(Публ. – М. Адамович)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 277, 2014
Продолжение. Начало см. НЖ, № 276, 2014.
Боевой эпизод у д. Варшавице
на участке 4 Сиб. стр. дивизии в Лодзенском
сражении
(ноябрь 1914)
Село Варшавице осталось навсегда памятным по 2-м боям в течение одного и того же месяца. Первый бой произошел во время Варшавских боев, когда мы преследовали германцев, а второй – в дни отхода наших армий к Лодзи, под которым разыгралось Лодзинское сражение.
Обстановка, предшествующая этому сражению, сложилась следующим образом: после нашего удара в октябре месяце под стенами Варшавы немцы спешно начали свой отход к реке Варте, одновременно перегруппировываясь и стягивая свои силы на север к крепости Торн, сюда же подвозились свежие части из Германии. Таким образом у крепости Торн образовался кулак, занесенный над правым флангом наших Армий, нацеленных на запад и вытянутых вдоль реки Варты. Наше преследование ограничилось этим рубежом с захватом переправ, через которые на западный берег были переброшены наши авангарды. Надо было предполагать, что наше командование, выпустив противника, допускало с его стороны контр-маневр и уже имело непроверенные сведения, а потому и проявило осторожность, но этим упустило инициативу, перешедшую к врагу.
Наша 4 Сиб[ирская] стр[елковая] дивизия 2-го Сиб[ирского] корпуса подошла к Варте по дороге из Скерневице на Калиш и главными силами расположилась на восточном берегу и здесь 2-ое суток использовала для отдыха после многодневных боев и переходов в предыдущие дни и восстановления сил для предстоящей операции, потребовавшей от наших войск большего физического напряжения.
Немцы, закончив сосредоточение, перешли в энергичное наступление, начав свой контр-маневр, получивший в литературе Первой мировой войны название – «фланговый маневр ген. Шеффель-Бояделя»[├].
С началом этого маневра началось для нас изнурительное движение в дождливую погоду по размытым дорогам, чтобы выиграть фланг и остановить отход немцев, но все наши доверстные марши тщетны были остановить его, – мы приходили к назначенному пункту, когда он давно был пройден противником; – так с Унеиов, Озорковым, с Ленчицей, но все же под Александровском немцы были задержаны и части наши, направлявшиеся сюда, успели проскочить под огнем этот город.
До сих пор наша 4 сиб. дивизия только месила грязь и была свидетельницей вынужденного отступления под страшным нажимом, а дальше до Лодзи изо дня в день дивизия выходила из боя, носившего аръергардный характер. Каждый такой бой начинался с рассветом и кончался к вечеру с одним и тем же результатом: скованные на фронте наступавшим пр[отивни]ком и обойденные глубоко с флангов, мы выходили из огневого кольца с большими потерями, но стойкость сибирских стрелков дорого обходилась противнику и замедляла его наступление.
В одном из таких боев имел место описываемый эпизод с участием в нем 2 батареи 4 сиб. стрелковой арт. бригады, в которой я имел честь служить, а в упомянутом бою состоял в должности старшего офицера батареи и, за отсутствием командира, заменял его, оставшись один из всего состава офицеров.
Батарея занимала закрытую позицию и в продолжение всего боя своим огнем удерживала наступление немцев, нанося им большие потери; во второй половине дня, когда противник по обыкновению заканчивал обход флангов, немцы перешли в энергичное наступление по всему фронту, – части наши стали отходить; в это время я был вызван к телефону с позиций батареи, и командир отдал мне приказание снимать телефон с наблюдательного пункта и идти на батарею, которой тоже сниматься и отходить. Командир был вызван в штаб полка, оставив меня своим заместителем.
Когда я подошел к позиции батареи, туда уже подходили передки, но в это время на позицию упал снаряд. Повернувшись в сторону выстрела, я увидел на ближайшем к нам бугорке, где находилась 7 рота 14-го сиб. полка, немецкую батарею, и в это же время оттуда донеслась команда офицера и из 4-х дул показались зеленоватые огоньки. Тотчас на батарею упало 4 снаряда, один из них попал в ящик и опрокинул его. К счастью, эти шрапнели, за исключением одной, разорвались после клевка и не причинили потерь. Теперь мы оказались открытой целью для неприятельской батареи, уже пристрелявшейся к нам. Положение создалось катастрофическое. Судьбу нашу могла решить только дуэль. Первое оцепенение от страшной неожиданности прошло, наступило осознание опасности и за ним рефлекс самообороны. Чтобы не остаться без лошадей, я приказал передкам немедленно уйти на прежнее место, а по команде моей: «левый фланг назад, правый – вперед», – повернул фронт батареи на прямой угол и стал лицом к своему врагу. Как львы бросились мои люди к своим орудиям и при помощи взвода прикрытия от 7-го Ревельского полка в каких-то 20-25 секунд по размокшему и вспаханному полю перекатили орудия, исполнив мою команду.
