Письма В. Маркова И. Чиннову (Публ. – О. Ф. Кузнецова)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 279, 2015
20
января 1958 г.
Дорогой Игорь
Владимирович!
Вполне
допускаю, что я парижскую «ноту» не понял, но «нота» вообще что-то вроде
«социалистического реализма».
Вряд ли сам Адамович до конца разбирается в ней. Во всяком
случае, лицу постороннему, вроде меня, нельзя не писать об этом глупостей, ибо
я к «кругу» не принадлежу – и «нотой» не «дышал» (если Вас устраивает такая
катахреза). А в общем, я хотел бы вместо Адамовича нового Саводника1, который бы точно, по-букварному, сказал: вот
что это такое и принадлежат туда такие-то. Кроме того, Вы же сами сознались,
что Иванов иногда притихает (стало быть, как я и сказал, включает в себя
«ноту»), но тут же Вы эзотерически добавляете, что эта тихость какая-то другая.
Вы бы уж дали классификацию тихостей какую-нибудь*.
Но это все ерунда.
Я допускаю, что сделал ляпсус, – не ищите там заднего смысла, просто, видимо,
ошибка, и все. А с Адамовичем просто: он однажды обругал меня печатно – было
это неожиданно о вещи, которая у меня получилась, с целью «уничтожить», а я
терпеть не могу «коварства» и подъебов Серебряного века, да и ничего ему
плохого до того не сделал. Сперва я думал сдержаться и подождать с годик, м. быть, он прав. Сейчас, подождав, вижу, что неправ, – и жду только удобного случая для оплеухи. Жаль,
что пропустил таковой после его статьи о Цветаевой, но я тогда был по уши в
экзаменах.
Я все еще по уши в
диссертации и не могу быть человеком даже, не то что
критиком или поэтом. Вот хотелось бы с Вами поговорить о Ваших стихах, но для
этого надо перечитать весь сборник – не потому что все забыл, а просто –
разговор с поэтом о его стихах обязывает. А у меня на столе папки с бумагами по
Хлебникову: надо писать примечания к диссертации, а то не выйдет к сроку. «Монолог» я очень ценю, а если и ругал его (не помню, правда, ругал
ли), так и Вы, верно, многих ругаете, зная, что это хорошо. Ругаете,
потому что есть лучшее, – обычно, в прошлом, и с ним неизбежно сравниваешь. Это
ругаешь не поэта, а время, которое не дает ему быть цельным, большим. Ведь и Вы
в «Опытах» на «идеологический» вопрос очень трусливо ответили. Так и все мы.
Вот в «Опытах» – отрывок из Ремизова2:
какая роскошь, уверенность руки, слияние духовного и мастерства, и после этого
ценимого мной Варшавского читать нельзя: скука. Так и меня нельзя читать после
настоящего. Всегда свойственно преувеличивать старые времена, но мы явно живем
в непоэтическое время и не виноваты (как хорошо писал, скажем, Полонский, если
бы жил при Пушкине, при котором и С. Аксаков писал неплохо). А ругань вещь
хорошая. Мы с Моршеном3 камня на камне не оставляем, обсуждая собственное. Это неплохо, прямота все-таки достоинство (у
Адамовича его не хватает), и мы обязаны ее противопоставить Серебр. веку.
Вот намолол ерунды.
Не обижайтесь. Очень был рад Вашему письму.
Ваш В. Марков
[Приписка на полях]
Ваша «отмена дифтонгов» меня позабавила: Вы что ж – в русских «май», «мой»
хотите за два слога считать?
——————————————
* Если Штейгер –
типичная «нота», то и Ахматова – «нота». А если «нота» – Червинская, так что
тогда так много говорить об этой ноте. Я не против Червинской, но это все-таки
не первый размер.
______________________________
Публикуемые письма
В. Ф. Маркова 1950–1960-х годов находятся в архиве И. В. Чиннова, хранящемся в
«Кабинете архивных фондов эмигрантской литературы им. И. В. Чиннова» ОР ИМЛИ
РАН, фонд 614. Всего в фонде сохранилось 32 письма Маркова. Письма Чиннова к
Маркову (сохранилось семь писем в виде ксерокопий) относятся к более поздним
годам и в настоящую публикацию не включены.
1. Саводник В. Ф.
(1874–1940) – автор учебников по русской литературе в дореволюционной средней
школе и книг о русских поэтах.
