Переписка И. М. Троцкого, И. А. Бунина и М. А. Алданова
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 277, 2014
Переписка литератора и общественного деятеля Ильи Марковича Троцкого
(1879–1969) с Верой Николаевной (1881–1961) и Иваном Алексеевичем Буниными (1870–1953),
а также с их общим другом Марком Александровичем Алдановым (1886–1957)
относится к 1950-м годам. Сохранился только один более ранний документ –
довоенная почтовая открытка Ивана Бунина, посланная им на временный парижский
адрес И. М. Троцкого (
Первая часть переписки отражает процесс восстановления дружеских отношений между старыми хорошими знакомыми, прерванных во время войны: Бунины остались в оккупированной гитлеровцами Франции, Алданов перебрался в Нью-Йорк, а Троцкий в Буэнос-Айрес, – и вращается, в основном, вокруг вопросов, связанных с оказанием материальной помощи чете Буниных, находившейся в бедственном финансовом положении. Вторая часть переписки касается, главным образом, темы обретения Алдановым Нобелевской премии по литературе, о которой писатель мечтал до конца своей жизни.
С
22 августа 1950 года М. А. Алданов пишет из Ниццы письмо И. М. Троцкому с просьбой подключиться к кампании по оказанию материальной помощи И. А. Бунину. Будучи исключительно тактичным и щепетильным человеком – «последний джентльмен русской эмиграции», по определению Ивана Бунина1, он начинает свое письмо с выражения сожаления по поводу длительного перерыва в их переписке.
Дорогой Илья Маркович, Вас, вероятно, удивит это мое письмо: то мы с Вами годами не переписываемся и не видимся (краткая встреча у Якова Григорьевича2 в счет не идет, – Вы, к сожалению, тотчас ушли), то от меня длинное письмо, да еще с большой прось-бой. Просьба эта об И. А. Бунине. Он лежит в Париже тяжело больной. Боюсь, что он умирает. Я вчера получил от его жены Веры Николаевны письмо: три врача признали, что необходимо сделать ему серьезную операцию (моч[евой] пузырь). На ее вопрос, вынесет ли он такую операцию в свои 80 лет, при многих других болезнях, осложняющих одна другую, ответили, что гарантировать ничего не могут, но если операции не сделать, то он скоро умрет в сильных мучениях! Денег у них нет. Я от себя делаю что могу (иначе не имел бы и права обращаться к другим). Нобелевская премия за 16 лет проедена Буниным. Он всегда в эмиграции и зарабатывал мало, а в годы оккупации прожил остатки. Вел себя, как Вы знаете, очень достойно, – не только ни одной строчки при Гитлере не напечатал, но и кормил и поил несколько лет других людей, в том числе одного писателя-еврея, который у него все эти годы жил.
Свою просьбу об оказании материальной помощи Бунину Алданов формулирует в очень осторожных по отношению к третьим лицам выражениях:
Я знаю (и мне как раз вчера сказала об этом А. Даманская3), что у Вас большие связи в еврейских кругах, в частности, по Вашей организации4. В этой организации работает и мой старый друг Я. Г. Фрумкин, но он едва ли умеет собирать деньги, а Вы, быть может, умеете и, так же, как он, пользуетесь там большим уважением.
Не могли бы Вы что-нибудь собрать для Бунина? Я был бы Вам страшно благодарен. Н е л ь з я же дать первому русскому писателю умереть без того, чего требуют врачи!
Стараясь оградить имя Бунина от пересудов, Алданов, выделяя на письме слово «нельзя», предупреждает своего адресата:
Печатать об этом в газетах нельзя, но если Вы согласитесь исполнить мою просьбу, то, разумеется, каждому жертвователю можете прочесть мое письмо.
Если Вам удастся что-либо собрать, то лучше всего пошлите деньги прямо его жене <…>. Тогда скажите ей, что от меня узнали о тяжелом положении Ивана Алексеевича. Впрочем, можете послать и мне в Ниццу: я тотчас им переведу и сообщу, от кого деньги.