Пока происходило перестроение фронта батареи, наш противник успел послать нам несколько очередей, но с минимальными потерями для нас. Ясно, оттуда вел огонь плохой артиллерист, не смогший поднять своих разрывов, продолжал их зарывать в землю, что нас и спасло. Несомненно, хороший и знающий артиллерист уничтожил бы нас, пока мы меняли фронт. Но вот по моей команде орудия навели свои дула на врага, и на прицеле 20 трубка 20 очередь беглого огня накрыла на низких разрывах неприятельскую батарею, засыпав ее пулями. Этот эффект огня вызвал на нашей батарее бурю ликования – громовое «ура» с прибавлением «Ваше Благородие» огласило позицию. И действительно, результат очереди оказался потрясающим – свалился нем[ецкий] офицер, свалилась большая часть орудийной прислуги, уцелевшие бросились бежать в соседнюю роту, а батарея замолчала. Мои последующие очереди «перепахали» все там окончательно. Я приказал подавать передки, обстановка не позволяла задерживаться, – мы оставались на поле одни, все наши части уже отошли, а противник наступал и значительно приблизился к нам.
Но счастье на войне изменчиво: за удачей следует неуспех, за победой – поражение; так случилось и со 2-ой батереей. Только подошли вторично на батарею передки, как с закрытой позиции по нам открыла огонь тяжелая батарея, – и сразу несколько лошадей было убито и ранено; пришлось отказаться брать всю батарею назадки, а снимать по частям, – повзводно под прикрытием своего огня. С большими потерями и громадными усилиями были сняты 2 первых взвода и одно орудие 3-го. К этому времени и 2-ой ящик был разбит и снесено прицельное приспособление одного из орудий с гибелью почти что его прислуги. Противник огнем своих 4-х гаубиц создал на нашей позиции настоящий ад. Оставшееся на позиции последнее орудие исчерпало все наши силы, пока оно было снято. Первый подошедший передок взял это орудие, но в то же время упавшая бомба вынесла всю запряжку и часть прислуги. Опять мы бросились к орудию снимать его с передка и откатывать в сторону. Никогда не забуду ун[тер]-офицера взвода прикрытия Шапочникова, в этом аду смерти бросавшегося от одного орудия к другому с призывом: «Братцы, сюда, дружно помогите». Вызван был 2-ой передок, на галопе он подошел и сноровисто прибли зился к орудию, но новая очередь снарядов убила 2-х рядовых и 3 лошади, остальные запутались в постромках, пришлось распутывать, перепрягать – т. образом и этот передок не смог взять орудия. Теперь на позиции осталось 5 ч[еловек] прислуги и я с ними. Наш герой ун[тер]-офицер последней очередью был убит осколком, снесшим ему голову. Показался 3-ий передок – шел на полном (широком) галопе и точно остановился у поднятого нами хобота орудия. Дружным усилием 6 человек орудие было взято на шворень и по моему приказанию на карьере бросилось в сторону противника, а затем, сделав заезд на том же аллюре, скрылось в деревне. Пронесшаяся же очередь немецкой батареи уже не застала своей цели на месте. Вздох облегчения вырвался из моей груди – спасена батарея, спасена честь.
Меня нисколько не смущало и не беспокоило мое одиночество; отправив последних с орудием, в эту минуту я стоял среди моих погибших боевых друзей, верных своему долгу солдат, которых я учил в мирное время и вместе с ними ушел служить великому Отечеству. С ними теперь вместе спали вечным сном наши безмолвные друзья – лошади, которых здесь осталось 15 и некоторые тяжело раненные.
Сняв фуражку, я перекрестил мертвое поле покойников и спешно пошел в деревню. Идти мне пришлось пешком, т. к. мою лошадь я приказал впрячь в орудие и спешил несколько конных, чтобы пополнить убыль в артиллерийских запряжках.
