Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 279, 2015
«Связь
времен». Альманах. Ежегодник. – Сан-Хосе, Калифорния, 2013, 359 с.
Перед читателем –
юбилейный номер калифорнийского ежегодника «Связь времен» (ред. Раиса Резник). Юбилейным его хочется назвать не только по
причине «полукруглой» пятилетней даты издания, но также из-за его содержания, в
определенной степени – юбилейного. Щедрыми поэтическими подборками ежегодник
отмечает 90-летие известного нью-йоркского художника и литератора Сергея
Голлербаха; 75-летие со дня рождения израильской поэтессы Лии Владимировой;
70-летие филадельфийского поэта и редактора Игоря Михалевича-Каплана. Не забыты
и те, кого уже нет с нами – опубликованы подборки поэта, прозаика и переводчика
Рудольфа Ольшевского (к 75-летию со дня рождения) и поэта, прозаика и
литературоведа Михаила Космана (к 60-летию). Несколько юбиляров представлены в
альманахе статьями и очерками о них: со свойственной ей теплотой и глубиной
понимания Валентина Синкевич пишет о Сергее Голлербахе и вспоминает о Иване Елагине (95 лет со дня рождения), а в блестящем эссе
«Этот жокей» Ирина Машинская воссоздает живой образ Александра Межирова (к
90-летию поэта). Нужно сказать, что, благодаря деталям,
подобранным внимательным взглядом и переданным доброй рукой, две последние из
упомянутых выше публикаций не только предоставляют читателю возможность узнать
о поэтах из первых уст, – от тех, кто дружил или тесно общался с ними, но и
дополняют то, что смогли и успели выразить в своем творчестве сами поэты – о
себе и о своем времени. В этой связи хочется привести слова из письма
Елагина, цитируемого Синкевич, которые можно соотнести и со значимостью этих,
пусть субъективных, но многослойных и потому не менее ценных воспоминаний поэта
о поэтах: «Конечно, мне важна не вещь, как она есть, а вещь, как она видна
художнику. И художник для меня не тот, кто лучше изображает предмет, а тот, кто
лучше выражает себя в предмете. Время – кровь искусства. Вероятно, наше время
лучше выражается искусством смещаемых плоскостей, искусством, в котором сквозь
один слой проглядывает другой, т. е. такое искусство, в котором предмет
соотнесен с его психологической аурой, с его сонным подтекстом». И если время
действительно «кровь искусства», то художники, пишущие – артерии и капилляры
этой сложной и хрупкой системы кровообращения и обмена.
В настоящем выпуске
«Связи времен» прежде всего обращают на себя внимание
тексты, написанные не в столбик, а в строчку – и это не столь парадоксально,
как может показаться на первый взгляд, поскольку все, представленное на этих
страницах, включая прозаические тексты, связано с поэзией и поэтами. Самым
объемным и при этом увлекательным, захватывающим материалом выпуска
представляется интервью Ирины Чайковской с Соломоном Волковым «Иосиф Бродский:
с разных сторон». Подзаголовок этой беседы не обманывает читателя – образ
нобелевского лауреата действительно оказывается многосторонне освещенным и, в
определенной мере, дополненным даже для тех, кто читал знаменитые «Диалоги».
Более того, портрет поэта подан без пресловутого «хрестоматийного глянца», но и
без предвзятости, а многочисленные детали, штрихи и «закулисные истории» не
меняют нашего представления о поэте, но несомненно
обогащают его образ. Сохранение такого нелегко дающегося баланса между фактами
и интерпретацией, событиями и их осмыслением – заслуга как интервьюируемого,
тесно общавшегося с Бродским, так и интервьюера.
Поскольку речь
зашла о прозе, то нельзя не отметить отрывок из воспоминаний Дмитрия Бобышева
«Я здесь. Человекотекст», увидевших свет более десяти лет назад, однако
читательское внимание к которым не ослабевает ни при втором, ни при (много-) повторном чтении. Публикуемый на страницах ежегодника
отрывок взят из третьего тома книги и повествует о первых порах эмиграции, о
чем свидетельствует название приведенной главы: «Новый американец».
Примечательно сформулированное поэтом для самого себя определение эмиграции:
«…переживание эмиграции и выживание в ней я стал считать исключительной, даже
элитарной школой жизни, своего рода дополнительным ▒высшим образованием’».
