Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 278, 2015
Этот биографический очерк посвящен памяти священника Владимира Голунского (1903–1994), почти полвека служившего у престола Божия в Югославии, Бельгии и Франции. В непростой судьбе отца Владимира отражается многое, что было общим для первой волны русской эмиграции. Биография записана со слов его сына, Павла Голунского.
Мой отец, митрофорный протоиерей Владимир Васильевич Голунский,
родился в Москве 20 декабря
В семье сохранились предания о том, что когда-то (должно быть, при
Государе Александре I) из польской дворянской семьи Голунских
в один из русских кадетских корпусов был послан на учение мальчик. Затем он
вернулся в Польшу, учился на медицинском факультете, а после того работал
военным врачом в Тульской губернии2. У него
был сын-священник и три внука. В архивных записях начала 1860-х гг. встречается
имя Ивана Голунского, профессора Тульской духовной
семинарии и обозревателя «Тульских епархиальных ведомостей». Незадолго до
этого, в
Далее можно найти упоминание о родившемся 13 октября
У деда, Василия Александровича, было два брата. Один из них, Сергей Александрович Голунский (1895–1962), впоследствии стал известным советским юристом, членом-корреспондентом Академии наук, директором Института государства и права, ассистировал Сталину и Молотову на Потсдамской конференции. После II Мировой войны, в середине 50-х, он один или два раза написал моему папе, своему племяннику, в Югославию. Другой брат, Павел Александрович (├1937), тоже был юристом, после революции тоже остался в России и там можно найти его потомков3. Похоронен он в Москве на Новодевичьем кладбище.
К сожалению, мой папа совсем не помнил своих родителей. Дело в том, что
мать умерла, когда ему было всего 2-3 месяца, а отец (очень страдавший из-за ее
кончины) вскоре пропал без вести во время первой революции в Москве, около
Когда папе исполнилось лет 10, его зачислили в 3-й Московский кадетский
корпус. При поступлении он имел льготу как потомок участника обороны
Севастополя адмирала Высóты5. В
В Гражданскую войну семья с трудом – на подводах, пешком, на поезде – добралась до Юга. Отец еще не был старшим кадетом, так что в войне не участвовал. Рассказывал, что им, его классу, поручили куда-то переносить оружие, но стрелять не пришлось.
В
ЮГОСЛАВИИ
В ноябре
Отец вспоминал, что на причалах творилось нечто невообразимое: толпа с багажом, кони, казаки… Суда были переполнены, так что многим приходилось оставлять свою поклажу на пристани. На «Владимире» вся палуба уже была заставлена тюками и чемоданами. Капитан вначале уговаривал бросать багаж на берегу, а после даже кричал с угрозами. Отца в толчее оттолкнули от трапа. Но родители, видимо, добрались до капитана и тот через рупор распорядился найти Владимира Голунского и взять на борт.
Отец рассказывал трогательные истории о том, что оставленные на причале кони прыгали в воду и плыли за пароходом, пока не тонули. А когда рано утром он проснулся, увидел, что все море, все волны покрыты русскими банкнотами, – их выбросили за борт как лишний груз. И отец подумал: «Вот и все, окончена империя…»
Далее они прошли Босфор и Дарданеллы и через Коринфский канал приплыли,
кажется, в Дубровник. Какое-то время жили в Белграде, а затем
для продолжения учебы отца устроили в Крымский кадетский корпус в Белой Церкви10
(сербск. Бела Црква, область Банат), который он
окончил в
Тут стоит немного рассказать и о ее семье. Мой дедушка со стороны мамы – Павел Константинович Мазанко (├31.01.1954). Меня, кстати, назвали Павлом в память о нем. Он был подполковником Харьковского уланского полка11. Там в Харькове он познакомился с моей второй бабушкой, Марией, племянницей военного врача по фамилии Мумжу. Это была семья греческого происхождения, у них близ Мариуполя было большое имение Марьевка, на реке Волча, притоке Донца. Поэтому после выхода в отставку дедушка переехал в Мариуполь и стал председателем земства. Не так давно я посетил эти места: и дом на Константиновской улице, и разрушенное имение, был сердечно принят мэром города, а в краеведческом музее мне показали портрет дедушки, в форме и при орденах.
В
В Гражданскую войну и при эвакуации мамина семья многое пережила. Одного из дедушкиных братьев убили еще во время революции в Мариуполе12. Сам дедушка воевал в Белой армии на Украине, а в его доме в Мариуполе одно время был штаб Махно13. Махновцы и матросы из местного порта приходили с обыском, искали дедушку, угрожали. Чтобы бабушка испугалась и рассказала, где он, они даже бросили на пол ее младшего сына Петю. Он родился во время войны и был еще совсем младенцем. Допрашивали и детей; бабушка Мария все боялась, что на вопрос «Где хозяин?» они, по детской простоте, что-нибудь расскажут.