Быть может, Вы хороши с Ханиным5? Он очень добрый, хороший человек, большой культуры и отзывчивости. Писать ему бесполезно, – так как он завален делами. Но при личном обращении <…> он едва ли Вам откажет. Он знает и любит Бунина.<…>
Простите, что пишу <…> только об этом: я очень расстроен.
Шлю Вам сердечный привет и лучшие пожелания.
Ваш М. Ландау-Алданов
Говоря про «одного писателя-еврея», Алданов имеет в виду литературного критика и мемуариста Александра Бахраха6, жившего в 1940–1944 гг. на юге Франции под «бунинской кровлей» в Грассе. По его собственным словам, он был обязан Бунину многим, – «кто знает, может быть, даже жизнью»7. Андрей Седых8 вспоминает, что когда он встретился в Ницце с Буниным, который жил неподалеку в Грассе, тот ему жаловался: «Плохо мы живем в Грассе, очень плохо. <…> Живем мы коммуной. Шесть человек. И ни у кого гроша нет за душой – деньги Нобелевской премии давно уже прожиты. Один вот приехал к нам погостить денька на два… Было это три года тому назад. С тех пор вот и живет, гостит. Да и уходить ему, по правде говоря, некуда: еврей. Не могу же я его выставить…»9
История фактического спасения Буниным Александра Бахраха – заметной фигуры на литературном горизонте Русского Зарубежья, достаточно известна как по его собственным воспоминаниям, так и по научным публикациям10. А вот то, что Бунин также укрывал некоторое время в своем доме пианиста-еврея Александра Либермана и его жену, отмечено впервые лишь в книге А. Бабореко11 и мимоходом упомянуто Юрием Мальцевым12. К сожалению, потонула в волнах Леты и память об А. Б. Либермане13 – личности отнюдь незаурядной, оставившей след в музыкальной жизни США.
Вот что по поводу спасения Буниным А. Либермана и его жены сообщает А. Бабореко:
Бунин прятал у себя людей, подвергавшихся фашистским преследованиям. Он спас от карателей пианиста Александра Борисовича Либермана и его жену. Вера Николаевна в письме к М. С. Цетлин14, посланном в январе 1942 года, говорит о них как о новых приятных знакомых, людях «очаровательных»; с ними Бунины встречали Новый год (по ст. ст.). Она также сообщала Т. Д. Логиновой-Муравьевой15 22 января 1942 года: «…Просидели до двух часов, ведя очень интересные разговоры, и чего-чего мы не касались. Много говорили о музыке, литературе. Либерман – умный и тонкий человек. <…> Я, кажется, после родного дома никогда приятнее не встречала Нового года. И, не сглазить, с этих пор и дома хорошая атмосфера».
«Да, мы хорошо знали Ивана Алексеевича и Веру Николаевну, – писал (автору книги – М. У.) А. Б. Либерман 23 июня 1964 года. – Во время войны они жили в Grasse, а мы недалеко от Grasse – в Cannes, на юге Франции. Иван Алексеевич часто бывал в Cannes и заходил к нам, чтобы потолковать о событиях дня. Как сейчас помню жаркий летний день в августе 1942 года. Подпольная французская организaция оповестила нас, что этой ночью будут аресты иностранных евреев (впоследствии и французские евреи не избежали той же участи). Мы сейчас же принялись за упаковку небольших чемоданов, чтоб скрыться ▒в подполье’. Как раз в этот момент зашел Иван Алексеевич. С удивлением спросил, в чем дело, и, когда мы ему объяснили, стал настаивать на том, чтобы мы немедленно поселились в его вилле. Мы сначала отказывались, не желая подвергать его риску, но он сказал, что не уйдет, пока мы не дадим ему слова, что вечером мы будем у него.