2. В журнале
«Опыты» № 8 за 1957 год напечатана глава «Истины» из не изданного тогда романа
А. М. Ремизова (1877–1957) «Плачужная канава». У В. С. Варшавского
(1906–1977) там напечатана статья «К разговорам о Дудинцеве».
3. Моршен Николай
(псевдоним Н. Н. Марченко, 1917–2001) – поэт второй волны эмиграции, переводчик.
Автор нескольких поэтических сборников. Несколько лет, до отъезда Маркова в
1957 году в Лос-Анджелес, они с Марковым были соседями – оба жили в Калифорнии,
в Монтерее. Там Моршен преподавал русский язык в Военной школе иностранных
языков (Army Language School).
4
апреля 1958 г.
Los Angeles
Я устал как черт,
Игорь Владимирович (все проклятая диссертация)1, но не хочу больше
откладывать ответ Вам, так что не принимайте признаков усталости за признаки
равнодушия или Бог еще знает чего.
В общем, Вы – поэт
с головы до пят: готовы защищать свои строки с оружием в руках и насильно
втолковывать скрытые их красоты бревну вроде меня2.
Я же, когда почувствовал равнодушие к тому, что мною написано, решил: очевидно,
я не поэт – и вот перестал писать. Да и не только в стихах. Не так давно Вишняк
в двух газетах обвинил меня в литературном невежестве – и
несмотря на то, что он был совершенно неправ, – и был в моих руках: можно было
его смешать с грязью, если ответить на это, – я все же предпочел пятно на
репутации в глазах человека, ни черта не знающего, – письму в редакцию с
опровержением.
Отвечаю вразброс на
отдельное, не пробуя создавать иллюзии «дыхания» в письме:
Жизнь в 2 слога
считала не только Цветаева, но и Лермонтов. Я не говорю о
Хлебникове с его «кругол», «смугол», «жезел» (жезл) и то «досок», то «доск» –
как придется (я уж не говорю о сочетании с «р», которое становится слоговым у
той же Цветаевой. «Петр» – 2 слога, вспомним рифму А.
К. Толстого – театр – регистратор). Но представителю парижской ноты было
бы неудобно и неприлично следовать Хлебникову.
(Бумага тонкая, на
обороте ничего не прочли бы, т. что перехожу на другой лист). Вообще, я замечаю
у Вас признаки футуристической ереси в В/3
рассуждениях о дифтонгах. Если узнает Адамович, не миновать Вам экскоммуникации.
Насчет Георгия
Иванова – вместо ответа хочу сменить тему: он в госпитале. Как бы нам
организовать ему в Европе и в Америке сумму денег для лечения4.
Будут у Вас какие-нибудь идеи? Давно пора сделать свой литфонд и давать
действительно по заслугам. Если б мы, поэты, помогали другому, большему поэту,
это было бы наше величайшее творческое достижение.
То, что у Тютчева
есть ахматовские строки (как у Жуковского – языковские, некрасовские, тютчевские)*,
– только интересно, Ахматову не упраздняет, ибо Ахматова шире этих двух
строчек, – у нее свое место, и немалое, а есть ли такое у парижан, не уверен.
Это все совпадения, но ведь мы с Вами говорим полемически, как 2 современника.
И вот я могу обойтись без Парижа, а без Иванова нет.
Насчет же
Чайковского могу только сказать, что никаких кастрюль в «Щелкунчике» нет, и
модернизмом там не пахнет, – я его наизусть знаю (скорее, можно найти модернизм
у Глинки). Вы, вероятно, видели балет в какой-нибудь творческой переработке в
Мюнхене.
Насчет Вашей «ноты»
почти готов признать В/ правоту – прежде всего, Вы ее
знаете и чувствуете лучше меня. Все же суть Иванова не в надрыве. Отказ от красивого не у одних парижан тоже (у футуристов почище).
Главное же – ни один парижанин не написал бы «Полутона…», «Желтофиоль»5
– т. к. не вышло бы. А что до нищеты – то парижане носят свои лохмотья, как
знаменитая модель.