Ближе к концу войны они как-то добрались до Крыма, жили в Симферополе и эвакуировались в Константинополь тоже из Феодосии, но не на «Владимире», а на английском военном корабле. Бабушка даже сумела вывезти дедушкины ордена, семейные бумаги. В Константинополе их, вместе с толпой беженцев, разместили в каком-то театре, спали прямо на сцене. Ночью пить было нечего, было только одно яблоко, и она, отдав его детям, сама выпила сырой воды, подхватила тиф и уже днем умерла. Похоронили ее под каким-то деревом…
Затем всех снова посадили на какое-то судно и держали на рейде. Хорошо, что с детьми – Лидией, Еленой, восьмимесячным Петечкой – осталась младшая бабушкина сестра, Анастасия Петровна, «тетя Тася». У мамы тогда началась страшная ангина. Англичане сказали, что всех больных будут высаживать на берег. Тетя умолила подождать до утра, всю ночь мазала маме горло машинным маслом, и она выздоровела. После их повезли на о. Лемнос, где англичане поставили для русских беженцев палаточный лагерь. Сейчас там курорт, а тогда на Лемносе было очень неуютно – холод и ветер. Там (или уже в другом лагере) их случайно нашел дедушка, поскольку тогда ген. Врангель послал его по разным эмигрантским лагерям для их инспекции и затем – доклада о нуждах беженцев. После их нашел и старший, 16-летний, сын Константин, который был добровольцем в Белой армии14.
Далее все они попали в Югославию, в Херцег-Нови. Тут случилась еще одна потеря – умер маленький Петя. Но потихоньку как-то обжились. Дедушке-полковнику дали место садовника в бывшем австрийском замке и какую-то лачугу. Маме пришлось готовить на всю семью, хотя ей было всего 10 лет. Со временем ее устроили в Мариинский донской девичий институт в Бела Црква. Вот так, очень трагически, началась для них эмигрантская жизнь. Много лет спустя, встречаясь с такими же старыми беженцами, родители часто вспоминали все эти события: эвакуацию и первое, самое трудное, время на чужбине.
А познакомились мои родители в Белграде. Мамин старший брат Константин тогда женился на дочери одного сербского министра, который устроил маму на работу бухгалтером в министерство юстиции, в центральную администрацию тюрем. До этого она училась на биологическом факультете. Но это образование ей не нравилось, да к тому же, надо было поддерживать сестру Елену, больную костным туберкулезом. Поэтому она бросила университет и пошла работать. А отец тогда оканчивал Белградский университет и пришел к ней заказать печать дипломной работы (она подрабатывала машинисткой). Мама вспоминала, что вошел красивый молодой человек с голубыми глазами, и она эти глаза не могла забыть. Вот так они познакомились. Отец говорил, что, не случись этого, то стал бы архиереем, как некоторые другие русские, учившиеся на Богословском факультете в Белграде. Но он не любил одиночества, так что выбрал путь женатого священника. Стоит отметить, что Богословский факультет дал русской эмиграции целую плеяду пастырей и архиереев, многих из которых упомяну ниже.
Когда в
В
В начале апреля
По окончании войны отец и мать некоторое время содержались в титовском «лагере смерти» для белых эмигрантов в Бела Црква. Там о. Владимир служил для них каждый день литургию. Многих расстреляли, особенно старших офицеров – генералов, полковников. Наверное, сербские партизаны хотели доставить удовольствие «советским товарищам». Отец рассказывал, что почти каждый день заключенных выводили копать могилы, и они не оставались пустыми… Случайно маме удалось убежать, она как-то добралась до Белграда, до штаба Красной армии, где встретила «московского» епископа. Он ее выслушал и очень возмутился поведению сербов, сказав, что история с лагерем – просто их самоуправство, и СССР никогда не просил югославов преследовать эмигрантов таким образом. Лагерь закрыли18. Так смогли спасти многих.
Позже и приемную мать отца, Юлию Корнелиевну, хотели увезти в ужасный «лагерь смерти» для русских стариков. Назывался он Шушара19. Но отец вцепился в телегу со словами: «Умру, но не отпущу», – и ее оставили в семье.
После освобождения отец был принят в клир Сербской Православной Церкви (1
октября
Владыка Виссарион20 дал папе приход близ Бела Црква, в селе Кусич, что на границе с Румынией21. Отец прослужил на этом приходе 12 лет и за заслуги получил «стальность» (сербск. – «вечность»). Эта привилегия навсегда закрепляла за ним приход и означала, что даже епископ не властен его оттуда перевести на другое место.