Мой путь к селу может быть назван игрой со смертью. Я не был фаталистом, а стал им по принуждению, вернее, по случаю. Если бы я им был по натуре, я не стал бы переходить в аллюр и ломать свой путь зигзагами, чтобы уцелеть от огня одного орудия «ожившей батареи», которое по мне вдогонку посылало снаряд за снарядом, а поднявшаяся на прикрывающий гребень позиции пехота открыла по мне огонь. Из этого «переплета» я все же благополучно вышел, скрывшись в деревне. Здесь уже никого не было. Невеселые рисовались перспективы идти одному, но опять случай помог мне выйти из этого безвыходного положения, – на выходе из дер[евни] я застал задержавшегося фуражера батареи с подводой и верховой лошадью. На этой лошади в сопровождении подводы я догнал батарею уже в 5 верстах от оставленной позиции. Наши колонны отходили на Ржгов и, не дойдя до него, расположились на ночлег, откуда опять спешно были подняты для встречи уже подходившего врага.
Бывают на войне радостные минуты вследствие нравственного удовлетворения, когда говорят после миновавшей опасности – «гора свалилась с плеч», так и я себя почувствовал, что и моя «гора» свалилась с моих плеч, когда последнее орудие снялось с позиции и удачным приемом и маневром отвело неминуемую гибель и скрылось в улицы деревни.
Но все же моя радость не была полной, я ее не чувствовал, оставив на позиции 2 зарядных ящика из-за отсутствия лошадей и порчи ходов. В то время, не в пример нынешнему, на потерю материальной части смотрели с укором, и всякий такой случай проверялся расследованием, которое тяжело и давило на психику. Другим обстоятельством, наложившим путы на душу и тем умалявшим радость, – оставление своих убитых без погребения, отдав их в руки врага, шагавшего по трупам без воздаяния им заслуженных ими почестей.
В заключении своего рассказа хочу передать о моих переживаниях в этом бою, полном опасности и сугубой ответственности, и как она влияет на психику начальника.
Когда я подошел к батарее, возвращаясь с наблюдательного пункта, и передо мной выросла страшная опасность погибнуть и потерять батарею, в первый момент меня обуял страх, сковавший меня до положения столбняка, но он владел мною какую-то секунду, пока я не осознал его и возложенную на меня ответственность. С первой моей командой страх, радость исчезли, я более не думал об опасности и что со мной может случиться, – а стал воином, перед которым находится враг, – его мне нужно было уничтожить. Я больше не обращал внимание на падающие снаряды, их треск и грохот и гримасы смерти, а был поглощен наблюдением за подходящими передками и молился, чтобы они благополучно проскочили к орудиям через этот хаос разрушения, все время подбадривая людей. Мое окаменелое сердце холодно принимало гибель и стоны умирающих людей и страдания тяжело раненных лошадей с их плачущими глазами.
Все это вспомнилось в первую ночь и растеребило душевные раны, лишив сна, хотя усталое тело требовало спокойного отдыха без сновидений. Но как только миновала непосредственная опасность и когда я оказался скрытым от взоров противника и его прицельного огня, опять с прежней силой проявилось чувство самосохранения и тот животный страх, который каждый человек обуздывает силой воли и развитым чувством мужества; пролетевшие надо мной снаряды неприятельской батареи, обстреливавшей деревню, возбуждали во мне чувство радости, которое подталкивало скорее выйти из полосы обстрела. Долг сильный возбуждает волю и под его сознанием глохнет низменное чувство трусости и рождается воинская храбрость.