Так мы и сделали – и провели у него несколько тревожных дней. Это как раз было время борьбы за Сталинград, и мы с трепетом слушали английское радио, совершенно забывая о нашей собственной судьбе… Пробыв около недели в доме Бунина, мы вернулись к себе в Cannes. В это время Иван Алексеевич был стопроцентным русским патриотом, думая только о спасении Родины от нашествия варваров.»16
Возвращаясь к письму Алданова, следует подчеркнуть, что он, конечно же, знал о многолетних дружеских отношениях между И. М. Троцким и Я. Г. Фрумкиным, завязавшихся еще России и продолжавшихся в течение всей их жизни. Они были почти ровесники и умерли с разницей в два года. Используя в качестве эвфемизма оборот «а Вы, быть может, умеете», Алданов тем самым дает понять, что он, Троцкий, принадлежит к числу ходатаев по делам русских писателей в изгнании. Именно этим людям, а их в Русском Зарубежье можно было буквально пересчитать по пальцам, известные артисты, ученые, общественные деятели, а также меценаты из среды «отзывчивого еврейства» (выражение М. А. Осоргина17) доверяли свои пожертвования, чтобы те могли их с толком и по справедливости распределить среди нуждающихся литераторов.
Без сомнения, и Я. Г. Фрумкин – председатель нью-йоркского Союза русских евреев – был из их числа (его имя всегда мелькает среди активистов, занимающихся собиранием помощи Бунину), но способности И. Троцкого на этом поприще, по-видимому, были из ряда вон выходящими с точки зрения результативности, и Алданов на это обстоятельство намекает.
Через несколько дней, 27 августа 1950 года, Алданов считает необходимым дать И. М. Троцкому разъяснения по поводу обстановки, сложившейся с конца 1940-х гг. в кругу бывших друзей и почитателей таланта Ивана Бунина:
Я позавчера Вам написал <…> и, конечно, не знаю, согласитесь ли Вы исполнить мою просьбу. Но на случай, если бы Вы любезно согласились, дополнительно сообщаю Вам то, о чем забыл сказать позавчера:
Н е л ь з я просить о Бунине М. С. Цетлину, так как они в ссоре, и это было бы Ивану Алексеевичу чрезвычайно неприятно. Нельзя также просить М. В. Вишняка18, так как он Бунина ненавидит. И нельзя <…> просить знаменитого летчика Бор[иса] В. Сергиевского19, так как я сам ему написал позавчера по этому делу <…>. Это второе мое письмо конфиденциально, – пожалуйста, никому о нем не говорите.
Примите мой сердечный привет.
Ваш М. Алданов
В эмиграции ходили слухи, что Цетлина, якобы, содержала Буниных на свои деньги, посылая им из Америки огромные суммы. По-видимому, отровергая эти слухи, Алданов в своем письме Бунину от 22 мая 1948 года делает следующие шутливые подсчеты:
Если к этим 66 долл[арам] добавить 50 от Гутнера и 50 от Литер[атурного] Фонда, то выйдет, что Ваш убыток от ссоры с Марьей Самойловной, которая ежегодно переводила Вам двадцать тысяч долларов своих денег, составляет в этом году уже не 20.000 долларов, а только 19.834. Мы с Цвибаком (Андрей Седых. – М. У. ) все «ищем женщину», т. е. богатую даму, которая устроит бридж в Вашу пользу20.
Ссора Бунина с М. Цетлиной произошла, так сказать, из-за идеологических разногласий, а точнее – споров по поводу возможности членства в парижском Союзе русских писателей и журналистов (СП) лиц, получивших советское гражданство. В этом вопросе Бунины заняли примиренческую позицию, тогда как М. Цетлина считала недопустимым участие советских граждан в деятельности сугубо эмигрантской организации. Вследствие случившегося на этой почве скандала в парижском СП М. Цетлина разорвала длившиеся около 30 лет дружеские отношения с И. Буниным. Алданов же, будучи не менее убежденным антисоветчиком, тем не менее встал на сторону друга.
Другой старый друг Бунина, Б. К. Зайцев, писал М. С. Цетлиной 20 декабря 1947 года: «…на общем собрании Союза нашего (в СП состояло 128 членов. – М. У.) прошло большинством двух третей голосов (даже более) добавление к уставу: советские граждане не могут теперь быть членами нашего Союза. Это вызвало некоторый раскол. С собрания ушли 14 человек в виде протеста, среди них Сирин, Зуров21 и Вера Бунина. Позже еще к ним присоединились [и некоторые другие] – в общем мы приняли 25 отказов. Среди ушедших оказался и Иван Бунин. Единственно это было для меня тягостно – за него. Ночь я не спал. Считал: действие его – предательством – мне»22.