Что стихи для меня
нечто смысловое – новость. Я всю жизнь протестовал против только смыслового
отношения к стихам. Но, конечно, я могу у Вас чего-то не слышать. Каждый из нас
чего-то не слышит. Тут другое: у Вас в стихах
изощренный звук, но они не словесны, а смысловы, звук Ваш лишь лакировка, он
сверху, не идет из сущности слова (как и у большинства поэтов, даже
замечательных, – не бойтесь, Вы в хорошей компании). У Вас – смысл очень тонко
аллитерированный и вокализованный. Но звук дело второе, а словесность –
примарна. Я люблю, чтоб слова задевали меня за зубы, у Вас же слова часто
прозаичны. (Почему я вспомнил о прозе Цветаевой – п. ч. у нее проза словеснее
Ваших стихов).
Но
спорить и ругаться надо лично, так не выйдет (а то я бы сказал Вам о «глухом
звуке», кстати,
терпеть не могу
Дебюсси, обожаю Верди) – но я в Европе не скоро буду (хотя кто знает?). А стихи
Ваши я очень ценю и ругаюсь так – в письме, а в статье хвалил бы. Если же какой
дурак задел бы Вас газетно-публично, я бы от него
мокрое место оставил: у меня сильно развито чувство esprit de corps6. Я только,
как современник, против Вашего «направления», мне иного хочется, а что в своем
роде Вы виртуоз и достигли высот – кто ж отрицает?
В общем, Вы очень
трогательно мне «объяснили» все свои звуковые эффекты, которых я так бы не
заметил. <…> По-моему, все «молодые» – от Вас до Моршена – не делом
занимаются. В чем же «дело», спросите, – толком еще не знаю, но думаю, что сам
бросил стихи, главным образом, из-за этого. Так, как Вы и Моршен, я бы тоже
мог, ну, немного хуже, – не в этом дело. Но это все не дорога, есть в этом
какая-то самоуспокоенность.
Несколько поразило
меня, что Вы ставите мои «максимализмы» рядом с «нигилизмом». В этом м. б. ничего глубокого нет, но я как-то первый раз об этом
задумался, и это м. б. очень правильно.
Любезно Ваше бытие
многим – о Вас писали большие статьи, Вы признаны, так что кому-кому, а Вам
жаловаться нельзя.
А
«промежуточные ценности» должны быть гениальны (Пушкин, Моцарт, Расин), тогда
это мое самое святое, если ж нет – тогда я хочу энергии (Некрасов, Верди –
которые внутренне не мои).
Сейчас меня
беспокоят больше «забытые» – Фет, например, даже Бенедиктов.
Если 6 понимают в
стихах – это большое счастье, из них вчитаются двое – это уже роскошно. Чего ж
Вы сетуете? Это Вы максималист. Верно, лаврового венка захотели?
Меня
в Хлебникове больше всего удивляет даже не ритм (его переходы размеров –
раннее, потом он пришел к вольному стиху, на котором русская поэзия будет потом
строчить, – сейчас его никто не знает), а его свобода слова, полная
независимость от акмеистов разных канонов, что слово должно быть точным, должно
«стоять» и т. д.
Моршен –
высокомерен? Он ленив и добродушен. Пишите. Ваш В. Марков
——————————————
* Это, кстати, мой
любимый спорт: находить в одном поэте другого – без всяких выводов.
___________________________
1. Диссертация о
поэте В. Хлебникове, которую Марков только что защитил.
2. И. Чиннов спорил
с В. Марковым относительно его оценки «парижской ноты».
3. Написание В/ вместо «Ваш», «Вам» характерно для писем В. Маркова.
4. Деньги были
собраны, но лечение не помогло. В августе 1958 года Г. Иванов умер в Йере на
юге Франции.
5. Названы стихи
Георгия Иванова. Упомянутое стихотворение Иванова «Полутона рябины и малины…»
посвящено Владимиру Маркову.
6. Дух
корпоративности (фр.)
6
ноября 1958 г.
2943
Selby A., L. A. 64, Calif.
Дорогой Игорь
Владимирович!
Ругал Вас за
неписание, а теперь сам застрял. Занят чертовски и все
таким неинтересным, что и рассказывать неохота.
Вы спрашиваете о
моей статье о Хлебникове, – но статья давно напечатана
в 22 № «Граней», а речь, видимо, шла о диссертации по-английски – скучный
кирпич в 500 стр., из них 1/10 библиография.
Вейдле1 меня «самым талантливым в эмиграции» не
объявлял, это Вы шалите. Говорилось о новой эмиграции, т. е.
