Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 279, 2015
Елена Владимировна Крикливец родилась и живет в городе Витебске. Кандидат филологических наук. Доцент кафедры литературы Витебского государственного университета. Автор сборника стихов «На грани света». Лауреат VII Международного Пушкинского конкурса (2007, Россия), Международных литературных конкурсов: «Северная Аврора» (2012, Россия); «Мир без войны и насилия» (2013, Польша); «Словенское поле» (2013, Россия); «Литературная Вена» (2013, Австрия); «Русский Stil» (2014, Германия); «Арфа Давида» (2015, Израиль).
* * *
Заболеет душа и внезапно сорвется к истокам
за такою строкой,
чтобы истина в ней ужилась.
Ты отыщешь ее на скрипящем крылечке высоком,
с постоялой лачугой почувствовав странную связь.
Засыпает листва эту землю и эту обитель.
Вечереет уже, и давно отправляться пора,
но склонит виновато седую макушку смотритель:
«Так ведь нет лошадей…» –
И приходится ждать до утра.
А когда поутру упакуешь бельишка и снеди,
и, как бедная Дуня, помедлишь у старых ворот,
и потом напрямки по разбитой дороге поедешь,
там, в осеннем тумане, шальная Тамань промелькнет.
Поистлеют слова, как привычные телу обноски,
и не встретится тот, кому жить на Руси хорошо.
Ты напьешься беды и пойдешь босиком по-толстовски…
Он ведь тоже искал,
да, признаться, навряд ли нашел.
* * *
Тургеневский кружился листопад,
глубокий пруд без меры осыпая.
Сюда пришла я просто наугад,
доверчиво,
за солнцем,
как слепая.
И был каким-то вяжущим покой,
и мысли без конца и без начала.
Над этой неподвижною водой
я очень долго, помнится, стояла,
в руках кленовый листик теребя,
как барышня из N-ского уезда…
Вдруг заглянула,
может быть, в себя,
а может быть, в чернеющую бездну
и отшатнулась.
Только горький крик
застрял в груди
и небо потемнело.
О том, что мне открылось в этот миг,
я никому поведать не посмела.
…Блестит на окнах тонкая слюда –
мороза филигранная работа.
Но вновь и вновь мне хочется туда,
где черный пруд и листьев позолота.
* * *
Когда погребают эпоху,
надгробный псалом не звучит…
А. Ахматова
Ни стона, ни горького вздоха –
кладбищенский строгий уют.
Здесь снова хоронят эпоху
и снова вороны снуют.
Процессия курит в сторонке.
От заступов комья летят.
«Об этом расскажут потомки», –
могильщики пьяно твердят…
И ты, безусловно, намерен
исполнить отцовский завет.
И прошлое загнанным зверем
рванется из чащи на свет,
в убийственной жажде спасенья
помчится быстрей и быстрей
туда, где в угодьях осенних
плывут голоса егерей.
* * *
Прошедший век с просевшим домом
уже никто не покупал.
Лицо в оправе из картона
смотрелось в крошево зеркал…
А в этом мире тоже жили –
не приходили на постой.
Там петли заячьи кружили
от первопутка до Страстной,
и пелись песни без начала,
и пились вечные сто грамм,
и плавно лебеди качались
на серой вате между рам.
Ушло. Растаяло. Забылось…
Лишь при включенном ночнике,
смеясь, – от бабки научилась, –
она гадала по руке.
И было невдомек обоим,
читавшим линии судьбы,
как сложный вензель на обоях
похож на заячьи следы.