(Публ. – Г. Месняев)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 278, 2015
Продолжение. Начало см. НЖ, № 277, 2014.
Глава
вторая: ПЕТР ИВАНОВИЧ (1796–1864)
1
Петр Иванович родился в Астафьеве 7 июня 1796 года. Он был первенцем своих родителей, и, вероятно, очень желанным и долгожданным, т. к. родился только через 7-8 лет после их брака. Рос он, надо полагать, в баловстве и холе, в привольной обстановке крепостной помещичьей усадьбы, где для него – юного барчука, окруженного лестью и подобострастием дворовых, – было немало всяких утех, забав и радостей…
То преувеличенное чувство своего превосходства над другими людьми, повышенное, и, неизвестно откуда проистекавшее, чувство повышенной гордости; черты своеволия, несдержанности, крайнего себялюбия и крутости нрава, которые отличали его на всем протяжении его жизни, – вероятней всего находят свое объяснение в условиях его детской и отроческой жизни.
Он не получил иного образования, кроме «домашнего». Однако есть основания думать, что образование это, наверно, полученное им от его просвещенного отца, было по тем временам вполне достаточным и стоявшим, во всяком случае, не ниже того уровня, который установился тогда для ординарных молодых дворян среднего круга. Такое «домашнее» образование исчерпывалось в те времена известными знаниями в Священной истории, Священном Писании и Катехизисом, умением хорошо читать и писать, некоторыми, не очень глубокими, сведениями по истории и географии, да элементарными правилами арифметики. Закон Божий, наверно, преподавался Петру Ивановичу священником, приезжавшим из села Погорелого, а все остальное – его отцом.
До нас дошло письмо, писанное Петром Ивановичем одному из своих сыновей по случаю производства его в офицеры. Письмо это, написанное твердым, уверенным и красивым почерком, отличающееся совершенной грамотностью, грамматической правильностью, очень хорошим, а иногда даже художественным, слогом, – свидетельствует о том, что Иван Петрович сумел передать своему сыну свои знания по русскому языку и, в известной мере, свою склонность к русской словесности и любовь к книге.
Известно нам, что в один из именинных дней Петр Иванович получил от отца в качестве подарка книгу Федора Глинки «Письма русского офицера». Известно и то, что в дальнейшем, оставшаяся от его отца библиотека исправно пополнялась Петром Ивановичем как новыми журналами, так и тогдашними книжными новинками.
Все это говорит о том, что отцовская любовь к книге в какой-то степени была унаследована Петром Ивановичем, хотя, по-видимому, по свойствам своей натуры он, как кажется, больше любил самою жизнь, нежели ее отражение в литературе.
Иностранных языков он, в противность отцу, кажется, не знал в достаточной мере. По крайней мере, от его времени в астафьевской библиотеке не сохранилось иностранных книг.
С таким, довольно-таки скромным запасом знаний, приобретенным им дома, Петр Иванович по обыкновению тех времен, да и по примеру отца, должен был, войдя в юношеские годы, поступить в какой-нибудь кавалерийский полк юнкером и, выдержав не очень сложный офицерский экзамен, – сделаться офицером. Вероятно предполагалось, что по достижении им 17-18-летнего возраста, он оставит родной дом и уедет в полк. Однако события тех лет несколько изменили эти планы и ускорили определение Петра Ивановича на военную службу.
Наполеоновские войны, в которых русская армия принимала самодеятельное участие, требовали постоянного пополнения этой армии и, особенно, в части офицерских кадров. В 1807 году правительством было объявлено о том, что все дворяне, достигшие 16 лет и желающие поступить на военную службу, вместо определения прямо в войска унтер-офицерами являлись бы в петербургские кадетские корпуса для ознакомления в самое короткое время с порядком службы и для приобретения познаний, необходимых для произведения в офицеры.