Гл. 4. ПОСТЕПЕННЫЙ ПЕРЕХОД К ПОЗИЦИОННОЙ ВОЙНЕ
Лодзинская операция, стоившая больших жертв, в стратегическом смысле закончилась вничью. На нашем северном фронте установилось некоторое затишье, и обе враждующие стороны, исчерпав физические и духовные силы, остановились в поисках новых способов и средств борьбы. И тут обрисовался загадочный сфинкс позиционной войны, завладевший фронтами впоследствии почти до конца 1-ой Мировой войны. Наша 4 сиб. дивизия, закончив свой отход из Лодзи, заняла оборонительную позицию на берегу небольшой речки Равки, представлявшей только рубеж, но не препятствие. Позиция эта находилась к северу от железной дороги из Варшавы на Скерневице и проходила по опушке леса; имела хороший обстрел, совершенно закрытый тыл, легкий грунт, допускавший быструю постройку земляных работ, неограниченное количество лесного материала для постройки блиндажей, козырьков и других прикрытий; она также удовлетворяла артиллерию наличием хороших закрытых позиций. Таким образом, казалось во всем полное благополучие, но его не было и потому, что наступил снарядный голод. Артиллерия обречена была на молчание, ей разрешалось расходовать в сутки на орудие по одному снаряду. Это звучало насмешкой после того, как в предыдущих боях мы расходовали до 100 снарядов и больше. Что же можно было сделать с 6 снарядами, которых не могло хватить даже на пристрелку. Пришлось перейти к строгой экономии и молчать несколько дней, чтобы накопить запас для важных случаев. Тягостные дни молчания усугублялись отказом в стрельбе по требованию пехоты, которая не считалась зачастую с запретом снабжающих органов и ценой своей крови платила необузданной стрельбе неприятельской артиллерии. Обидно было наблюдать, как с утра эта артиллерия начинала свою разрушительную работу; особенно плачевное положение создавалось на участке 9-ой роты 14 сиб[ирского] стр[елкового] полка, занимавшей ключевую позицию. Восстановленные за ночь окопы и сооружения на ее участке к вечеру полностью разрушались, и рота теряла до 30 человек, и только фартификация и инженерное искусство, послав на помощь лопату и кирку, прекратили создавшуюся вакханалию.
К счастью, вскоре на участке 14 сиб[ирского] стр[елкового] полка появился новый к[оманди]р, создавший впоследствии большую славу, полк. Ген. Штаба Довбор-Мусницкий[┤], и с этого дня наступил перелом, и прибитый к земле и прикрывавший себя руками в разрушенном окопе стрелок поднялся во весь свой рост и стал беспощадным мстителем. Новый командир переселился из Штаба в окопы и при его неослабном надзоре начались работы по оборудованию позиций. Он расчленил боевой порядок, построил несколько рядов окопов, в первой линии оставил только наблюдателей, стрелков попрятал в убежищах, блиндажах, построил глубокие ходы сообщений и перешел к активным действиям. Каждую ночь вперед высылались группы разведчиков, из своих окопов в разное время [он] проводил огневые нападения, поставил в окопах хороших стрелков, а некоторых поднял в лесу на деревьях; сформировал свои бомбометные батареи, которые присоединялись к огневым нападениям, привлекал и артиллерию для таких целей, – и в общем создал такие бенефиты, что обнаглевшие немцы не только присмирели, но и попрятались, и стоило кому-нибудь из них показаться открыто, как меткие выстрелы посылались в смельчака.
Окопная война не давала решения проблемы войны. Начались попытки сдвинуть фронт, выйти в поле, и немцы, больше других заинтересованные в скорейшем окончании изнурительной войны, которой старались избежать во что бы то ни стало, первыми предприняли наступление из своих укрепленных позиций. Одно из таких наступлений разыгралось у дер. Воля-Шидловска. Со стороны немцев там принимало участие до 11 полков, но все их попытки пробить наши позиции оказались тщетными; упорство проявлено было в одинаковой степени с обеих сторон. В этих боях прославил себя наш 16 сиб[ирский] стр[елковый] полк, в рукопашном бою выбивший немцев из временных окопов, вырытых в непосредственной близости к нашим позициям. Там борьба венчалась одиночными героями, бросавшимися с ручными гранатами в окопы противника.
Наши батареи в период окопной войны занимали закрытую позицию у села Бартники, от которого после упорных боев остались только
кирпичные трубы. Нашим кровом был потолок из брусьев, которым покрыт был
блиндаж. Мрачное 3-х месячное пребывание в сыром подземелье,
из-под земли, куда просачивалась вода в таком количестве, что ее пришлось
вычерпывать 2-3 раза в день, было крайне утомительным, но приходилось мириться,
т. к. вне блиндажа снег и постоянная мокрота создавали условия совсем не
переносимые и потому надо представить, с какой радостью мы дождались смены.