Как Буниных, так и примкнувших к ним литераторов, возмущало, что
писатели, сотрудничавшие во время войны с немцами, по-прежнему оставались
членами СП, что категорически отрицалось руководством Союза. Среди личных писем
И. А. Бунина к И. М. Троцкому 1939–1953 гг. в архиве YIVO хранится и
машинописная копия открытого письма от 8 февраля 1948 года генерального
секретаря СП В. Ф. Зеелера23. В нем он аргументировано обвиняет
Бунина в искажении фактов и «откровенной клевете», которые тот, по его мнению,
позволил себе допустить в своем письме от 30 декабря 1948 года, опубликованном
в «Новом русском слове», где объяснял литературной общественности причины
своего разрыва с СП (он состоял в нем с
Кроме того, В. Ф. Зеелер привел в качестве приложения текст письма Бунина на его имя от 7 декабря 1947 года, в котором тот объясняет свой выход из СП и сложения с себя звания его почетного члена «сугубо личными обстоятельствами»: «Уже много лет не имея возможности по разным причинам участвовать в деятельности Союза русских писателей и журналистов в Париже, я вынужден (исключительно в силу этого обстоятельства), сложить с себя звание почетного члена его и вообще выйти из его состава».
В письме к другому – стороннему – адресату Бунин указывал иные причины своего выхода из Союза: «Недели через две после этого я тоже покинул Союз, но единолично и, как явствует из предыдущего, не потому, что тоже решил протестовать, а в силу того, что мне не хотелось оставаться почетным членом Союза, превратившегося в союз кучки сотрудников парижской газеты ▒Русская мысль’…»24
Сами Бунины советских паспортов не брали, взглядов не меняли и, по более поздним признаниям в письмах В. Н. Буниной, возвращаться в СССР не собирались. Однако решение Буниных о выходе из СП вызвало огульные обвинения их в симпатиях Советам. В частности, М. С. Цетлина тогда и написала им резкое письмо о полном разрыве: «…Вы ушли в официальном порядке из Союза писателей с теми, кто взяли советские паспорта. Вы нанесли этим очень большой удар и вред всем, которые из двух существующих Россий признают только ту, которая в концентрационных лагерях, и не могут взять даже советского паспорта. Я должна уйти от Вас, чтобы чуть-чуть уменьшить Ваш удар. У Вас есть Ваш жизненный путь, который Вас к этому привел. Я Вам не судья. Я отрываюсь от Вас с очень глубокой для меня болью, и эта боль навсегда останется со мной…»25
Итак, в парижской эмигрантской литературной среде кипели страсти, отзвуки которых долетали через океан в США, и тот факт, что отношения между Буниными и Цетлиной с Вишняком окончательно испорчены, ни для кого не было секретом. Однако Алданов, тем не менее, считает необходимым известить об этом И. М. Троцкого. По всей видимости, он, имея представление о его характере и моральных принципах, полагал, что И. М. Троцкий, стоящий, в силу особенностей своего положения добытчика и распределителя материальной помощи, над полем эмигрантских конфликтов и интриг, может просто-напросто не принять в расчет все «тонкие обстоятельства», связанные с именем И. А. Бунина. К тому же, по каким-то ему лишь известным причинам – если только это не стилистическая форма вежливости – М. Алданов излагает И. Троцкому просьбу в неопределенно-предположительной форме.
