигателем… Нет, жертвами были миллионы людей… А он дал свое имя системе кровавой единоличной диктатуры. Он знал, что делал, он не был ни душевнобольным, ни заблуждавшимся. С холодной расчетливостью утверждал свою власть и больше всего на свете боялся ее потерять… Он был инструментом идеологии, захватившей власть в октябре семнадцатого года… он не изобрел ничего нового и не придумал ничего оригинального… Получив от Ленина коммунистический тоталитарный режим, от стал его идеальным воплощением».
Алексей Черкасский, главный редактор отдела культуры, в прошлом был оперным певцом и состоял в руководстве Американского театра балета. У него была программа о разных видах сценического исскуства. Он также был прекрасным диктором. Его коллегами на этом поприще стали актеры Владимир Бастунов и Генрих Качинскас, внучка Льва Толстого – Вера, мои приятельницы – Тамара Стеблиц, Маша Грекова. Дочь Черкасского, Марианна, была известной балериной Американского театра балета.
Среди сотрудников культурного отдела на «Голосе» работали поэтессы Кира Славина и, позднее, Юстина Вл. Крузенштерн-Петерец, – с ней мы были в большой дружбе. Она посылала мои стихи в парижский журнал «Возрождение». Сообщения о культурной жизни Нью-Йорка мы получали от Людмилы Оболенской и Татьяны Геккер. Религиозные передачи – от архиепископа Сан-Францисского Иоанна (Шаховского).
Искусству радиовещания меня обучали нехитрым способом: давали переводить новости и читать их перед открытым микрофоном, писать тексты, вести радиопрограммы, проводить интервью, работать со звукозаписями. Другими словами, бросали в воду и смотрели – выплыву ли я? Поскольку устная традиция мне близка, я чувствовала себя в своей стихии. На курсах по репортажам с места событий я познакомилась с сотрудниками разных отделов, а также с будущим начальником «Голоса Америки» Биллом Харатуньяном.
В те годы жить в Вашингтоне было весело. Особым гостеприимством отличался дом Татьяны и Алексея Ретивовых. Таня работала в культурном отделе, Алексей – в политическом. Он был из пражской эмиграции, служил в РОА. Таня девочкой была эвакуирована из блокадного Ленинграда. Она выступала в эфире как Вера Спасская.
Ира Фирсова и я устраивали вечеринки в доме нашего приятеля Ноэля Маркуела. После работы сотрудники разных отделов ходили вместе ужинать в ресторан, в кино, в театр, на концерты, на выставки. Одно время в нашей компании был Сэм Вашингтон, потомок рабов. Как-то он пригласил меня полетать на небольшом аэроплане, совладельцем которого он был. Мы взлетели, и он дал мне возможность управлять самолетом, – ни с чем не сравнимое чувство отрыва от земли.
Начало шестидесятых годов было временем подъема и ветра перемен. Молодой президент Джон Кеннеди открывал новые страницы истории – принимались законы о равноправии негров; формировался молодежный корпус мира для помощи развивающимся странам; шло освоение космоса с подготовкой высадки на луне; работала программа культурных обменов с Советским Союзом. Все это отражалось в передачах «Голоса Америки». Помнится интервью с поэтом Стэнли Куницем и писателем Джоном Апдайком, побывавшими в Советском Союзе; в переводе на русский шел один из рассказов Апдайка. Незабываемы были поход Мартина Лютера Кинга на Вашингтон и его речь «We shall overcome» (Мы преодолеем). Помню, как я сидела в будке и работала над звукозаписью его речи.
Как гром среди бела дня – убийство президента Кеннеди, вслед за ним – доктора Мартина Лютера Кинга. Занявший пост президента Линдон Джонсон в своей политике осуществлял законодательство по расовому равноправию, он же развернул войну против коммунистов во Вьетнаме. Часть американского общества этому воспротивилась.
В 1964 году в «Голос» на смену Бармину пришел Терри Катерман, дипломат, работавший в Советском Союзе. Программы начали меняться, стали более разнообразными. Зазвучал джаз, очень в Советском Союзе популярный. Виллис Коновер вел джазовые передачи на английском языке, Мария Силиберти – на русском. Стало больше передач о разных сторонах жизни в Америке.