При втором кадетском корпусе в 1807 году был сформирован волонтерский корпус из двух батальонов по 600 человек в каждом, получивший в 1808 году наименование «Дворянский полк» (в 1809 году он получил знамя).[├]
По-видимому, это военно-учебное заведение первоначально было образовано для удовлетворения самых неотложных надобностей военного времени в подготовке офицеров, представляя собой нечто вроде сборного пункта молодых людей из дворян. Организовано оно было, как кажется, наспех, чем и надо объяснить многие недочеты в постановке в нем хозяйственной части, воспитательного и образовательного дела. «Масса обучающихся, при скудном отпуске материальных средств, не позволяла давать ▒дворянам’ какого-либо воспитания и образования; главное внимание было обращено на строй и на поддержание суровыми мерами чисто внешней дисциплины; проступки ▒дворян’ были часты, и Дворянский полк стал пользоваться дурной репутацией», – так характеризует «Военная энциклопедия» Дворянский полк первых годов его существования, т. е. как раз тех, когда в него поступил Петр Иванович.
Первое время дворян обучали только строю, да и много
позже, через несколько десятков лет (в
Мог поступить он туда не раньше 16-летнего возраста, то есть не ранее 1812 года. Однако зная, что этот год ознаменовался нашествием на Россию двунадесяти языков, что Тульская губерния, вместе с Астафьевым, была отрезана от Петербурга театром военных действий, – мы можем считать, что Петр Иванович отправился в полк либо в самом конце 1812 года, либо в начале 1813 года, когда в пределах России уже не оставалось неприятельских войск. Вероятно, патриотический подъем, охвативший тогда всех русских, был одной из побудительных причин, заставивших Петра Ивановича в еще совсем юных летах оставить отчий дом и отправиться за сотни верст, на лошадях, в далекий и таинственный Петербург. Так как он должен был подготовиться к офицерскому званию «в самое короткое время», то не надо удивляться тому, что уже в 1814 году, т. е. примерно через год после поступления в Дворянский полк, он был выпущен в офицеры.
Хотя Петр Иванович находился в рядах Дворянского полка на пятом-шестом году его существования, порядки в нем, по-видимому, оставались такими же неустановившимися, какими они были и при его организации. Состав воспитанников был самый разношерстный. Полк пополнялся молодыми дворянами, съезжавшимися со всей России, различных возрастов, с различной воспитательной и образовательной подготовкой, с различной материальной обеспеченностью. Там можно было встретить и совсем еще мальчиков, вроде Петра Ивановича, и усатых дворянских недорослей, засидевшихся в своих усадьбах на крепостных хлебах. Были там избалованные «маменькины сынки», приехавшие со своими «дядьками» и в достаточном размере снабженные «червонцами», и бедные дворяне из мелкопоместных, довольствовавшиеся, по необходимости, скудным полковым коштом. Степень образования большинства воспитанников была крайне низкая; нравы разгульные и грубые. Если к этому прибавить, что приблизительно в этому времени состоялось распоряжение о переводе в Дворянский полк дурных кадет, – то станет ясным, что представляло собой в то время это военно-учебное заведение. Телесные наказания, естественно, были там обычным явлением.
Видимо, очень невысокий образовательный уровень дворян, не позволявший, даже в те снисходительные времена, выпускать их сразу в офицеры, – вызвал то, что в 1810 году при каждом батальоне было сформировано по одной гренадерской роте и было предписано выпускать в офицеры только из унтер-офицеров и гренадер (остальные, верно, отправлялись в полки унтер-офицерами и уже там производились в офицеры). Можно думать, что Петр Иванович, по степени своего образования относившийся к лучшим воспитанникам, был либо унтер-офицером, либо был зачислен в одну из гренадерских рот, т. к. в 1814 году из Дворянского полка был выпущен прапорщиком в 24-й Егерский полк.
От пребывания его в Дворянском полку не сохранилось никаких семейных воспоминаний, кроме общих впечатлений о примитивности и скудости жизненных условий в нем. Не дошло до нас никаких любопытных бытовых черточек, ничего того, чтобы могло дать нам представление о том, как ему жилось в непривычной и суровой обстановке, как переживал он отрыв от родительского дома, как давалась ему жестокая строевая муштра под руководством такого знатока военных экзерсисов, каким был тогдашний начальник военно-учебных заведений, Великий князь Константин Павлович. Известно, что Дворянский полк принимал участие во всех парадах, походах, лагерных сборах, маневрах и проч. наравне со всеми другими войсками столицы. «Дворяне» стояли лагерем в Стрельне и Петергофе. Однако, возможно, что парадная сторона жизни Дворянского полка развернулась несколько позже, уже тогда, когда Петр Иванович вышел из него, ибо в годы его пребывания в полку (1813–1814), Россия вела войну с Наполеоном в самой Европе, где находился сам имп. Александр I со своим двором и штабом. Возможно, что в это время жизнь в Дворянском полку состояла по преимуществу в усиленных строевых занятиях в целях скорейшей подготовки молодых дворян к выпуску в войска, терпящие в то время большую убыль в офицерах.