вроде Пушкина о Карамзине («Чья у нас лучшая проза? Карамзина. Это похвала еще не большая»), или еще точнее – на безрыбьи и т. д.,
т. к. новая эмиграция талантами не блещет. Да, в общем, то же можно
сказать и о старой 2-го поколения. После Иванова ждать
некого. Я вот просматриваю сейчас старые номера «Совр. записок» – и ведь не
задерживается внимание на всех Ваших Присмановых, Червинских, Поплавских,
Ладинских, Смоленских, Штейгерах (даже Штейгерах). Ведь в «Совр. записках»
удобно: фамилия автора только в конце, т. ч. читаешь без гипноза. И вот: прочел
4 №№ и задержался на 2-х стихотворениях только (ранее мне не знакомых), после
одного стояло: Гиппиус, после другого: Ходасевич.
Возвращаясь на
секунду к Вейдле, должен еще присовокупить, что Вейдле при всем его авторитете
не сравнится с Адамовичем по «влиянию на массы», так что не скромничайте: Вы
имеете лучшую рекламу, чем кто другой. В общем, Вы ее и заслуживаете, но я бы
лично Вас скорее ругал (не сердитесь!), пока не начнете писать на пятерку с
плюсом (ведь плюс делает разницу, пятерка без него ничто). И ведь у нас «с
плюсом» теперь никто не пишет. Я бы даже и Пастернаку за его последние стихи в
«Живаго» плюса бы не поставил (но тут еще я не разобрался). А что, например, В/
стихотворение в последнем «НЖ»2? – Бальмонт. Вот куда ведет Ваша
«тончайшая» музыка. Плюньте на Адамовича и попробуйте дать кому-нибудь по морде в стихах (хотя бы тому же Адамовичу – нет, струсите,
Вы его больше боитесь, чем Пастернак «гнева народных масс»).
Вы пишете, что
обставляли комнату – искали «идеального сочетания картин». Вот отсюда и такие
стихи. Зажирели мы (и я тоже – я не одного Вас, – однако я хоть стихов не
пишу). Пастернак нам хороший пример, как это ни кончилось. Иванов тоже пример: умер
поэтом. Кланяться в пояс ему на могилу не пойду, это поза для «идеального
сочетания картин». Получив известие о нем, о смерти, я вышел в сад, посидел там
один, помолился, поговорил с ним – он услышал, – а потом в церкви свечку
поставил (в костеле, православной поблизости нет).
Вы простите, что я
Вас колю, но меня литература в эмиграции как-то больше и больше давит. Все мы
зажиревшие трусы и нытики. Что с этим делать, не знаю, но жить так очень
трудно. Настоящего все меньше (особенно после смерти Ремизова и Иванова). А
ведь дал нам Бог таланты, но что мы с ними сделали? Ведь за это спросится.
Брат Хлебникова был
в Париже? Вы уверены? Можно достать его адрес?
Нового у меня
ничего. Вот приблудилась большая черепаха. Взял ее – живет в гараже, гуляет по
саду, жрет салат (по кочну в день). Назвали Машкой. Привет всем, кто меня
знает. Особенно Вейдле. Пишите. Ваш В. Марков
Р. S. Как Вы, Россию уже освободили?3 Или еще нет?
_____________________________
1. Вейдле В. В.
(1895–1979) – историк искусства, специалист по теории литературы и
стихосложения, литературовед, автор нескольких книг.
2. В «Новом
Журнале» № 54 за сентябрь 1958 года есть стихотворение И. Чиннова «Я все еще
помню Балтийское море…»
3. И. Чиннов
работал тогда на радиостанции «Свобода».
5
июня 1959 г.
Los Angeles
Дорогой Игорь
Владимирович!
Ваше последнее
письмо кончалось словами «не забывайте», а вот забыл на целые шесть месяцев.
Слово «занят», ей-Богу, не отговорка. Вот сейчас вздохнул, а то все надо было
что-то кончать к сроку или куда-то спешить. Статьи, большей частью
компилятивные, нужны для «карьеры», а преподавание на вечерних курсах и
переводы – для денег. Жизнь тут в Лос-Анджелесе дорогая, а главное, надо
посылать время от времени посылки семье в Россию, а рабоче-крестьянское
правительство дерет страшно за них, на пошлины уходит столько же, сколько на
сами вещи.
Читал разбор Юрием
павловичем В/ двух стихотворений1. Мне это
очень много дало, но он Вас возводит на пьедестал, а это не дело. Рановато. Еще
земля на могиле Иванова не высохла, да в этом отношении и не высохнет. Мы все
щенки, «богатыри – не вы» и т. п. А Иваск ставит Ваше имя рядом не только с
Пушкиным, но и с Батюшковым, – и тут меня слегка мутить начало. Современников
надо ругать – по-дружески, конечно, ибо поэты чувствительны и им больно.