Опасения Алданова – если они и были – оказались излишними. И. М. Троцкий без промедления выказал готовность подключиться к компании помощи больному писателю. 15 сентября 1950 года он пишет Буниной:
Дорогая Вера Николаевна! Прочтя мою подпись, вероятно, вспомните и меня. Воскреснут перед Вами, быть может, и невозвратные стокгольмские дни, когда мы вместе праздновали получение Иваном Алексеевичем Нобелевской премии. Увы, много воды с тех пор утекло и много тяжкого пережито. Вчера, с трехнедельным запозданием, мне передали письмо М. А. Алданова, в котором он мне пишет о болезни Ивана Алексеевича. <…> я был осведомлен об операции, счастливо перенесенной Вашим мужем, но и только! О привходящих обстоятельствах <…> мне рассказало письмо Марка Александро-вича. Я тотчас же обратился к моему другу, мистеру Н. Ханину, вождю местного еврейского рабочего движения и горячему поклоннику таланта Ивана Алексеевича. Он мне вручил чек на 75$ <…>, которые спешу перевести. Нажал я кнопки и в других организациях, которые, надеюсь, откликнутся на мое обращение. Предполагаю в середине октября быть в Париже и не премину случая засвидетельствовать Вам и дорогому Ивану Алексеевичу свое уважение. <…>
Душевно Ваш И. Троцкий
Через несколько дней, 20 сентября 1950 года, И. М. Троцкий сообщает:
Дорогая Вера Николаевна! Вы, конечно, первый чек на 75$ уже получили. Посылаю второй чек на 50$ от Союза еврейских писателей в Нью-Йорке. Сейчас мне Андрей Седых сообщил, что он, со своей стороны, посылает Вам 50$. В ближайшие дни состоится заседание Литературного фонда, членом правления которого я состою, и там, конечно, будет принято надлежащее постановление. <…> Очень прошу передать (Ивану Алексеевичу. – М. У.) мой сердечный привет и пожелания скорее возвратиться домой с восстановленными силами. В надежде на скорое свидание, остаюсь искренне преданный
И. Троцкий
В свою очередь, 19 сентября 1950 года Вера Николаевна Бунина посылает И. М. Троцкому благодарственное письмо, в котором говорилось:
Дорогой Илья Маркович, Иван Алексеевич просил Вам передать сердечную благодарность за Вашу заботу о нем и сказать, что он всегда Вас вспоминает с неизменной любовью. Благодарю Вас и я со своей стороны. Ваша посылка очень кстати: завтра мы выписываемся из клиники, где операция и трехнедельное пребывание стоило нам совершенно непосильных трат. Мне пришлось повсюду занимать, чтобы все оплатить. <…> И[ван] А[лексеевич] собственно страдал от опухоли на простате с мая месяца, и по ошибке одного специалиста нужная операция не была сделана в июле. И какие страдания перенес в августе И[ван] А[лексеевич]! Слава Богу, что хирург Дюфур26 успел сделать операцию и тем спасти И. А. от верной смерти. Передайте от нас большую благодарность мистеру Н. Ханину за чек в 75 долларов.
С благодарным приветом.
Душевно Ваша В. Бунина
Практически одновременно Троцкий получает письмо от Ал-данова, датированное 22 сентября 1950 года, в котором тот благодарит его «за столь любезное письмо и за готовность исполнить мою просьбу о Бунине», просит передать «искреннюю признательность и сердечный привет» Ханину за полученные от него Буниными 75 долларов и сообщает:
Бунин уже вернулся домой из клиники. Операция сошла удачно, но Вы, верно, знаете, что все операции вначале кажутся удачными. Маклаков, только что посетивший Ивана Алексеевича, пишет мне, что вид у него ужасающий и что говорит он только о близкой смерти. Стоила ему болезнь уже более двухсот тысяч франков.
Далее Алданов, выразив еще раз сожаление, что им с Троцким «не удалось тогда поговорить в Париже», переходит к своей сугубо личной теме:
Вы меня заинтриговали сообщением о встречах с членами Нобелевского комитета. Вам конфиденциально скажу, что Бунин давным-давно выставил мою кандидатуру (как Вы знаете, нобелевские лауреаты, как и все университетские профессора литературы любой страны, имеют право предлагать кандидатов). Но, разуме-ется, я ни малейших надежд на премию не возлагаю. Думаю, что ее во второй раз (т. е. после Бунина) никакому русскому писателю-эмигранту не дадут, а если и дадут, то не мне. Не напишете ли Вы мне, о чем Вы говорили с членами комитета? Я никого в Стокгольме не знаю.