«Блистательные события прошедшей войны обращали на себя всеобщее внимание, – писал А. С. Грибоедов в своей статье «О кавалерийских резервах», – и не давали публике времени для наблюдений побочных, но между тем важных причин, кои способствовали к успехам нашего оружия. К оным, конечно, принадлежат резервы, сие мудрое учреждение венценосного нашего героя, сей рассадник юных воинов, который единственно делал, что войско наше, после кровопролитных кампаний 1812 и 1813 годов, после дорого купленных побед, как феникс восставало из пепла своего, дабы пожать новые, неувядаемые лавры на зарейнских полях и явить грозное лицо свое в столице неприятеля…»
В этом смысле, Дворянский полк, выпустивший значительное число молодых офицеров, пополнивших потери в офицерском составе, сыграл немалую роль в причинах, кои способствовали к успехам нашего оружия.
Нет сомнения в том, что Петр Иванович, наряду с многими тогдашними русскими юношами, рвался принять участие в тогдашних боевых действиях победоносной русской армии. Однако это ему не удалось. 13 марта 1814 года русские войска вступили в Париж. Война была закончена как раз тогда, когда Петр Иванович был произведен в офицеры и оставил Дворянский полк.
Несмотря на все трудности строевого обучения, строгость дисциплины, несмотря на многие неустройства полковой жизни, столь отличной от жизни в помещечьей усадьбе, – Петр Иванович, по-видимому, не очень тяготился ею и не сохранил неприятных воспоминаний о времени службы (а это была настоящая служба!) в Дворянском полку. Об этом можно судить хотя бы потому, что он позже без всяких колебаний послал в полк обоих своих сыновей. Надо думать, что тому способствовали особенности душевного склада Петра Ивановича; его жизнерадостность, живость характера, его общительность, да и то, что он во время пребывания в полку не испытывал материальной нужды (возможно, даже имел прислугу и, во всяком случае, достаточно карманных денег), – способствовали тому, что он легко переносил и тяжесть строевых занятий, и недостатки в питании и в содержании, и многое другое, что характеризовало тогда невыгодно полковую жизнь.
По своей крайней молодости и пылкости и живому его воображению, его несколько тешила полковая жизнь: лагерь, смотр, маневр, парад, и разводы, и, конечно, красивая гренадерская форма: высокие сапоги, белые шаровары, двухбортный, короткий, по талию, мундир с широкой белой перевязью для полусабли, высокий кивер, сияющий медным двуглавым орлом и украшенный высоким красивым султаном.
Итак, в 1814 году Петр Иванович был выпущен из Дворянского полка прапорщиком в 24-й Егерский полк. Это не было блестяще, и едва ли тешило самолюбие Петра Ивановича, отличавшегося повышенным самомнением и преувеличенной гордостью. Лучшие вышли в гвардию или в артиллерию. В кавалерию, верно, выходили те, кто состоял в дворянских кавалерийских эскадронах, сформированных при Дворянском полку в конце 1811 года, в которых Петр Иванович не числился. Вообще же, попасть в кавалерийский полк, даже армейский, в то время было нелегко, и надо было иметь для этого, как говорили тогда, «руку», которой в момент своего выпуска из Дворянского полка Петр Иванович, по-видимому, найти не мог. Словом, пришлось выйти в егеря.