Жили мы там обычной жизнью семьи сербского священника: отец хоронил, венчал, совершал другие требы и богослужения, водосвятие на реке, по традиции обходил все дома со святой водой. Отношение к папе было хорошее, селяне его уважали. Дети при встрече здоровались через дорогу: «Любим руке», по-русски: «Целуем руки». Маме дали административное место в местной мэрии, что в то время было редкостью для попадьи. Но все равно отец был очень осторожен, всегда опасаясь провокации со стороны властей. Было неясно, что будет дальше. Затем начался конфликт Тито со Сталиным, подозрения на каждого русского как на возможного «агента Москвы». Однажды папе угрожали судом за то, что он, якобы, величал победы Гитлера. Причем оклеветали свои же, русские, из нашей колонии в Бела Црква. Кое-кто из ставших «советскими» вот так выслуживался перед коммунистами… Некоторое время папа был под арестом, но удалось оправдаться.
Кстати, в то время в Бела Црква еще оставалось много русских. Далеко не все уехали в конце немецкой оккупации, когда немцы предлагали всех их вывезти в Германию. Ведь у многих на руках были старики, как у моих родителей. К тому же, дороги бомбили. И не все уехали в СССР на послевоенной волне «советского патриотизма». Многие из оставшихся помнили отца как преподавателя, когда-то были его учениками. Община оставалась еще большая; были русские врачи, был русский судья на сербской службе… Большинство, конечно, уже старички, которым было некуда уехать.
Помню, как умерла бабушка (приемная), у меня на глазах. Я был совсем маленький. Папа был в храме на богослужении. Мама сказала: «Вот, он сейчас вернется и узнает, что мама скончалась во время литургии, под звон колоколов…»
Материально было тоже трудно. Из Америки присылали посылки с продуктами и старой одеждой, которую родители продавали. Вечная память этим людям, помогавшим нам! С некоторыми из них я встречался, когда позже бывал в США. Это, например, нью-йоркский Церковный комитет и Владыка Антоний (Синкевич), архиепископ Лос-Анжелосский22. Затем власти запретили прием таких посылок в Югославию, даже продуктовых пакетов CARE23, и жить стало еще тяжелее, потому что село не могло дать священнику достаточный доход.
В общем, жить было можно, но неуютно. Из числа уехавших
на Запад и далее – в Америку, многие писали отцу, что и ему надо уезжать. И
папа решил последовать этим советам. Он долго настойчиво писал письма,
несколько раз ездил в Белград. Казалось, что дело увенчалось успехом – в
Оставался еще один вариант – помощь женевского Владыки Леонтия (Бартошевича) и его брата Антония, с которыми отец был знаком еще с молодости. Благодаря им, при поддержке Всемирного Совета Церквей (ВСЦ) в Женеве, удалось получить новый официальный вызов, теперь уже в Бельгию.
Отец знал будущего архиепископа Антония еще со времен в
Бела Црква. С юношеских лет, как
говорил отец, «с коротких штанишек», у них была большая и верная дружба
(несмотря на некоторую разницу в возрасте) и много общего (будущий Владыка тоже
учился в Белграде на Богословском факультете, затем преподавал в Бела Црква в кадетском корпусе). После, когда в
Это был уникальный случай. Сербские власти не могли отказать таким официальным просьбам. Помню, приезжали к нам домой представители югославской секретной службы УДБА, которую все боялись. Но разговор с ними получился довольно любезный, папа даже угостил их сигарами, присланными из США. Приехали они просто посмотреть, что это за священник из маленького села, который так хочет уехать на Запад и с такой энергией делает все нужные шаги к этому. Кстати, когда родители ездили по этим делам в Белград, то останавливались у священника Виталия Тарасьева, настоятеля Свято-Троицкой русской церкви, тогда уже под омофором Московского Патриархата. Странно, что в то время Тито не закрыл этот храм. Интересно, что Тарасьев с семьей получили советские паспорта. Говорили, что взяли их для того, чтобы в случае чего (т. е. гонений со стороны югославских властей) было куда быстро уехать.
Перед самым отъездом отец был награжден званием протоиерея Сербской Православной Церкви. Это был как бы прощальный подарок от епископа города Вршац, который очень хорошо относился к отцу. Вообще, архиереи папу уважали и часто награждали. Еще в Сербии он получил «палицу», протоиерейство, красный муаровый пояс (сербская церковная награда для протоиереев), а уже во Франции – крест с драгоценными камнями и митру. Думаю, так было потому, что отец все время за что-то боролся, был на виду. Например, с древних времен сербские приходы имели земли. Тито их отобрал. Только крестьянам оставили маленькие наделы. Но папа в этой ситуации не сдался, начал судебное дело и добился того, что храмам нашей епархии тоже дали какие-то земельные участки («12 ланцев» по-сербски). И это право, кажется, после было дано всем сербским храмам и монастырям. В наших Кусичах приход сдавал этот надел в аренду крестьянам, и это давало ему некоторый доход.