Нас сменила 55 пех[отная] дивизия в один из первых
дней марта
Наша 4 сиб. дивизия из Остроленки была направлена на реку Омулев, что и послужило началом Праснышской операции. В авангарде двигался 14 сиб. стрелковый и наш 1-ый дивизион 4 сиб. стрелковой арт. бригады. Вел нас полк. Довбор-Мусницкий, уже приобредший репутацию отличного начальника. Создав себе имя в окопной войне, ему предстояло показать себя в поле. В 50 лет он оказался отличным. Своим движением на переправу через р. Оржиц мы выходили во фланг немцев, действовавшим под Праснышем, где они добились успеха. Требовалось с нашей стороны быстрое, форсированное движение, чтобы успеть вовремя переправиться через мост, который оборонял один из слабых полков 63 п[ехотной] дивизии. Несмотря на энергичное движение без всяких привалов, наши «крестники» не смогли удержать мост и вдобавок подожгли его, что сильно усложнило нашему авангарду переправу. Первые беглецы уже появились на дороге в тылу от моста в 5 верстах и тут же по приказанию командира задерживались с соответствующим репримандом, в котором наш бравый командир хорошо набил язык. Авангард перешел на широкий шаг, но все же запоздал и на переправе застал неутешительную картину – настил горел, и один пролет уже полностью прогорел. В это время противник занял противоположный берег и стал обстреливать и мост, и нашу сторону. Первые попытки с налета овладеть мостом были безуспешными. Пришлось прибегнуть к маневру: одним батальоном занять берег, вызвать отдельные орудия в пехотные цепи и послать 2 роты в обход, которым предстояло найти брод и форсировать реку. В то же время под прикрытием фронтального огня были высланы саперы для укладки настила. Противник своим огнем сильно препятствовал и дважды прогонял наши группы укладчиков. Командир торопился до темноты овладеть переправой и принимал самые энергичные меры. Он приказал разбить ближайшие к переправе избы, где были спрятаны пулеметы немцев. Вскоре эти домики запылали, огонь п[ротивника]ка сильно ослабел. Тогда он лично с саперами вышел на мост, и работа двинулась. Однако немцы не уступали и, сбитые с ближайшей позиции, они продолжали обстреливать мост с бугров за деревней со 2-го яруса обороны.
Мы с затаенным сердцем смотрели на своего Вождя – и вдруг на наших глазах он упал, раненный в голень ноги. Работа по укладке была сорвана, а нашего героя на руках унесли на перевязочный пункт; но когда его проносили мимо нас, он еще раз отдал приказание к вечеру выбить немцев, перейдя через мост. Еще до темноты его приказание было исполнено – нашим огнем немцы были сбиты, а отходящие роты, выйдя в тыл, преследовали их, пока допускала видимость. Полк на 2 месяца лишился своего боевого командира. Утром на следующий день наше наступление продолжалось, и оно поставило немцев в крайне тяжелое положение – мы оказались в глубоком тылу группы немецких войск, действовавших в районе Прасныша, где они имели большой успех.
Тесня передовые части немцев, мы подошли к их аръергардной позиции у д. Бартники, к юго-востоку от Прасныша. На этой ровной местности, представлявшей голое без всяких складок [нбрз.], деревня была единственным местным предметом. Причем ее вытянутое вдоль расположение давало много выгод обороняющемуся противнику. К этим выгодам присовокуплялся глубокий ров, идущий параллельно окраине деревни и чуть выдвинутый вперед. Придавая громадное значение этой позиции, командование полка заняло ее 2-мя лучшими полками, получившими приказание удерживать позицию до полного истощения сил. За этой деревней проходила в нескольких верстах дорога из Прасныша к немецкой границе, по которой шло отступление немцев, наблюдаемое нами. Если немцам надо было удержать деревню, то нам надо было ею овладеть и атаковать отступающие колонны, а потому обе стороны прилагали максимум усилий. Наши доблестные полки 16 сиб[ирский] и 15-ый несколько раз, преодолевая убийственный огонь, занимали их позицию, но под натиском контратакующих немцев отходили назад, неся потери. Борьба продолжалась несколько часов, а в это время шло движение колонн неприятеля, до которого наша артиллерия не могла достать. Наступал решительный момент – последний резерв 15 сиб. полка был направлен во фланг позиций, в это же время нашей 2-ой батарее удалось найти фланговую позицию, с которой ров простреливался вдоль на самом высотном прицеле 43. Поднявшиеся для последней атаки наши батальоны вместе с отходящими под прикрытием убийственного (пропуск в рукописи. – М. А.) бросились на обессиленного врага и добили его – деревня была взята. Немцы исполнили свой воинский долг, понеся огромные потери: от 2-х полков осталась горсть, по сравнению с тем количеством раненых, которыми были забиты жилые и нежилые постройки, и ров, по которому стреляла наша батарея, был завален растерзанным человеческим месивом. Но полки арьергарда своей гибелью спасли главные силы, которые за это время перевалили через первые холмы и скрылись от нас.
