Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 279, 2015
Этот текст был опубликован сорок пять лет назад и
принадлежит одному из блистательных литературных критиков Русского Зарубежья –
Юрию Иваску. Его перо – легкое, точное, – всегда откликалось на новые яркие
имена в русской современной ему литературе. Практически сразу же в поле зрения
критика попало имя молодого советского поэта из Ленинграда – Иосифа Бродского
(да и НЖ в лице главного редактора Романа Гуля
отреагировал на рождение поэта – уже в 1969 году на его страницах появляются
стихи Бродского). Этот текст Юрия Иваска (всего им для журнала написаны две
рецензии на И. Бродского) интересен не только тем, что принадлежит перу
мастера, но и тем, что вполне отражает взгляд на поэзию молодого Бродского его
современников из числа старой русской литературной эмиграции. Рецензия была
написана на книгу Иосифа Бродского «Остановка в пустыне. Стихотворения и
поэмы», увидевшую свет в Нью-Йорке (Издательство имени
Чехова. 1970. 231 с.) и была опубликована (без названия) в НЖ в мартовском
номере (№ 102) за 1971 год. Всего в США до эмиграции Иосифа
Бродского вышло две его книги: «Остановка в пустыне»
(предисловие N. N.) и, до этого, – «Стихотворения и поэмы» (Washington –
New York: Inter-Language Literary Associates. 1965. 239 с.),
с предисловием Глеба Струве (под псевдонимом «Георгий Стуков»; сборник
составлен без участия поэта).
Иосиф Бродский, как
и некоторые другие ленинградские поэты, иногда труден для понимания, что,
однако, не помешало его популярности в России, где его стихи расходятся в
многочисленных списках. Большинство эмигрантских читателей и критиков приняли
Бродского холодно. У нас охотнее читают Евтушенко, Вознесенского, Матвееву,
Винокурова – более понятных поэтов. Между тем, Бродский столь же «малопонятен»,
как, напр., ранний Пастернак, как Кузмин 20-х гг. или Мандельштам 30-х гг. Его
очень ценила Ахматова. К нему благожелательно отнесся В. X. Одэн, которого
иногда называют первым современным поэтом англосаксонского мира. В предисловии
к его стихам, переведенным на английский язык, В. X. Одэн пишет: «Бродский –
поэт трудный, но все же, скорее, традиционный. Он находит в предметах
материального мира сакраментальные знаки незримого» (эта книга переводов будет
опубликована в изд-ве Пингвин, в серии «Современные европейские поэты»*).
Что прежде всего поражает в поэзии Бродского? Не то ли, что
многие его стихи не имеют никакого отношения к советской действительности. Он
почти всегда по ту сторону современного и живет в
своем особом, им созданном мире. Мы узнаем в его стихах Ленинград, Неву,
русский пейзаж, но весь этот фон чаще всего описывается вне исторического
времени. Кое-кто, и не только в СССР, иронически скажет: это бегство из
современного мира, от которого убегать не следует! Но надо знать – куда, в
какой свой мир «убегает» поэт.
Для него реальнее
«последние вещи человека»: любовь, добро, смерть, Бог. Бродского давно уже
привлекают вечные образы мировой литературы: Дон Кихот, Фауст или библейские Авраам, Исаак. Очень увлекли его английские
метафизические поэты 17 века. Он написал «Большую элегию» о Джоне Донне. А
один цикл посвятил
памяти Т. С. Элиота, который лет 40-50 тому назад способствовал прославлению
английских метафизиков.
Бродский, как и
многие современные западные поэты, и не только английские (а хотя бы и
мексиканские!), не доверяет навязанной нам шаблонно-логической связи в мышлении
и речи. В этом выразилась творческая реакция Запада против рационализма и
рационализации жизни, против компьютеров в технике и в бюрократии. Поэты хотят
найти какую-то другую логику – более адекватную сущности вещей и их истинному
смыслу, искажаемому псевдо-объективными данными статистики и счетных машин. Они
стремятся раскрыть неуловимые живые связи между явлениями, казалось бы, между
собою ничем не связанными. Это уже понимал один из «отцов»
современной поэзии Бодлер (в стихотворении «Соответствия»), а из русских поэтов
– еще Фет, позднее – Анненский, Пастернак, Кузмин, Мандельштам, некоторые
футуристы. Алогичность иногда приводит к безответственности и поэтому
неубедительна. Не всегда убедителен и Бродский: некоторые зигзаги его мысли,
вероятно, понятны ему одному или небольшому кружку его ближайших друзей. Все же
есть ключ к его поэзии. Ключ – Бог. «В каждом из нас Бог», – утверждает
Бродский, и даже неправедным своим судьям, советским шемякам, он осмелился
сказать: «Поэзия и призвание поэта – от Бога». Бог для него – самое главное,
которое всегда притягивает, но часто ускользает, теряется в неясных догадках и
потом опять откуда-то появляется, «выскакивает из-за угла». Бродский пишет: «Я,
как сказал перед смертью Рабле, / отправляюсь в Великое
Может быть». У верующего Т. С. Элиота тоже было немало таких
«может быть» в религии. Все же Бродский утверждает: «Неверье – слепота. А чаще
– свинство».