На время нашего отъезда мне было 7 лет. Я родился в Белграде 20 апреля
В БЕЛЬГИИ
Наконец усилия отца и помощь женевских друзей увенчались успехом, и в
начале (думаю, в апреле)
В Бельгии папа был принят в клир РЗЦ и назначен настоятелем Воскресенской церкви в Брюсселе, на рю де Ливурн (20.9.1957 – 20.10.1958). По справочным данным24 он числится приходским священником в Сербии до 19 августа 1957, но думаю, что это ошибка, поскольку приехали мы раньше.
В Воскресенской церкви отец служил немногим больше года. Это была маленькая домовая церковь, в типичном брюссельском доме. Большая входная дверь. Справа от входа продавали свечи, а налево был вход в два зала, переделанных в храм. Алтарь был на месте, наверное, бывшей кухни. Справа, за свечным ящиком, была лестница (что неудобно, если надо пройти домой во время богослужений, а они были часто, почти каждый вечер). Мы жили на первом (втором, по-русски) этаже, где тоже было два зала, кухонька и ванная. Для семейной жизни это тоже не очень удобно, поскольку мы жили всего в одном зале, разделяя этаж с Владыкой Антонием. Окна его салона выходили на улицу, а наши – на маленький садик-лужайку на задворках. Выше было еще два этажа, где жили какие-то пенсионеры и истопник. Где-то под чердаком был склад декораций для детских праздников.
Владыка Антоний приезжал каждый месяц, деля время между Женевой и Брюсселем. Я его хорошо помню. Я был, конечно, маленький мальчик, но кое-что помню. Владыка Антоний очень любил детей. Его часто окружала толпа малышей и подростков. Он нам рассказывал Закон Божий (как живую историю!), иногда сказки, ел вместе с нами фриты. Это был святой, хороший человек, незабываемый.
Владыка Иоанн Шанхайский жил при Храме-памятнике25, но часто приходил к нам в Воскресенский храм. Я его тоже прекрасно помню. Люди еще тогда говорили мне: «Это – будущий святой». Папа его очень любил. Помню, как-то раз они сидели рядом на детском празднике. Дети играли на сцене какой-то спектакль. Потом к нему подходили. Был случай, когда Владыка Иоанн случайно разбил мне нос. Я подошел к нему под благословение, а у него дрожали руки, и он задел мне по носу, пошла кровь. В общем, благословил меня «по-настоящему». Помню, я шел за ним по авеню Луиз (одна из главных улиц в Брюсселе), и папа вдруг говорит: «Смотри, он в сандалиях». Было холодно, зима, а он – в сандалиях, почти босой! Рассказывали, что он носит на спине вериги, цепи, что он юродствует…
В житиях пишут, что он спал сидя. Это на самом деле так. Как-то прихожане Храма-памятника подарили ему большую мягкую пружинную кровать. Так он отдал ее нашей семье, а сам продолжил спать в кресле. И я все детство спал на этой кровати. Она и сейчас стоит у меня дома в Нормандии, мечтаю в будущем подарить ее какому-то монастырю. Теперь даже немного странно, когда вижу Владыку Иоанна на иконах, ведь я его видел воочию. Да, это был святой Владыка! Я был у его святых мощей в Сан-Франциско, вспомнил его, помолился. Часто ему молюсь…
Расскажу немного о прихожанах. Во-первых, в Брюсселе были люди, которые тоже приехали из Югославии, и мои родители знали их до 2-й Мировой войны, были в дружеских отношениях. Во-вторых, мы еще застали в Бельгии старую русскую эмиграцию, пережившую революцию и Гражданскую войну. Это были уже пожилые люди, но еще довольно активные. Общаться с ними было интересно. Это еще была эпоха настоящей эмиграции, из императорской России.
В те годы храм был, наверное, единственной отрадой для несчастных эмигрантов. На службах было полно народа, после литургии все выходили на улицу, но многие расходились не сразу, общались между собою.
Я одно время прислуживал в алтаре; там много было таких пономарей из числа детей. Как в самой церкви народ теснился, так и в алтаре было тесно. В общем, как и можно ожидать в маленькой домовой церкви. Некоторые из мальчиков-пономарей меня били, как-то мучили, так что затем я из алтаря ушел. Но видел на приходе, конечно, и хорошее отношение. Например, Галя Бубнова, ныне игуменья Моисея26 в монастыре на Св. Земле, а тогда еще девочка-подросток, очень хорошо ко мне относилась. Помню, как-то подарила мне игрушечных солдатиков, грузовичок.