К тому наступила спасительная для противника ночь, в течение которой брошенная в непролазной грязи артиллерия его была с помощью обывательских лошадей вывезена до рассвета, когда началось наше преследование, не проведенное накануне ввиду крайнего переутомления войск. Движение наше на севере к границам В[осточной] Пруссии в продолжение всего дня шло беспрепятственно. Брошенная для преследования наша конница очищала нам путь от мелких партий противника. Только на следующий день мы вошли в соприкосновение с немцами, занявшими позицию в районе дер. Свинари, которая нами занята, но дальнейшее наше наступление встретило сильное сопротивление. Немцы заняли удобную позицию и расположили на ней многочисленную артиллерию, от огня которой наша пехота несла большие потери. Предстояла артиллерийская борьба. Особенно досаждала нашему участку мартирная нем. батарея, но найти ее в глубоких складках местности нам долго не удавалось. Однако после долгих поисков такой наблюдательный пункт был найден, и им оказалась ветряная мельница, расположенная на открытом месте; туда можно было попасть, чтобы быть незамеченным, только ползком. И вот три наблюдателя во главе с полк. Шмелевым и минимальным числом телефонистов переползли к мельнице и поднялись под ее купол. В это время эта вражеская батарея вела огонь по нашим окопам. Ее выстрелы обозначались кольцами сгоравшего пороха, а затем стена леса, расположенная позади батареи, отражала блестки от ее огня. Тщательно определив все данные нашей ответной стрельбы, инициативу огня взял наш руководитель, а за ним и 2[-х] других батарей; вскоре стрелявшая немецкая батарея замолчала и совсем прекратила огонь. Затем наши батареи привели к молчанию и другую батарею, но позволить себе перенос огня на немецкие окопы мы из экономии не могли. Своей стрельбой мы облегчили положение нашей пехоты, все время находившейся под выстрелами нем. батарей.
Наступила на участке тишина, а нашему ликованию не было предела, но недолго оно продолжалось: неожиданно над нами разорвалась шрапнель с другого участка. Вслед за этой шрапнелью последовала 2-ая. Затем вблизи легла батарейная очередь; теперь для нас ясно становилось, что немцы ведут пристрелку по нашему наблюдательному пункту, роль которого стоила разгрома двух их батарей. Однако «папа Шмель», как мы любовно называли полк. Шмелева, не подавал вида и намеренно продолжал наблюдать поле и искал нового врага. Чередующиеся очереди недолетов и перелетов прервались попаданием в самый фундамент мельницы, от чего все сооружение закачалось. И это не убедило «папу», что пора уходить; и только после того, как разрывом одной гранаты оторвало телефонисту ногу, а наблюдательную трубу 5-ой батареи разбило, полк. Шмелев поднялся, сказав: «это по нас» – и приказал уходить. Нелегко пришлось выбираться из полуразрушенной мельницы и под огнем уносить приборы и тяжелораненого. Как ни досадно было оставлять такой наблюдательный пункт, но зато мы удовлетворились оказанной помощью своей пехоты, – отвлечением на себя огня немецкой артиллерии, которая, выкурив нас из мельницы, перенесла огонь по району наших батарей и в продолжение всей ночи беспокоила нас в дер. Свинари, куда с темнотой мы направились для ужина и приведения себя в порядок после перенесенной трепки на мельнице.
Прошла тревожная ночь, мы продолжали оставаться на прежних позициях; неожиданно вместо наступления получили приказание отходить к тому Праснышу, который два дня тому назад был взят. Опять какие-то соображения или сложившаяся обстановка на соседних участках общего фронта послужили причиной такому приказу, в то время как на фронте нашей дивизии обстояло все благополучно.
Отход наш прошел без всякой помехи со стороны неприятеля и был весьма коротким. Мы заняли прекрасную позицию, но она нами занималась до следующего утра. Сменившаяся дождливая погода на мороз сильно отразилась на нашем самочувствии, заставив нас всю ночь заниматься гимнастикой рук и ног, чтобы не замерзнуть. Продолжение отхода было кстати, но никто из нас не ожидал, что из огня приведется попасть «в полымя». Если на только что нами оставленной позиции приходилось мерзнуть, но зато она была укрыта от противника, та, которую нам предстояло занять, оказалась порочной во всех отношениях. Спустившись с холмов, мы прошли дер. Мховку и сняли батареи, поставив их на некоторых интервалах вдоль полевой неглубокой канавы. За нами раскинулось ровное голое поле, за которым находился Прасныш. Мороз, продолжавшийся 3 дня, сковал землю так, что кирка ее не брала, т[аким] образом себе никакого прикрытия сделать не могли и всецело отдавали себя в руки судьбы. Подолбив некоторое время мерзлый грунт безрезультатно и больше для того, чтобы согреться, мы, подготовившись к бою, стали поджидать появления немцев, но состояние было крайне удрученным; к тому же расположение наших передков внушало страх за их и нашу участь – трудно было избежать катастрофы всей этой массы (конной) – все передки дивизиона – т. е. 48 – 6 конных запряжек и все верховые лошади, хотя и поставленные на широких интервалах, представляли уязвимую цель, которая несомненно станет объектом огневого нападения.