Однако это все об
Иваске. Вы же пишете: «мое стихотворение рядом с этим просто не существует».
Вот за это молодец. Из такой скромности настоящее только и рождается. А за
Бальмонта не обижайтесь, я это не издеваясь говорил,
не только, чтоб позлить Вас. Пусть у него грубее эвфония, но зато он размером
больше. Да и ведь у него тоже все «мерцает». Ну, Бог с ним. Вот если б Вы, с В/ эвфонией, одухотворились до Жуковского, оставили бы
парижское нытье, послав на хер Адамовича с его (и Вашими) легкими разговорами о
смерти, был бы другой коленкор. Тогда и я бы, чего доброго, стал Вас «возводить
на престол». А то есть во всем этом трагизме Вашем известная smugness2 (Шишков,
прости, etc.).
Это ведь характерно, что Вы сожалеете после смерти Оцупа3 и Иванова,
что не сказали им при жизни хорошего. Нужно друг другу говорить как неприятную,
так и приятную правду, – от этого легче жить и говорить.
А что Ульянов будто
бы меня возвел на престол, это Вы что-то зарапортовались. Во-первых, он такого
не делал, а во-вторых, если б я какого-нибудь задрипанного престола в
какой-нибудь узкой области и заслуживал, не Ульянову возводить меня. Если б это
«возвели» Вы или Адамович – несмотря на то, что Адамовичу я «не простил», а
Вашу Музу, как видите, неприлично пощипываю, – я бы сказал какую-нибудь
гадость, но внутренне обрадовался бы. Вы оба – из ордена. Ульянов же не нашего полку, он посторонний человек в литературе, хотя и
очень талантливый публицист. Но нужно отдать справедливость: он правильно
сказал, что я не критик, а что-то другое («эссеист» будет правильным словом), и
правильно пропустил мое имя, перечисляя поэтов.
Вообще, вся эта
полемика4 – скандал. Непричастный к
литературе, но одаренный человек поднял какие-то вопросы (некоторые из них не
такие уж неважные), но дискуссию люди литературы пустили в совершенно
ложную сторону. Я уж не говорю о нелитераторах: те просто обрадовались
случаю поругаться о «новых» и «старых». Но вот Одоевцева неплохо ответила
абсолютной чушью, заслонившей даже то справедливое, что в ее ответе было.
(Например, что Ульянов в поэзии мало смыслит). Потом началась уж чистая
гоголевщина: Ариэль, какая-то дама на Ш. (утверждают, что под обоими
псевдонимами скрывается сама Одоевцева) начали обсуждать возраст Кленовского.
Почему, дескать, не признался сразу, что ему за 60, другое бы было дело.
Кленовский, тем
временем, выпустил очередную книгу5, похожую на три предыдущие – и
эту книгу под сурдинку, в письмах, поспешили «признать» великие мира сего
(Адамович, Берберова и др.), – т. е. в письмах сообщили ему, что это его
лучшее. А это вовсе не лучшее (хотя и неплохо). Просто всем им стало уже
неудобно продолжать его игнорировать. Кленовский, конечно, заслуживает
всяческих похвал. Он герой не моего романа, но публично я бы его признал и Вам
бы посоветовал – из-за того же
«возраста» хотя бы. И он, хотя менее совершенный поэт, чем Вы, духовно шире Вас
(хотя и его духовность узковата – антропософские псевдовысоты).
Возвращаясь к
полемике, в последнем ответе Ульянов совсем оскандалился, не сумел ответить
Одоевцевой, куда талант делся. Я бы на его месте задрал бы ей юбку и всыпал.
Было легко.
Ну, Бог с ними, что
Вы пописываете? Или весь ушли в борьбу с большевизмом? Как обстановка квартиры
– вдохновляет теперь? Несмотря на всю язвительность, шлю искренний привет.
Ваш В. Марков
_____________________________
1. Ю. Иваск. «Разбор двух стихотворений
Игоря Чиннова» (на правах рукописи). Канзасский университет, США, 1959.
2. Самодовольство (англ.)
3. Оцуп Н. А.
(1894–1958) – поэт. Жил в Париже. Автор нескольких книг стихов. Редактор
парижского журнала «Числа», где Чиннов печатался в 30-е годы.