Дел на приходе у отца было много, и ему это нравилось. То один Владыка приедет, то другой; то церковный праздник, то какое-то эмигрантское собрание. Помню, приезжали Романовы, короли Симеон Болгарский, Михаил Румынский… Была школа св. Владимира, позже организовали старческий дом св. Ефросиньи. Это был настоящий приход, на подъеме. О школе стоит сказать отдельно, поскольку я в нее и сам ходил. Занималась ею г-жа Горевая. Занятия были в помещениях какой-то католической школы. Было довольно много детей, разделенных на несколько классов. Занятия начинались и заканчивались молитвой. Преподавали, конечно же, Закон Божий. Но были и другие предметы. Точно помню, что преподавали русский язык. В старших классах, я думаю, были и другие «русские» уроки: история России и т. п., чтобы поддержать у нового поколения знания о России. Помню, давали нам очень вкусные булочки. На праздники прихожане-старички дарили нам, детям, подарки. Мне, как сыну священника, такие подарки от прихожан доставались, конечно, чаще, – то один подарит какую-то сладость, то другой игрушку, книжечку.
В общем, приходская жизнь была активной. Иногда устраивали какие-то банкеты, мама устраивала блины… Кстати, скажу немного о роли матушек в приходской жизни. Это очень важная тема. Некоторые женщины, даже уже будучи женами священников, не понимают всю значимость этого положения. А между тем значимость эта – огромная, и ответственность тоже огромная. В Сербии, например, попадья – очень важная общественная роль для женщины. Моя мама, в том числе в Брюсселе, хорошо чувствовала эту роль и эту ответственность. Наш дом был открыт для всех. Каждый день приходили какие-то люди, несчастные беженцы – поговорить, посоветоваться, хотя бы полчаса побыть в семейном уюте. Мама их всех принимала, утешала, поила чаем, кормила. Бывало, мама приготовит для нас обед или ужин, а такие гости все съедят. Но это было, конечно, и тяжело, и изнурительно. Бесконечный поток посетителей, часто нерадостных. Мама за этот год в Брюсселе очень устала.
Папе в Брюсселе нравилось. Маме нравилось меньше, потому что она, будучи родом из Мариуполя, привыкла к просторам и страдала от атмосферы большого, тесного города. И это было другой причиной нашего отъезда.
В Брюсселе мама работала у Н. М. Котляревского, в прошлом – личного секретаря ген. Врангеля. У Николая Михайловича была маленькая фирма, которая рисовала узоры для ковров, для домашней вышивки. Мама в этом предприятии получила место счетовода. Это давало семье какой-то дополнительный доход.
Я пошел в первый класс бельгийской школы. Французского тогда не знал ни одного слова, и поэтому было очень трудно, даже плакал. Помню, на день св. Николая раздавали подарки. Я хотел игрушечный поезд, как всем. А объяснить не могу. Говорю: «Поезд, чух-чух-чух…» – не понимают. Нарисовал на доске локомотив – все равно не поняли. И в конце-концов дали какую-то безделушку! В классе я был один такой, иностранец. Дети меня все время обижали. То шапку собьют, то что-то еще… Это было еще одной причиной того, что мы уехали из Бельгии.
Котляревский (у него были большие связи) предлагал устроить меня в пансион, где учился принц Леопольд и другие дети из «высшего общества». Но я не хотел уезжать из семьи. Кроме того, помогал нам один очень интересный человек – протестантский пастор Хаартс. Да вспомнит Господь его в Своем раю! Очень он нам помогал, подарил кое-какую мебель… У протестантов в Бельгии жизнь была налажена, и они по-братски помогали беженской Православной Церкви.
Помню, как в
СНОВА
В ЮГОСЛАВИИ
Осенью
В Сербии отца назначили на приход в селе Велики Левады, в прежней епархии. Приход этот был неблагополучный, можно сказать «ковбойский», поскольку предыдущего настоятеля просто зарезали, и 2-3 года там никто не служил. Помню, как мама отмывала в прихожей старую кровь на месте убийства этого священника-мученика.
Здание церкви было в плохом состоянии, в кассе ни гроша. Никто этот приход брать не хотел. А папа за год поднял его, и прихожане полюбили о. Владимира. Он был с ними строг (добился уплаты приходских взносов, что позволило отдать долги по налогам), но и служил ревностно. Обходил с крестом дома на Рождество и Пасху, приходил на семейные праздники-«славы», передававшиеся из поколения в поколение…
Когда мы уезжали, то весь поселок пришел на станцию нас провожать! Даже в школе отпустили детей с занятий, чтобы и они могли проститься, особенно со мной. Прихожане снова не хотели отпускать отца Владимира! Кто-то даже начал собирать по селу деньги, чтобы вернуть за уже купленные билеты… Владыка Виссарион тоже не хотел отпускать отца, предлагал ему большой, хороший приход неподалеку в городке Итебей, где он был бы старшим священником. Но там стоял полк Югославской армии, и папа опасался провокаций со стороны военных.
ВО
ФРАНЦИИ
В конце
В апреле
В Коломбеле был большой приход, основанный еще в 1920-х в юрисдикции рю Дарю. Прихожане – в основном рабочие металлургического завода Шнейдера (Société Métallurgique de Normandie). Русских эмигрантов-«белогвардейцев» там работали тысячи; их туда пригласили, поскольку в Первую мировую войну Франция потеряла многих мужчин убитыми и был недостаток рабочих рук.