Впереди лежащие высоты хранили молчание, утро переходило к полдню, а враг не показывался. Но вот где-то на высотах прогремел одиночный выстрел и пронесся эхом, извещая о начале боя; через короткое время показались редкие цепи подходившего к полю противника, эти цепи постепенно сгущались и оттуда началась стрельба по нашей пехоте, расположившейся внизу на окраине дер. Мховка, и затем, к нашему удивлению, на тех же высотах открыто показалась батарея, которая снялась и тотчас же открыла по нашим батареям [огонь] и, надо сказать, очень удачно, попав одним снарядом в щит нашего орудия и убив наводчика; следующие очереди гранат от мерзлого грунта рвавшихся на мелкие осколки, больше производили эффект, чем наносили урон нам. Но недолго буйствовала неприятельская батарея, она нашим ответным огнем немедленно была приведена к молчанию. Что могло быть дальше с нами, можно было только гадать, но наше командование, увидев всю аномалию нашего расположения, отдало приказание отходить за Прасныш. Наступал крайне опасный момент подвести всю массу передков, чтобы взять орудия, – было более чем рискованно в виду подхода к противнику новых артиллерийских частей; и все же удалось сняться, благодаря дымовой завесе, которую мы образовали, подпалив несколько стогов с соломой в деревне. Густой дым ветер отнес вдоль фронта, за которым происходило [нрзб.] передков и отход батарей. Когда дым рассеялся, мы были вне огня немецкой артиллерии. Вопиющую ошибку допустил артиллерийский начальник противника: вместо того, чтобы стать на закрытой позиции, он выдвинулся на открытую и был жестоко наказан, а затем, вместо стрельбы по нашей материальной части, ему следовало бы расстрелять наши передки и истребить весь конский состав, который на этом голом поле, где и зайцу нельзя было укрыться, представлял исключительную цель, по которой нельзя было промахнуться.
Мы достигли благополучно Прасныша и здесь заняли удобные позиции. Сохранилось еще много целых зданий, в них мы смогли устроиться для отдыха и для размещения своих хозяйственных органов. Теперь противник оказался в нашем положении: чтобы к нам подойти, ему предстояло спуститься с высот и таким образом открыть свой тыл, на что он не рискнул, а непосредственного соприкосновения с нашими войсками достиг на соседних участках. Между нами и немцами на участке пехотные действия замерли, и только артиллерия обеих сторон обменивалась сравнительно редкой стрельбой.
Ранняя весна пробудила силы природы, она стала оживать и с наступающим теплом ушли добавочные тяготы войны – докучливый холод под открытым небом и в сравнительно легкой одежде.
В это время последовала смена, – нас отвели в тыл на пополнение, обучение и отдых. Здесь мы свободно расположились, очистились от грязи и вздохнули полной грудью. Кстати, и мир торжествовал, упиваясь благами происшедшей весны. Погода установилась теплая, солнечная, вся местность украсилась зеленью, поднялись всходы озимых, и над ними, утопая в синеве небес, доносилась чарующая песнь неугомонного певца весны – жаворонка; и каким диссонансом казался в этом священном хорале далекий выстрел артиллерийского орудия, говорящего не о жизни, а о смерти в эти дни, когда так хотелось жить.