Впрочем, егеря все же несколько выделялись из общего состава армейской пехоты благодаря тому, что они имели несколько особое назначение, играя роль легкой пехоты: разведчиков, застрельщиков и лучших стрелков. В противоположность всей остальной пехоте, действовавшей тогда сомкнутым строем, – егеря действовали в рассыпном строю. Они были легче и проще одеты, нежели другие пехотинцы, и вооружены лучшим огнестрельным оружием (в армии курфюрста Бранденбургского, в которой в 1774 году впервые появились егеря, им ставилась задача меткой стрельбой выбивать неприятельских офицеров). В русской армии егеря впервые были введены графом Румянцевым-Задунайским, обратившим внимание на пользу, которую егеря приносили в прусской армии во время Семилетней войны.
С той поры повелено было выбирать в егеря людей «самого лучшего, проворного и здорового состояния», а офицеров – таких, «которые отличались бы особой расторопностью и искусным военным примечанием различности всяких военных ситуаций и полезных, по состоянию положений, на них построенных».[┤]
Об известной привилегированности положения егерей (к войне 1812 года в русской армии было: 2 гвардейских егерских полка и 50 армейских) – можно судить по тому, что содержание рядовых в егерских полках было такое же, что и в полках гренадерских.
Можно думать, что Петр Иванович, отличавшийся живостью, расторопностью и сметливостью, вполне отвечал тем требованиям, которые предъявлялись к офицерам егерских полков, потому-то и был выпущен в один из этих полков. Вероятно, в полк он явился, когда тот уже возвратился из заграничного похода и был размещен на постоянных квартирах в России (где – неизвестно). А может быть, до возвращения полка из Европы Петр Иванович был прикомандирован к какому-нибудь резервному батальону.
О его службе в егерском полку нам ничего не известно. Впрочем, служил он в нем очень недолго, и уже в 1816 году, т. е. через полтора-два года после производства в офицеры, был переведен корнетом в Сумской гусарский полк.
Перевод этот состоялся в силу того, что командиром сумцов в то время был полковник Покровский, приходившийся каким-то родственником или свойственником матери Петра Ивановича, Елисавете Ивановне, происходившей, как известно, из московского купеческого рода Истоминых. Возможно, что Покровский был женат на какой-нибудь купеческой дочери, родственнице Елисаветы Ивановны. Словом, нужная протекция для поступления в кавалерию была найдена, и с помощью ее Петру Ивановичу удалось осуществить свою давнюю мечту – стать гусаром.
Полковник Покровский не только помог Петру Ивановичу перевестись из пехоты в гусарский полк (это было нелегко, т. к. в те времена в кавалерийских полках, особенно в гусарских, было много сверхкомплектных офицеров), но и во время службы его в полку оказывал ему известное покровительство. Вспоминая позже свою гусарскую службу, Петр Иванович писал одному из своих сыновей о том, что он начал свою службу «под покровительством сильных» и что только по своей собственной вине не смог использовать этого покровительства для достижения жизненных успехов в должной мере.
В те дни, когда Петр Иванович сменил свой скромный егерский мундир на красочный доломан сумского гусара, сумцы, овеянные славой недавних побед (полк получил Георгиевские трубы за боевые подвиги 1812 года и полковой Георгиевский штандарт за войну 1814 года) были в зените своей славы.
Кроме того, гусары имели тогда особую славу лихости, бесшабашности и некоторой вызывающей удали. Гусарские, часто рискованные, а иногда и небезобидные, «забавы» и «шалости» были тогда у всех на устах. Так, например, знаменитый русский писатель А. С. Грибоедов, в свою бытность иркутским гусаром, отдал дань таким «забавам» и «шалостям». Например, он однажды въехал верхом в бальный зал какого-то помещичьего дома. В другой раз он, будучи прекрасным музыкантом, забрался на хоры одного костела и во время богослужения вместо церковной мелодии заиграл вдруг русскую плясовую.
Одним словом, «гусарство» (сущность его исключительно ярко и образно представлена Л. Н. Толстым в его повести «Два гусара») в годы, следовавшие за Отечественной войной, достигло своего расцвета:
«Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники лихие?»
– восклицал поэт-гусар Денис Давыдов, воспевший гусарские вольности, доблести и удаль.