Говорят, в 1920–30-х годах русских там работало 2-3 тысячи, рабочими и
служащими. Даже генерал какой-то среди них был. Во время II Мировой войны и
высадки союзников 6 июня
Папу, как духовного отца значительной части рабочих, руководство завода и города уважало, приглашало на встречи, на все военные и гражданские церемонии. Даже и это было уникальным для эмигрантских приходов – завод платил ему небольшое пособие. Помню, как он каждый месяц ходил получать это жалование. Деньги эти, конечно, были маленькие, но все равно служили подспорьем для семейного бюджета и позволяли жить не только на доходы с треб.
В общем, это была почти что заводская церковь. Помню, завод даже помогал в покраске ее здания. А директор по персоналу, г-н Дромер, вечная ему память, даже хорошо выучил русский язык, чтобы говорить со служащими из числа русских. Он очень интересовался православием, и у папы с ним часто бывали беседы на богословские темы. Уходя на пенсию, г-н Дромер полностью обновил наш храм.
С годами, конечно, прихожан становилось все меньше и меньше. Папа там похоронил около 300 человек. Я помню, что вначале церковь была полна людьми, а затем уже не так. Постепенно языком богослужения стал французский, появились и прихожане из коренных французов, так что о. Владимир служил на двух языках. Краткое описание приходской жизни в Коломбеле дает сам о. Владимир: «Наш приход возле города Кан, в нескольких километрах от Ламанша, единственный на всю Нормандию и Бретань. Когда-то он был одним из крупных приходов во Франции; теперь, увы, это тень прошлого. В военные и послевоенные годы разметало русских отсюда во все стороны, нашедших сперва тут свой временный приют, а сколько их обрело и последнее упокоение на местном кладбище, и даже за последние пять лет, сколько проводил их туда пишущий эти строки. Храм сильно пострадал от жестокой бомбардировки во время последней высадки в Нормандии, которая тут же и происходила в нескольких километрах; и теперь еще стоят, зарывшись в песок и унылую осоку, стальные, хмурые чудовища бункеров, со слепыми злобными впадинами сторожевых глаз. Жадный, изуверский фанатизм не устоял перед мечом правосудия: бункера – мертвы! Уцелевшие прихожане любовным и терпеливым трудом, во главе с бывшими после этого времени настоятелями, старостой и Приходским советом, восстановили все, что можно было восстановить. И тут надо с благодарностью отметить неизменное и исключительное внимание администрации местного металлургического завода, еще в первые годы, когда сюда прибыли русские, безвозмездно предоставившей им участок земли и строительный материал для постройки храма.
Конечно, теперь трудно уже было думать о восстановлении имевшейся даже оранжереи при храме и фонтана, но сделано было все, что было в силах. В светлом, высоком, вместительном храме с большими окнами со стен снова взглянули светлые, теплые лики наших русских святых, в тщательно и верно переданных деталях облачения и одежд. Вот Святой Равноапостольный князь Владимир, блаженная княгиня Ольга, страстотерпцы Борис и Глеб, святитель Митрофан, митрополит Алексий, соловецкие подвижники, преподобные Серафим и Сергий, покровитель храма…
И к слову уместно сказать, что корпорации католиков и протестантов, часто посещающие храм, с большим интересом обращают внимание на все эти иконографические детали. Было очень трогательно, когда одна из таких корпораций пожертвовала прекрасно православно выполненную икону Божией Матери. Итак – восстановлены иконы, облачения, утварь, книги… Поет небольшой, но дружный хор. Господь не оставил нас и после смерти регента – он же был и псаломщик, – и снова мы имеем одну благочестивую труженицу, сочетавшую оба этих таланта. А на «перифериях» и в «провинциях» нашего Рассеяния эти таланты катастрофически убывают, создавая недалекий кризис и чрезвычайное затруднение священникам и приходам.
По широким ступеням каменной лестницы с перилами поднимаемся на холм, где расположена церковь с еще издали просвечивающей в деревьях «русской маковкой». Открывается широкий вид на нивы и лесок на горизонте. Внизу морской канал – его не видно, но мачты и трубы пароходов медленно проплывают где-то за ветвями деревьев. Вокруг храма – прекрасный цветник: на изумрудном газоне – крест из цветов; озерко-аквариум с золотыми рыбками, предсказывающими погоду нормандскую… Это всё труды, терпеливые и ежедневные, одного прихожанина, во всякую погоду работающего в церковной ограде. Возле храма – небольшой домик: на плоской крыше приютилась колокольня, и даже с пятью колоколами. Тут же дорожка среди цветов; по ней спускаетесь к капитальному строению – дому, где происходят все собрания и помещается очень хорошая библиотека, руководимая долгие годы интеллигентным, культурным человеком, постоянно пополняющим ее содержание. При входе в храм – две мраморные доски, повествующие о дарственном основании храма со стороны металлургического завода, освящении храма митрополитом Евлогием и новом освящении, после бомбардировки, митрополитом Владимиром. На левом клиросе помещается прекрасная плащаница, дар недавний казаков, работы матушки Ельчаниновой. Так выглядит этот ▒тихий уголок’, созданный русской душой в гостеприимно приютившей нас стране.