В дни этого неожиданного для нас отдыха мы пережили праздник славы, каким почитались награды за боевые действия, тем более что они коснулись многих и в первый раз от начала войны. Но награждения двух офицеров бригады особенно были импозантными. Наша телефонная сеть, которая соединяла все части бригады, играла роль того источника, откуда поступали новости дня. Как-то утром раздался настойчивый звонок. К телефону адъютант бригады поручик Копылов[╖] приглашал все батареи и стал читать приказ о награждениях; в числе награжденных пор. Масич[**] и подполковник Шмелев. Особенно торжественно говорилось о последнем: подполковник Шмелев, командир 5-ой батареи, награждается Владимиром 4 ст., подп. Шмелев награждается по постановлению Гос. Думы Георгиевским крестом 4 ст., п. Ш[мелев] награждается Георгиевским оружием, подпол[ковник] Шмелев производится в полковники и полковник Шмелев назначается командиром 4-го горн[ого] Сибирского дивизиона, – т. е. полный комплект боевых наград как из рога изобилия высыпался на этого скромного героя. Видимо, его душевные переживания в этот момент были настолько напряжены, что он не смог удержать своего восклицания – «ах!», сопровождая его глубоким выдохом. Наступило общее ликование, и все офицеры поспешили в 5-ую батарею принести глубокоуважаемому полковнику Шмелеву свои поздравления.
Таким образом, наш офицерский состав бригады прославлен был двумя Георгиевскими кавалерами. Поручик Масич заслуженно, но случайно был так высоко награжден. Его подвиг состоял в том, что во время нашего отхода в октябрьских боях к Лодзи он огнем своего взвода отбил 2 эскадрона немецкой кавалерии, подошедшей к нашей отходившей колонне под прикрытием тумана почти вплотную и уже развернувшейся для атаки. Дело было сделано, кавалерия скрылась и колонна продолжала путь дальше, – и все забылось, как вдруг из штаба армии – запрос: как фамилия командира взвода, отразившего нападение кавалерии тогда-то. Донесение было отправлено, а через некоторое время пришло награждение пор. Масича Георгиевским крестом. Штаб, сделав разбор операции, остановился на действиях артил. взвода и нашел их решающего значения. Что касается подвигов и дел полк. Шмелева, то их нельзя перечислить, не хватит места в кратком очерке о них рассказать. Но позволю описать кратко его дебют, когда мы начали бои под Варшавой. В первом бою две батареи нашего 2-го дивизиона понесли большие потери и временно были выведены из строя, таким образом все бремя борьбы на фронте своего участка легло на 5-ую батарею, которая, имея такого командира, блестяще вышла из затруднительного положения. Прежде всего, командир обуздал тяжелую немецкую батарею, наносившую нам большой урон в людях и материальной части. Подп. Шмелев не только привел ее к молчанию, но начисто разгромил, подобное сделали и с другой батареей; развеял поя- вившуюся на поле конницу противника и, когда устранил непосредственную угрозу фронта, он направил свой огонь по наступающей немецкой пехоте и принудил ее к отходу – в общем, завладел всем полем. Кто мог подумать, что этот скромный, гонимый начальством, к тому же неудачливый по службе в мирной обстановке [офицер] вырастет в такого героя, о котором заговорит вся дивизия.
Закончился наш отдых, пришел приказ выступать, – и опять ушли мы навстречу своей судьбе. Переправились через Нарев, покупались в его водах и продолжили путь на Плоцк, прошли по всей северной Польше, погостили у гостеприимных помещиков и не дошли к месту назначения, а повернули нас на Новогеоргиевск, а там погрузили в эшелоны и повезли на юг к Холму, на станции Райовец высадили и двинули походом по прекрасному шоссе на Травники, куда подходила фаланга Макензена[├├]. Нам предстояло принять участие в большом сражении и принять на себя удар немецкого молота.
Полковник В. Гетц
Публикация, подготовка текста – М. Адамович
[├]Наст имя: Шеффер-Боядель (Scheffer-Boyadel) Рейнгольд фон (1851–1925), генерал пехоты. В ноябре 1914 во время Лодзинской операции возглавил группу, наступавшую через Березину. К 9 (22) нояб., попав в окружение, принял решение с боем выйти из котла и прорвал кольцо окружения. Награжден орденом Pourle Mérite.
[┤]Довбор-Мусницкий Константин Романович (1857–1931) – ген.-лейтенант, военный писатель. После начала 1-ой Мировой войны служил начальником 14-й Сиб. стрелковой дивизии – до 1917 года; был отчислен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа. С 1920-го состоял в офицерском резерве Войска Польского, дивизионный генерал. Позже работал в адвокатской конторе в Варшаве. Умер в Варшаве.
[╖]Сведений не найдено.
[**]
Скорее всего речь идет о Масиче Дмитрии Николаевиче,
поручике 4-й Сиб. стрелк.
арт. бригады, кавалере ордена Св. Георгия 4 ст.; в
[├├] Макензен Август (1849–1945) – немецкий фельдмаршал. В армии
с 1868 года. Участник франко-прусской войны 1870–1871. В