4. Николай Ульянов
писал о том, что после смерти Георгия Иванова Дмитрий Кленовский вполне может
занять «кресло первого поэта эмиграции», хотя он и пишет в традициях акмеизма.
Эта приверженность старине, с точки зрения Ульянова, как раз и хороша, так как
за последние тридцать лет прогресс в поэзии очень сомнителен. Ирина Одоевцева в
статье «В защиту поэзии» («Русская мысль» от 12 марта 1959 г.) возражала. В статье она развеивала миф о
каком-то особом «признании» Кленовского ее мужем, Георгием Ивановым.
5. В 1959 году
вышла книга Д. Кленовского «Прикосновение».
16
февраля 1960 г.
Los Angeles
Дорогой Игорь
Владимирович.
Как поживает
российский Верлен, которому сам Ю. Трубецкой посвящает стихи1?
Шутки в сторону, мне очень понравилось В/
стихотворение в «Воздушных путях»2, м. быть именно потому, что
краски жирнее, чем обычно, положены. А то из-за «тонкости», «тихости» словесная
фактура у Вас часто до того бледнеет, что исчезает, остается одно «содержание»,
им же Вы не блещете, – это все одно и то же настроение, заранее известное. Даже
это стихотворение Вы подпортили манерно-парижским «содержанием» в самом конце,
а так – прелесть.
Два остальных
«избранных» не ахти. У кленовского неплоха первая строфа с ее глагольными
рифмами, потом делается этот глупый диссонанс сосо («с осокой») и, наконец, –
«этюд Шопена, строчку Блока» и еще что-то – это уже просто Северянин. Да и
должен знать поэт акмеистской выучки, что такой подбор – Шопен, Блок – вряд ли
укладывается в понятие «скупой музы».
Моршен гораздо
крепче и лучше, да и к сборнику подходит по всем швам, но самостоятельной
ценности мало, да и конец глупый.
О себе писать
нечего. Я – шпион в стране филологов, вернее – двурушник, притворяюсь ученым, а
на самом деле – неудавшийся поэт. Занят страшно, но
все такой белибердой, что и писать скучно. Кое-что хотелось бы набросать,
например, статью о свободе поэзии (Пушкин, Фет, Кузмин, Хлебников), да минуты
не найти.
Вы спрашиваете,
когда моя книга. Уже вышла, пишет Прегель3. Но ко мне не пришла еще.
Впрочем, о какой книге Вы спрашиваете? Я – о «Гурилевских романсах», а есть еще
книга по-английски о Хлебникове, но это так, для научной карьеры. К тому же,
она переделывается, да и вообще неизвестно, примут ли ее к напечатанию. А
«Гурилевские» – что ж «Гурилевские»? Это написано 10 лет тому назад, даже
больше. Перевернутая страница, т. ч. я хвалу и клевету буду «преемлеть»
равнодушно.
Смоленский в стихах
о Пастернаке4, конечно, чистый осел, и за
ослиностью даже толику таланта, отпущенного ему, не рассмотреть. А вот Зайцев
«возвел» его недавно5. Впрочем, кого не возводят. Одни – Вас, другие
– Кленовского, третьи – Елагина. Того и гляди, меня возведут после выхода
«Гурилевских». Вот тогда посмеюсь над Вами: потому что уж я-то никак не
претендую, вы же все, включая Моршена, снедаемы честолюбием, сколько бы ни
утверждали обратное.
Что «День бледнеет
понемногу» – чистый Иванов, – я писал, кажется, в 52 г. в мюнхенском сборнике
(«Лит. современник», что ли?)6.
Кстати, об Иванове.
Одоевцева пишет, что нужны деньги на перенос его тела в Париж в «постоянную»
могилу. Дело в том, что он похоронен в Hyeres в общей могиле7, и
через 3 года на него кого-нибудь положат. В общем, совсем как у Моцарта. Меня
все это сразило. Как так могло получиться? Почему тогда никто не ударил в
набат? И вообще, не подвирает ли Ирина? У меня есть
сведения, что в момент его смерти у них была достаточная сумма на похороны, я
сам доставал эти деньги (не на похороны, конечно, это было еще до смерти). Все
это между нами, конечно, и ради Бога не доводите до Одоевцевой мои сомнения, но
известно ли Вам вообще об этом? Надо срочно что-то делать, это скандал.