Помимо этой, кружившей молодые головы, славы, гусары в те времена имели
исключительно живописную и нарядную форму. У сумцов тогда были серые доломаны (с 1817 года не длинные
«по колено», как писал Д. Давыдов, а короткие, по талию), расшитые очень густо
серебряными шнурами (с
Сумской полк принадлежал к коренным русским гусарским полкам, ведшим свое начало от слободских казачьих полков, введенных в царствование царя Алексея Михайловича на тогдашней южной границе московского царства, называвшейся «слободской Украиной».
По именам городков этой слободской Украины и назывались те полки, которые
несли в них пограничную сторожевую службу. После уничтожения иррегулярных
слободских полков (в
При императоре Павле I гусарские полки назывались по именам своих шефов, а в царствование имп. Александра I восьми гусарским полкам, в их числе и Сумскому, были возвращены их старые названия. По окончании Отечественной войны, гусарские полки были приведены в состав шести действующих эскадронов и одного запасного.
После возвращения из европейского похода стоянкой Сумского гусарского
полка стало местечко Друя тогдашней Витебской губернии, Дисненского
уезда, расположенное при впадении речки Друйки в
Западную Двину. Из географически-статистического словаря, составленного (
Нетрудно вообразить всю захудалость, заброшенность и серость этого местечка, с невылазной грязью в весенние и осенние месяцы, с летней пылью и с зимними заносами.
Едва ли было там какое-нибудь «общество», кроме местного протопопа, нескольких неказистых «приказных», да, может быть, исправника. Не было там, конечно, ни общественного собрания, ни гостиницы, ни приличной «ресторации». Разве какая-нибудь грязная кочма, шумевшая в базарные дни и дни ярмарок, являла собой подобие какого-то общественного места.
Расквартирование в такой жалкой дыре гусарского полка, конечно, составило для всей округи этого местечка целое событие. Произошло нечто подобное тому, что описывал Н. В. Гоголь в своей повести «Коляска»: «Но как начал стоять в уездном городке Б. кавалерийский полк, все переменилось: улицы запестрели, оживились, – словом, приняли совершенно другой вид: низенькие домики часто видели прохо-дящего мимо ловкого, статного офицера с султаном на голове, шедшего к товарищу поговорить о производстве, об отличнейшем табаке, а иногда поставить на карточку дрожки… Деревянный плетень между домами весь был усеян висевшими на солнце солдатскими фуражками; серая шинель торчала непременно где-нибудь на воротах; в переулках попадались солдаты с такими жесткими усами, как сапожная щетка. Офицеры оживили общество, которое до того времени состояло только из судьи, жившего в одном доме с какой-то диаконицей, и городничего, рассудительного человека, но спавшего решительно весь день – от обеда до вечера и от вечера до обеда».
Примерно то же, с поправками на местные условия, произошло и в Друе с расквартированием в ней Сумского гусарского полка. Конечно, то оживление общества, которое везде было следствием появления на скучном уездном горизонте блестящей военной молодежи, коей были гусары, коснулось не столь самого местечка, в котором, как сказано выше, и общества никакого не было, а тех помещичьих усадеб, богатых и бедных, коих было, вероятно, немало в уездах тогдашней Витебской губернии, заселенной преимущественно польским шляхетством.
Несомненно, что в самом местечке был расположен только штаб полка, да может быть, один из эскадронов (может быть, где-нибудь в службах бернардинского монастыря?), а все другие эскадроны, по особенностям тех времен, были размещены в соседних с Друей селах и деревнях, на «обывательских квартирах». Именно помещичьи дома были тем местом, где в те времена кипела и бурлила богатая, веселая и разгульная жизнь, в которой молодые гусарские офицеры принимали самое живое и деятельное участие. На балах, пирах, охотах и других развлечениях тогдашнего дворянского общества они были самыми желанными гостями. Картинно опираясь на сабли, звеня шпорами в бешеной мазурке и картинно гарцуя на своих конях, они приковывали к себе взоры деревенских красавиц, чаруя их своим молодечеством и удалью. Наряду со светской жизнью, ведомой в дворянских кругах, шла и бесшабашная, холостая жизнь в замкнутой полковой среде.