Частью новых сотрудников были дети русских эмигрантов – Тамара Домбровская, Лиза Борисова и др., другая часть – американцы разного этнического происхождения; среди них – Билл Мак Гвайр, Джон Олдридж, Джил Доуерти (позднее, она поступила на службу в CNN и была корресподентом в Москве после распада СССР).
Летом на стажировку приходили студенты; работать с ними было весело. Помнится, как один из них, хорошо знавший язык, сидя у открытого микрофона, изрек: «Сказать нечего. Молчу».
Терри Катерман поощрял импровизации у микрофона, не боялся акцента американцев. Начались веселые передачи для полуночников. В них участвовали Женя Никифоров, Ира Фирсова, Таня Ретивова, милая пара Юрочка и Шурочка Осмоловские, Зора Сафир и другие сотрудники помоложе. Я любила поддразнивать начальство: «Мы говорим-говорим. А нас не слушают – не слушают». Конечно, я ощущала, что слушают… Писала: «Простуда проглоченная согласная в сибирской стуже / Голос комками пыли в темном углу»…
Мы передавали репортажи о выступлениях молодых советских поэтов – Евтушенко, Вознесенского, Беллы Ахмадулиной – с записью их стихов. Вознесенский особенно это ценил. У меня хранится трогательный автограф Натальи Дудинцевой, написанный ею после выступления ее и Сергеева в Вашингтоне, и нашего с ними интервью.
В шестидесятые годы внештатной сотрудницей русского отдела стала писательница Алла Кторова, известная своей книгой «Жар-Птица». В свое время она вышла в Москве замуж за американского летчика, героя Второй мировой войны, Джона Шандора, и он привез ее в Америку. С ней мы очень подружились. Я ездила с сыновьями к ним в гости на дачу. Мужа своего Виктория звала «супчиком», от слова супруг.
Когда я в 1969 году летела на два месяца в командировку в Москву, провожавшие меня Люся Оболенская и сестра Галина говорили: «Подумай, ты летишь в страну, где все говорят на русском языке». В Москве мне рассказали анекдот: «Стоит человек, засунув большие пальцы в уши, крутит остальными пальцами. Его спрашивают ▒Что ты делаешь?’ – ▒Голос Америки в себе глушу’, – отвечает он…»
В начале семидесятых случайно встретила в коридоре Билла Харатурьяна, к тому времени начальника «Голоса Америки». Он посетовал: «В Калифорнии есть место для русскоязычного корреспондента ▒Голоса’, а в Русском отделе говорят, что им некого послать». «Ты знаешь, мне надо подумать о высшем образовании сыновей, там хорошие университеты, возможности стипендий. В Лос-Анджелесе живет много моих знакомых по Шляйсхайму», – заинтересовалась я. Билл спросил: «Ты умеешь править машиной?» – «Нет». – «Научись, – и место твое», – сказал он.
Я стала брать уроки вождения, проваливалась раз пять. Утешал меня милейший Сергей Якобсон, возглавлявший Русский отдел Библиотеки Конгресса, рассказывая, что и он неоднократно проваливался на этих экзаменах. Он был настоящим джентельменом. О брате своем, восхвалявшем Маяковского, отзывался неодобрительно. В Библиотеке Конгресса также работали Сергей и Татьяна Фесенко, поэтесса, составившая антологию поэтов русской эмиграции «Содружество». С ними я была в дружеских отношениях.
Когда в Русском отделе узнали о моих планах переезда в Калифорнию, начали меня отговаривать: «Тебе не жаль оставлять программу ▒Книги и люди’»? – «Нет», – отвечала я. Программу переняла Людмила Фостер.
Оля и Гарик Рабчевские устроили мне прощальную вечеринку, на которую собрались все мои милые друзья. Я уехала открывать себе и слушателям запад Америки. В Лос Анжелосе я провела около трех лет. Побывала на Аляске и в штате Аризона, у индейского племени хопи; часто ездила по работе в Сан-Франциско. В 1974 году я перебралась в Нью-Йорк и продолжила работать там корреспондетном «Голоса Америки» еще 13 лет.
Нью-Йорк