На фотографии – я
несколько лет тому назад (лет 5), но похож. Как писали на карточках советские
девушки в колхозах:
Если встретиться нам не придется,
Если злая разлучит судьба,
Пусть на память тебе остается
Неподвижная личность моя.
Почитать бы хороших
стихов. По-настоящему меня восхищает Пушкин (я тут на днях впервые прочел
«Анжело» и опупел) и – если подумать (но не тогда, когда его читаю) –
Хлебников. Пишите. Ваш В. Марков
______________________________
1. И. Чиннов
вспоминал, что когда Ю. П. Трубецкой (1902–1974) писал стихотворение, в котором
ему подражал, то указывал, что это стихотворение «Посвящается Игорю Чиннову».
2. В журнале
«Воздушные пути» (1960. № 1) опубликованы стихи: И. Чиннова «Пожалуй, и не надо
одобрения…», Д. Кленовского «Вот ты уходишь и не знаешь…», Н. Моршена
«Ткань двойная». У В. Маркова в этом номере опубликована статья «Стихи русских
прозаиков».
3. Книга В. Маркова
«Гурилевские романсы» вышла в Париже в 1960 году. В 1951 году эта поэма,
написанная белым стихом, была опубликована в «Новом Журнале» (№ 25).
4. Речь идет о
стихотворении Владимира Смоленского, посвященном Борису Пастернаку, –
«Товарищу, горящему в ночи…»
5. В «Русской
мысли» от 6 и 7 января 1960 года Борис Зайцев напечатал материалы «Пастернак в революции. Из воспоминаний,
размышлений о нем и том времени».
6. В «Литературном
современнике» (Мюнхен) публикации В. Маркова нет. Марков цитирует строку из
стихотворения А. Фета «Вечер у взморья» (1854 г.).
7. Прах был
перезахоронен. Много хлопотал об этом архиепископ Иоанн (Шаховской). В письме
ему от 10 мая 1960 г. Д. Кленовский писал: «Перенесение праха Георгия Иванова в
Париж дело, конечно, похвальное, но все-таки странно было прочесть Ваше имя в
составе созданного для сего комитета… Знаю, дорогой
Владыка, сколь Вы терпимы <…> но все-таки… при несомненном таланте Г.
Иванова (и дьявол тоже талантлив!) я чувствую к нему глубокое отвращение…»
(из кн.: Странник. Переписка с Кленовским. Париж,
1981).
4
августа 1962 г.
Дорогой Игорь
Владимирович!
Это Вы год молчали,
а не я, – Ваша была очередь. Разве мой отзыв о «Линиях»1 был
«вымученный»? По-моему, я был достаточно откровенен, а все мои «но» по
отношению к «содержанию» (или м. б. «направлению») В/ творчества не снимают
моего признания Вас и моего сознания В/ места в
иерархии современной русской поэзии (где сейчас, по-моему, что-то вроде периода
молодости Петра, – где он с дурачком Иваном царил вместе, да еще была
Сонечка-сестрица, – я этим не хочу сказать, что вижу сейчас будущего Петра).
Современники, если не связаны узами дружбы, вообще друг к другу странно
относятся – потому что у каждого свой путь, и чужой путь кажется иногда
искажением, а то и насмешкой над своим. Помните Баратынского и Языкова в их
отношении к Пушкину.
Мы должны побольше ругать друг друга в письмах и разговорах и хвалить
в прессе – потому что любому поэту нужно хоть паршивенькое, но признание. У Вас
этого признания хоть отбавляй, есть оно в достаточном количестве у Кленовского,
Елагина. У Моршена его маловато. О себе не пишу, т. к. я за этот год, что мы не
переписывались, дошел до конца сомнения в себе. Усомнился окончательно в своем
даре, в принадлежности к вашему «ордену» и во многом другом. Знаю наперед, что
и Вам часто нелегко, но этого моего года не пожелаю и врагу, но остался жив.
А относительно
устройства в университет я готов сделать все, что я сделать могу2. Я отнесся «кисло» потому вначале, что речь шла
о том, чтобы помочь очень легко достичь того, что стоит тут талантливым молодым
ученым пота, нервов и крови. Я от поэзии ушел и к науке не пришел, но меня в
трудную минуту жизни принял и поддержал американский университет, и я хочу быть
ему благодарным и стараться не профанировать его. Думаю, что и Юр. Павл.