В рассказе «Дуэлисты старого времени» пользовавшийся когда-то немалым успехом писатель Б. М. Маркевич так описывал эту жизнь в гусарских полках последних годов царствования имп. Александра I: «Я служил, – раcсказывает Б. М. Маркевич от лица героя своего рассказа, – в александрийских гусарах; стояли мы тогда в Волынской губернии, и штаб нашей дивизии находился в Бердичеве. В ту пору в армии, в особенности в гусарах, служило очень много богатых людей и из лучших фамилий; полки десятками считали у себя сверхкомплектных офицеров; по эскадронам, в деревнях, окромя командиров да юнкеров, почитай, никого не оставалось, – начальство у нас на это было невзыскательно, – все в Бердичеве проживали… Жизнь там была какая, – может, сами слышали, потому многим памятно еще то время, вавилонское столпотворение, просто скажу вам: игра, пьянство, гульба… Что с этими жидками одними выделывали! Жен хорошеньких и дочерей из-под носу у них в белый день увозили, верхами на спинах их ездили… В накладе, разумеется, народец этот не оставался, и я так скажу, что с этого самого, полагаю, времени и пошел настоящим образом богатеть Бердичев. Доставали они нам всякую вещь, диковинку какую хотите, потому сейчас тут граница, контрабанда шла страшная. Зато и драли они с нас немилосердно, а в конце концов офицер в иной час хоть и спалит ему бороду, зато по векселям по этим переплатит ему чертову тьму: у самого нет, так товарищи выручат. У нас на этот счет первое дело было – товарищество и честь полка… Зато, можно сказать, и месяца не проходило, чтоб кого-либо не прострелили на поединке или голову саблей не разможили».
Описание это, с поправками на условия местные, можно полностью отнести и к той жизни, которую вел Петр Иванович в Сумском гусарском полку. «Игра, пьянство, гульба», бесспорно, составляли главное содержание этой жизни.
Со всей пылкостью своего несдержанного и увлекающегося характера, тогда еще совсем юный Петр Иванович с головой ушел в эту жизнь. Впоследствии, вспоминая с горечью свои молодые годы и горько сетуя на свои гусарские увлечения, Петр Иванович в письме к старшему сыну по поводу производства последнего в офицеры писал ему: «Бойся чарки, страшись карт – они первые враги наши». И для него это действительно было так, ибо именно они были на всем протяжении его жизни главными его страстями.
Можно, без всякого опасения ошибиться, предположить, что гусарские годы его жизни прошли в беспрестанных пирах, в «гульбе», в каком-то непрекращавшемся угаре:
«Летя на тройке полупьяный,
Я буду вспоминать о вас,
И по щеке моей румяной
Слеза скатится с пьяных глаз…»
Эти и другие удалые и разгульные строки старой гусарской песни воскрешают живо и красочно черты давно ушедшей жизни. Гремящая бубенцами и колокольцами, бешенно несущаяся по снежным полям тройка, румяный, возбужденный молодостью и вином, гусарский корнет, черные вьющиеся кудри которого выбиваются из-под сдвинутого на затылок кивера («на затылке кивера», – по Денису Давыдову), – вот маячащий из далекой, туманной дали прошлого облик тогдашнего Петра Ивановича.
Надо думать, что разгульная и расточительная тогдашняя гусарская жизнь стоила немало денег. В те годы молодые офицеры получали совершенно ничтожное жалованье – не больше 300 рублей серебром в год, хотя тогда покупательная сила рубля была раза в два-три больше, чем в начале текущего века (во времена имп. Екатерины II, как мы видим из счета, предъявленного Савельичем Пугачеву, мундир тонкого сукна стоил всего лишь семь рублей, а лисья шуба, крытая алым сукном, – сорок рублей), однако едва ли какой-либо офицер мог прожить в те времена на двадцать пять рублей в месяц. Может быть, в пехоте для скромного человека, не склонного к разгулу и карточной игре, этих денег с трудом и могло доставать, в кавалерии, по-видимому, нельзя было обойтись и удвоенной суммой.
В рассказе А. Ф. Писемского «Фанфарон» приведен такой разговор между почтенным и бережливым дядюшкой и племянником-гусаром, освещающий несколько вопрос о денежных тратах офицеров тех времен:
«По-моему, – говорил дядюшка, – ваши денежные средства вовсе недурны? Вы получаете около трехсот рублей серебром, именье… хоть вы и расстроили его, но поустройте немного – и одной оброчной суммы будете получать около шести сот серебра; из этих денег я бы на вашем месте триста рублей оставлял матери…»
«Все это, дяденька, я очень хорошо сам знаю, но в таком случае,– говорит, – я не могу служить.»