Вообще, ощущение «отторженности» – одно из стержневых настроений этой
своеобычной летописи, бобышевского пристрастного автопортрета в параметрах
группового снимка, сделанного на фоне Ленинграда середины прошлого века…
По аналогии с
предыдущими выпусками, большую часть альманаха занимают публикации
авторов-эмигрантов. Однако при чтении ежегодника меньше всего думаешь об этом,
подчас кажущемся сугубо формальным, разделении. Общность пространства, конечно
же, обусловлена не только фактом общей обложки и скрепляющего переплета, но и
четко соблюдаемой композицией сборника, к пятому году издания успевшей стать
своеобразной меткой «Связи времен». Как обычно, этот выпуск состоит из
множества звеньев – то очевидных, то неожиданно и благодарно обнаруживаемых
внимательным читателем. Составные этой цельной галереи рождаются по разные
стороны географических границ. В качестве очевидного примера
упомяну лишь рецензию Ирины Чайковской (Бостон) на книгу Натальи Гранцевой (Санкт-Петербург)
о Михаиле Хераскове, в то время как более скрытые переклички рассыпаны по всему
ежегоднику, например: лейтмотив объятия в стихотворениях Ирины Машинской
(Нью-Йорк), Рины Левинзон (Иерусалим) и Андрея Новикова-Ланского (Москва);
образ колокола у Дмитрия Бобышева (Шампейн) и Виталия Амурского (Париж);
образ дракона у Бориса Кокотова (Балтимор) и Ирины Акс
(Нью-Йорк); тема отцовской любви у Бориса Кокотова (Балтимор) и Яна Пробштейна
(Нью-Йорк) и т. д. И если полностью отстраниться от сухих цифр, намеренно
игнорируя численное соотношение поэтов диаспоры и метрополии, то осознаешь, что
главным критерием редакторского отбора остается эстетическая качественность
представленных на этих страницах текстов. К лучшим поэтическим подборкам
настоящего выпуска следует отнести подборки Натальи Гранцевой («В этом городе
больше не живет Ленинград, / Он рассеялся, будто болотный смог, / Он не знал,
что станет забвенью брат, / Намывной истории островок»); Ирины
Машинской («Не открывая глаз, проснуться – / один на всем прохладном плоском
гладком циркуль, / потом, бегун на амфоре, рывком / согнуть колено, потерять
носок / и взять диван, весь, весь до горизонта. / Задеть за край. Не
знать, когда тебя / обнимут сзади и легко придвинут / к себе»); Михаэля Шерба
(«Поезд змеей прополз, сизой гарью навзрыд дыша, /
Полый, стежками окон насквозь прошит. / Грустно скрипели початки в пустых
мешках. / Падала шелуха с пухлых губ твоих»); а также
отдельные стихотворения Юрия Казарина, Рины Левинзон, Виктора Голкова,
Александра Калужского, Татьяны Кауновой и других поэтов.
Собственно, так –
по гамбургскому счету – оценивается богатая подборка талантливой и самобытной
московской поэтессы Марии Ватутиной. Нужно признать, что эта поэзия избытка
собственного «я», частоты упоминания души и имени Господа, иногда может вызвать
отторжение – самозащитный жест от безудержного напора чувств. Однако, сказав
это, моментально одергиваешь себя, будто бы ощущая за спиной дыхание Георгия
Адамовича, некогда корившего Марину Цветаеву за эгоцентризм (а Ватутина, вне
сомнения, продолжательница именно «цветаевской ноты») и лишь однажды
проговорившегося о той радости, которую вызывает «встреча с человеком» в
отдельных образцах этой «безмерной» лирики. Для Ватутиной нередки и неслучайны
такие стихотворения, в которых частное становится общим; иными словами, при
сохранении узнаваемых ватутинских красок и обертонов, то, о чем говорит поэт,
на самом деле, – многолико и многоголосо. Ее стихотворение «На пеленальном
столике в пеленке…» – неразъемно, как неотделимо рождение от смерти, начало
от конца, младенчество от старости, а также от всего того, что живет, говорит,
любит и страдает между этими условными дихотомиями: эмоционально напряженное,
глубоко прочувствованное, дочерне-материнское… Приведенный ниже целиком текст
Марии Ватутиной спаян и объединен этими «немыслимыми связями в котле / всего,
что происходит на Земле»…
Связь поколений – связь времен.
На пеленальном столике в пеленке
Свершившееся чудо о ребенке,
В котором миг за мигом все черты
Меняются: вот я, и тут же – ты.
Нет, ты не видишь. Как же ты несчастен!
В далеком доме, где уклад всевластен,
И распорядок жизни предрешен:
Не знаешь ты, как оживает он!
Как человек рождается на третий,
На пятый день, как в сонме междометий
Лепечет он случайное «люблю».
Как я ему тебя любить велю.
Рождается он медленно, как зданье
Возводится, как будто есть заданье
И план постройки, и огромный кран –
Чтоб в небо рос. Он будет великан.
Я молча плачу, превращаясь в млеко,
О том, что ты не видел человека
Возникновенье; что – ценней всего
Учиться у младенчества его.
Но вот на старой койке, на клеенке
Свершившееся чудо о ребенке,
Прожившем долгий жизненный отмер –
Он старость, он руина, он Гомер.
Он внутреннего зрения рассказчик,
Мне жаль тебя, беспечности образчик:
О сколько этот пламенный слепец
О жизни может ведать под конец.
Не наблюдая старости воочью,
Что знаешь ты о жизни? Трель сорочью
Про скоротечность дней и бег эпох…
А старость знает, что такое Бог.
А старость – это стройными рядами
Воспоминанья, щедрые плодами:
Немыслимыми связями в котле
Всего, что происходит на Земле.
Мой дом уснул, со старцами, с дитями,
Они несутся встречными путями,
Люблю их снов земную благодать.
И так легко! Тебе не передать.
Марина Гарбер,
Люксембург