[Иваск] в таком положении. Но повторяю, что это «принципиальные соображения», а
в человеческом плане меня жизнь (и война) научила быть «беспринципным» – в
хорошем смысле. Этого никогда не поймут люди вроде Струве. Так что поймите меня
хорошо и не обижайтесь. Я готов сделать все, но не скрываю того, что я думаю, и
верю, что Вы оцените, когда с Вами не крутят, а говорят честно. Это все-таки знак
уважения, а многих ли мы уважаем теперь (так что и в поэзии цените мое уважение
больше моей любви). Книжка о Хлебникове вышла3. Очень надеюсь, что
встретимся. Ваш В. Марков.
______________________________
1. Вторая книга
стихов И. Чиннова: Линии. – Париж: Рифма, 1960.
2. Речь идет о
рекомендации И. Чиннову для Канзасского университета, где Чиннов стал потом
профессором. Г. П. Струве (1898–1985), историк литературы, критик, профессор
Калифорнийского университета в США, отказался дать И. Чиннову такую рекомендацию.
В одном из писем И. Чиннову (от 17 июля 1966 г.) Струве писал: «Я возражал
против Вашего назначения Associate Professor, т. к. Вы не проделали того, что пришлось проделать и
Маркову, и Иваску, и многим другим для того, чтобы стать Assistant Professor <…>. Сразу перескочили на положение, для занятия
которого другим – и с большими научными данными – понадобилось время, печатные
труды и т. д.» Необходимые три рекомендации написали И. Чиннову – В. Вейдле, Г.
Адамович, Ю. Иваск, подчеркнув необыкновенный поэтический талант Чиннова.
3. Книга
В. Маркова о Хлебникове:
The Longer Poems of Velimir Khlebnikov.
– Berkeley – Los Angeles: University of California Press, 1962.
14
июля 1965 г.
Дорогой Игорь
Владимирович!
Долго не откликался
на В/ последнее письмо, главным образом п. ч. (как Вы,
наверное, и сами догадались) заканчивал антологию1. Работы было
много – и зверской, но давно меня так работа не обогащала. Прежде всего, я
пошел по линии наибольшего сопротивления и, где было возможно, перечел или
прочел все написанное каждым поэтом. Это привело к переоценке сравнительно с
ходячим мнением (Гиппиус, Брюсов), а иногда и к значительной переоценке
(Бальмонт) там, где я этой переоценки иногда меньше всего ожидал. Кроме того,
наивная надежда, что я выберу, а мой приятель переведет, скоро была утрачена, и
я увидел, что должен сам переводить в первом варианте – особенно вещи сложные,
«фактурные» и трюкаческие. К удивлению, мой
«коллаборатор» иногда принимал мои переводы целыми строфами без поправок. Особенно
интересны были наши совместные занятия, когда вместе переводили Хлебникова (всю
сложность ассоциаций в некоторых его стихах я уразумел лишь в переводе),
Маяковского (он оказался легким, но интересно было искать эквивалентные рифмы
по-русски), Заболоцкого и некоторых других.
Теперь пробую очухаться от работы. Пишу знакомым, извиняюсь за долгое
молчание и т. п. Немного двигаю Футуризм2,
который, было, забросил.
Взять Вас в
антологию я не «вздумал». Даже принимая во внимание малость
того, что я «взял» – не представить Вас было нельзя. Вы – краска, которую уже
не уберешь из общей картины. А за переводом я многое оценил у Вас, чего прежде
не видел. Вас переводить трудно: чуть сдвинешь слово – уже не то. Конечно,
копия получилась не стопроцентная, но что поделаешь. (Кстати, время, которое
представлялось, было не «от Державина» – или Вы тут иронизируете? – а от
Бальмонта – м. прочим, прекрасного поэта, как я
обнаружил). В августе меня, вероятно, не будет в L. A. – что-то нам не везет на встречи. Но если буду, повидаемся обязательно.
С искренним приветом Ваш В. Марков
______________________________
1. Антология «Modern Russian poetry» под редакцией В. Маркова и М. Спаркса с параллельными
текстами на русском и английском вышла в 1966 в Англии, потом в Америке. Туда
вошли стихи И. Чиннова: «А может быть, все же – спасибо за это…», «О Воркуте, о Венгрии (– о
чем?)…»
2. В. Марков
выпустил в США книгу о футуризме: Russian Futurism: A History». Berkeley – Los Angeles:
University of California Press, 1968.