Уходит солнце за лес, за горизонт нормандский… Плывут, плывут мелодичные звоны с колоколенки среди ветвей, засыпающих к ночи. От темнеющего востока, там, где раскинулись шири нашей Родины, медленно восходят, в лилово-пепельных высотах, звeздные складки ночного покрывала… ▒Свете тихий Святыя славы…’ С недалeкого взморья ветер тонко доносит далeкий, уходящий пароходный гудок в темнеющих морских просторах… Тихий, зелeный глаз маяка простeр засыпающий луч по тeмной уже стали канала…»31
Кроме того, каждый месяц папа ездил для духовного окормления и богослужений в русский старческий дом Толстовского фонда в Руане. Обходил комнаты со святой водой; старички, а их было около 200 человек, встречали его на коленях…
Стоит отметить, что хотя отец перешел в клир Русского экзархата, но отнюдь не прервал связей с друзьями из Зарубежной Церкви. Мы часто ездили в Леснинский монастырь, когда он переехал из Фуркё в Провемон близ Руана. С его будущей настоятельницей, игуменией Феодорой (Львовой)32, мои родители дружили еще с молодости в Югославии, когда эта обитель была там в Хопково. Там же в монастыре, на праздновании Леснинской иконы Божией Матери, мы встречались с Владыкой Антонием (Бартошевичем).
Кроме того, в 1962-68 годах почти каждое лето мы приезжали на месяц в Антверпен, в гости к Милице Флок – давней маминой подруге по Мариинскому Донскому девичьему институту в Белой Церкви. Она и ее муж, бельгиец по фамилии Marechal, очень нам материально помогали еще с 1958 года. Интересно, что в течение этих летних отпусков Владыка Антоний (Бартошевич) просил отца послужить по воскресеньям в Храме-памятнике в Брюсселе, поскольку тамошние священники тоже были на каникулах. Так как отец к тому времени был уже в юрисдикции «RueDaru», Владыка Антоний звонил для этого из Женевы в Париж Владыке Георгию (Тарасову) и просил его согласия. Это показывает доброжелательные (хотя и неофициальные) отношения между двумя Владыками (хотя формально эти юрисдикции были в состоянии конфликта), а также хорошее отношение обоих к отцу Владимиру.
Еще одним примером сердечного отношения между Владыками Георгием и Антонием было то, что в какой-то год, тоже летом, они доверили отцу духовное окормление прихода в Касабланке, по просьбе тамошней русской колонии.
Постепенно при отце, особенно после II Ватиканского собора, в Коломбеле наладились братские отношения с католиками и протестантами. Ведь прежде доходило до курьезов. Например, был в округе случай, когда русский женился на француженке. В архиве храма по этому делу сохранилось письмо секретаря епископа Бойё, который сообщал, что бракосочетание может состояться в католическом храме и при условии, что у алтаря будет стоять только невеста, а жених (православный) – на паперти! А теперь в Коломбеле в католической церкви висит православная икона…
Небольшой приход в Коломбеле существует и в наши дни. Из старой эмиграции уже никого нет, только потомки в третьем поколении. Но память о прежней роли русских в жизни этого города осталась, жители их помнят. Может быть, в связи с новой волной эмиграции приход снова станет «русским» и вернется к церковнославянскому языку. Ведь сейчас из-за наплыва новых эмигрантов, которые хотят слышать молитвы и исповедоваться на своем языке, «французское православие» находится в кризисе. Помню, еще Владыка Сергий (Коновалов)33 говорил мне: «Из-за новоприехавших ситуация вернулась на три поколения вспять».
Папа священствовал в Коломбеле целых 34 года,
дольше всех других настоятелей этого прихода. Скончался он у престола 17
сентября
Память отца теперь увековечена в Коломбеле
памятником (работы скульптора Григория Потоцкого,
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Из-за утраты документов во время Гражданской войны точно установить год рождения о. Владимира невозможно. Сам он сомневался в официальной дате, говоря, что мог родиться и в 1904, и 1905 году.
2. Возможно, это как-то связано с Голунской волостью Новосильского уезда Тульской губернии.
3. Напр., Николай Павлович Голунский
(28.01.1923–31.10.1992), работавший в советской космической программе, и
Александр Николаевич Голунский (
4. Голунский Н. А. упоминается в «Памятной
книге» Тульской губернии за
5. Мать была из видной петербургской семьи Высóта. По семейным преданиям, среди предков был адмирал, во время Крымской войны служивший в Севастополе и какое-то время командовавший Каспийской флотилией. Однако в списках высших флотских чинов того времени эта фамилия не встречается.