Бродский часто
философствует и не всегда удачно. Он пишет:
Бог органичен. Да, а человек?
А человек, должно быть, ограничен.
Ограниченность
человека несомненна. Но если Бог органичен, то это Бог примитивных анимистов
или же пантеистический Бог, тождественный миру.
Самое значительное
произведение Иосифа Бродского – поэма «Горбунов и Горчаков». Здесь, скорее в виде исключения, описана советская
действительность. Оба героя сидят в желтом доме, хотя они совсем не
сумасшедшие, а мыслящие чудаки, одаренные богатым воображением. Но это не
политическая сатира. Если вынужденных насельников этой лечебницы для
душевнобольных выпустить на свободу, они нигде правды не найдут: в любом
царстве-государстве Горбунов останется душевно «горбатым», а Горчаков
огорченным человеком и – огорчающим, потому что он доносит на
своего друга Горбунова. Выправить их мог бы только
Бог.
Поражает
классическая четкость этой поэмы. В каждой строфе 10 строк (децима) и почти
везде – две рифмы, чаще – точные (и в наше время уже «старинные»). Децимами у
нас писали Державин (оды «Фелица», «Бог»), а в Англии Джон Донн, которого
Бродский так хорошо знает. Размер – пятистопный ямб (прославленный Пушкиным в
поэме «Домик в Коломне»). Но нет никакой подражательности: «Горбунов и
Горчаков» – одно из самых оригинальных и «чреватых» смыслами произведений
мужающего Бродского. Кое-что в этой поэме тоже покажется непонятным или же
очень растянутым. Бродский часто повинен в многоглаголании. Но эта
«разговорчивость» оправдывается канонами его жанров – эпической или же
философической («трактатной») поэзии, включающей и чистую лирику. В ранней,
тоже значительной, поэме «Исаак и Авраам» Бродский драматизировал события и
верования. В «Большой элегии», посвященной Джону Донну, драматичны мысли,
видения английского поэта-метафизика, а в «Горбунове и Горчакове» – страдания и
идеи этих униженных и оскорбленных чудаков-мыслителей и одареннейших
фантазеров.
Во многих монологах
этой поэмы мы слышим уже не лепет подающего надежды талантливого отрока-поэта,
а речь умудренного мужа, спокойного и власть имущего поэта-мастера, свободно,
без видимого усилия, вращающего послушные ему медленные пятистопные ямбы,
вмещенные в тесные формы монументальной децимы. Существеннее
же, что в этой поэме Бродского выражено то, что всегда всем было понятно, что
на самом деле важно: одиночество, боль, отчаяние, сомнения, догадки, вымыслы,
молитвы. Давно уже ни у кого из поэтов, живущих в СССР,
не было такого размаха, такой жажды вечности. Горбунова может напоить и
насытить только Бог, живая жизнь в Боге – настоящая вера, которую он смутно
предчувствует, но еще не находит, как и другие лирические герои Бродского.
Может быть,
замученный в желтом доме Горбунов выражает настроения и других алчущих и
жаждущих правды в Сов. Союзе. Пусть у многих этих
правдоискателей «каша в голове», наскоро сваренная из Достоевского, Ницше,
Бердяева, Тейара и других случайно добытых продуктов духовного питания, но
искания их напряженные, живые.
Очень значительны и
многие другие стихи Бродского, хотя бы его «Почти элегия» с реминисценцией из
Державина («Чего в мой дремлющий тогда не входит ум»). Из поэм выделяю
«Остановку в пустыне» с размышлениями о нашей эпохе: «Не ждет ли нас теперь
другая эра? / И если так, то в чем наш общий долг? / И что должны мы принести
ей в жертву?» (1966).
Бродский относится
с недоверием ко всякой чрезмерной эмоциональности, а все же лирические эмоции в
его поэзии прорываются:
…где-то льется вода, только плакать и петь вдоль
осенних оград,
всё рыдать и рыдать, и смотреть всё вверх, быть ребенком ночью,
и смотреть всё вверх, только плакать и петь, и не знать утрат.
Может быть,
ленинградскому метафизику многое неясно, и он еще не знает, куда плыть и зачем.
Но, несомненно, его поэзия уже не утлая лодка, а хорошо оснащенное судно,
которому предстоит большое плаванье.
1971
* Joseph Brodsky. Selected Poems. –
Penguin. Modern European Poets. Translated and introduced by George L. Kline,
with a Foreword by W. H. Auden. 1974. О взаимоотношениях Дж. Клайна и И. Бродского см.
статью В. Синкевич в НЖ, № 255, 2009.