«Отчего же не можете? У вас будет шестьсот рублей годового дохода: на эти деньги очень, кажется, можно жить молодому офицеру.»
Он вдруг засмеялся:
«Шестьсот рублей, – говорит, – для кавалерийского офицера! Нет, – говорит, – дядюшка, видно, вы совершенно не знаете службы.»
«А когда, говорю, мало вам в кавалерии, переходите в пехоту, служба везде все равна.»
«Если бы и так…– отвечает он мне на это, – так и в таком случае мне нечем будет жить.»
Словом, немало денег тратилось юным Петром Ивановичем для того, чтобы поддерживать честь гусарского мундира и не ударять лицом в грязь перед своими богатыми товарищами. Верно, кряхтя и с большой неохотой открывал бережливый Иван Петрович заветную кубышку и доставал из нее червонцы для отсылки их Петруше. Служба последнего в гусарах была источником гордости для его родителей и ради нее приходилось нести немалые материальные жертвы.
Увы, гордости этой самым неожиданным образом был нанесен тягчайший удар. Гусарская служба Петра Ивановича внезапно оборвалась, и оборвалась самым неприятным образом. В полку произошла какая-то громкая и, возможно, скандальная история, в результате которой полковник Покровский был отрешен от командования полком и переведен на службу в Сибирь, а ряд офицеров, и в их числе и Петр Иванович, были вынуждены оставить полк, подав прошение об увольнении в отставку «по домашним обстоятельствам». Обстоятельства эти были меньше всего «домашними», но в чем они состояли – остается до сих пор неизвестным.
Косвенным указанием на причину постигшей Петра Ивановича и других его товарищей беды может служить сведение о том, что 5 сентября 1819 года под Динабургом (Двинск) Сумской гусарский полк представлялся императору Александру I, который остался недоволен состоянием полка и отрешил от командования им полковника Покровского. Именно с неудачным окончанием смотра можно связать вынужденную отставку Петра Ивановича. Царский смотр состоялся осенью 1819 года[╖], а уже в 1820 году (вероятно, в его начале) Петр Иванович был уволен в отставку с производством в чин штабс-ротмистра.
Можно предположить, что на неудачном сентябрьском смотре было проявлено какое-нибудь яркое небрежение службой, может быть, происшедшее в результате очередной гульбы и пьянства. А может быть, было что-нибудь иное: какая-нибудь гусарская «шалость», перешедшая допустимые тогда границы.
В начале текущего века мой отец писал в штаб Сумского полка в Москву с просьбой сообщить подробности того печального дела. Был получен от полкового адъютанта очень уклончивый ответ, не разъяснивший, в сущности, ничего.
Можно думать, что в описываемое время имп. Александр I, усталый и разочарованный, и обеспокоенный вольномыслием и ослаблением дисциплины в войсках, происшедшими в результате заграничного похода, старался при посредстве гр. Аракчеева, что называется, «подтянуть» войска. Возможно, что и происшедшая в конце 1819 года в Сумском полку история была следствием такого «подтя-гивания».
Как бы то ни было, в 1820 году двадцатичетырехлетний Петр Иванович, столь бесславно закончивший свою военную службу, начатую «под покровительством сильных» довольно удачно, оказался не у дел под кровом родительского дома в Астафьеве.
Нетрудно представить себе, какое гнетущее настроение царило в этом доме, когда туда прибыл отставной штабс-ротмистр. Нетрудно понять, как страдало самолюбие его родителей, так гордившихся его гусарским мундиром, когда они прислушивались к уездным сплетням об обстоятельствах оставления им полка. Нетрудно представить, как страдало уязвленное самолюбие самого героя этого прискорбного события, как болезненно переживал он вынужденный свой отрыв от полка, и как мучило его сознание, что он должен сделаться тем самым штатским, «рябчиком», которых он так остро презирал в своем гусарском самолюбовании.
Публикация – Г. Месняев