6. В. Голунский. «Далекое…» – «Кадетская перекличка», № 24, 1980. Интернет-версия: www.xxl3.ru/kadeti/moski_3.htm
7. По адресным записям, в 6-й квартире дома № 3 («Дом Курилки») по Староконюшенному переулку проживал Голунский Павел Александрович, сотрудник Губернского суда, дядя В. В. Голунского. Возможно, это был доходный дом Михаила Ивановича Курилко (1880–1969) или его родственников.
8. Пароход «Владимир» вышел из Феодосии 1/14 ноября 1920 года, имея на борту примерно 12,5 тыс. беженцев.
9. На самом деле, к тому времени они еще не подошли к Феодосии, и стрельба с кораблей была вызвана взрывом на пригородном артиллерийском складе, устроенном местным большевистским подпольем.
10. Основан в
11. В «Адрес-календаре Мариупольского уезда Екатеринославской губернии на
12. Возможно, Мазанко Феофан Константинович, в
13. Отряды Нестора Махно занимали Мариуполь с конца марта по конец мая
14. Скорее всего, семья Мазанко пережила две
эвакуации – весной и осенью
15. В книге А. Б. Арсеньева «Русское духовенство и русские церковные приходы в Воеводине (1920–50-е гг.)» сказано, что о. Владимир преподавал Закон Божий также в г. Вршац.
16. Павел Владимирович вспоминает, что «вообще отец чтил кадетскую память. Был членом кадетского объединения в Париже и служил панихиды на кадетском каре в Сент-Женевьев-де-Буа. Помню также, например, что когда были на каникулах в Ницце, то ходили с ним на могилу бывшего законоучителя в его кадетском корпусе».
17. Как упомянуто выше, кроме нее, у матери был еще и брат, специалист по
лесному хозяйству. Оба похоронены в Белграде. Брат умер скоропостижно, за
несколько часов. Ходили слухи, что он был отравлен югославскими спецслужбами за
«антититовские настроения» (например, он давал
отпуска своим служащим в дни церковных праздников, а в одном из монастырей
посадил много ореховых деревьев, говоря, что в будущем это принесет обители
хороший доход). Сестра умерла, кажется, в
18. В одной из русских газет в США была напечатана об этом обширная статья, а в архиве о. Владимира сохранилось длинное благодарственное письмо выживших, с их подписями.
19. Вероятно, близ села Шушара, в Южно-Банатском округе автономного края Воеводина.
20. Виссарион (Костич)
(1910–1979), епископ Банатский. Управлял епархией с
21. В книге А. Б. Арсеньева «Русское духовенство…» сказано, что о. Владимир служил и в селе Црвена Црква, тоже в Банатской епархии.
22. Он тоже был выпускником Крымского кадетского корпуса в Сербии и Богословского факультета в Белграде.
23. Посылки со стандартным набором продуктов, которые рассылала
гуманитарная организация CARE (Cooperative for Assistance and Relief Everywhere)
начиная с
25. Храм на рю де Ливурн был с женатым причтом, с «белым» духовенством, а в Храме-памятнике тогда служили монашествующие.
26. Моисея (Бубнова) (род. в 1943), настоятельница Елеонского Спасо-Вознесенского монастыря (1997). Выросла в Бельгии, была вожатой в местном отделе Национальной организации витязей, русском скаутском движении.
27. Expo-58 проходила рядом с Брюсселем с 17 апреля по 19 октября.
28. Согласно справочнику А. Нивьера, отец Владимир был принят обратно в Банатскую епархию Сербской Церкви 20 октября 1958.
29. Батыренко Иван Григорьевич. Штабс-капитан.
Во ВСЮР и Русской армии до эвакуации из Крыма. С марта
30. Согласно справочнику А. Нивьера, отец
Владимир был принят в клир Русского экзархата Константинопольского Патриархата
с определением на приход в Коломбеле 3 ноября
32. Феодора (Львова) (1893–1976), в миру княгиня Нина Николаевна Львова, игумения, настоятельница Леснинского монастыря в 1949–76 гг. При ней монастырь переехал из Югославии во Францию.
33. В 1993–2003 гг. архиепископ Евкарпийский, управляющий Западно-Европейским экзархатом русских приходов Константинопольского Патриархата.
34. Официальный лейтмотив был обоснован в досье словами о «значительном вкладе иностранных эмиграций в экономическое и культурное развитие региона». На открытие улицы приехал посол России А. А. Авдеев. Следует отметить и то, что незадолго перед кончиной о. Владимира префектура присвоила храму статус «уникального исторического объекта».
Интервью и примечания – В. Е. Койсин,
Январь – август 2013