24 сентября 1950 года И. М. Троцкий вновь пишет Буниной:
Дорогая Вера Николаевна! Рад был получить от Вас письмецо, а еще более тому, что Иван Алексеевич уже переведен домой. Не сомневаюсь в том, что домашняя обстановка и Ваши заботы скоро поставят дорогого пациента на ноги. Вчера состоялось заседание Литературного фонда. <…> Сумей симпатии, [выраженные Ивану Алексеевичу,] отразиться на процессе болезни, [он] должен был бы уже сидеть за письменным столом. Но [с] симпатиями, как известно, на базар не пойдешь. Между тем касса нашего фонда почти пуста, а нужда среди пишущей братии огромна <…>. С большим трудом выкроили 25$, правление просит меня принести Ивану Алексеевичу не только пожелания скорейшего выздоровления, но и свои извинения за столь ничтожную сумму. Наша касса пополнится не ранее второй половины ноября, после традиционного вечера, устраиваемого ежегодно Литературным фондом <…>. С дружеским приветом, душевно Ваш И. Троцкий
27 сентября 1950 года И. М. Троцкий сообщает М. А. Алданову:
Вашу просьбу относительно И. А. Бунина по мере сил выполняю. Перевел Вере Николаевне [Буниной] помимо 75$ Ханина еще две по-сылки: 50$ от Союза еврейских писателей (ферейн им. Л. И. Переца27) и 25$ от Литературного фонда. Вам покажется, быть может, странным тот факт, что евреи легче и сердечней откликаются на помощь И. А., нежели христиане. Как только стало известно, благодаря Вашему письму, что И. А. поддерживал во время оккупации еврейского писателя28, тотчас же переменилось отношение к боль[ному Ивану] Алексеевичу. Увы, в Литературном фонде пришлось натолкнуться даже [на возражения] одной особы (разрешите имени не называть29), которую пришлось поставит[ь на место]. К сожалению, касса Лит[ературного] фонда почти пуста, а нужда среди писательской брати[и огромна]. Только к концу ноября, после традиционного вечера Литфонда, касса, вероятно, пополнится. Очень меня огорчило Ваше сообщение о душевной подавленности И. А. и о его мрачных мыслях о смерти. Ближайшего шестого октября еду в Женеву по [ОРТ]овским делам и не премину, конечно, навестить И. А. в Париже. Пробуду в Париже несколько дней. Не собираетесь и Вы, дорогой Марк Александрович, в Париж? Рад был бы Вас повидать и потолковать. Есть, что Вам рассказать.
Через шесть дней после написания своего первого благодарственного письма В. Н. Бунина обращается к И. М. Троцкому с трогательным посланием, в котором, помимо темы «материальной помощи», имеется интересная оценочная информация, касающаяся литературной деятельности адресата:
25 .09. 1950. 1 rue
Jaeques Offenbach Paris, 16.
ДорогойИльяМаркович.
Еще раз шлем от всего сердца Вам спасибо за Ваши заботы и хлопоты, – Вы один из самых трогательных друзей. <…> И. А. очень еще слаб и многое не в состоянии делать сам. Много спит днем и мало ночью, когда бывают удушья. Еще плохо стоит на ногах и едва ходит, – уж очень он намучился с мая месяца!
Поблагодарите Литературный фонд и за их дружеские чувства, и за 25 д[олларов], и они были кстати. Уже нужно расплачиваться с долгами, мне пришлось занять более ста тысяч франков. Двадцать тысяч с Вашей помощью мне удалось уже выплатить, – брала на срок.
А теперь мне хочется сказать, что я только что прочла Ваше о Левитане, о моем любимом художнике. Вы его дали очень хорошо. Я много слышала о нем от Е. А. Телешовой30, но о друзьях и о родных ничего не знала. И. А. тоже хвалил этот портрет. Он просит Вам написать, что ждет Вас с нетерпением и обнимает Вас. <…>
Душевно Ваша В. Бунина
20 декабря 1950 года И. М. Троцкий посылает Алданову развернутое письмо-просьбу – единственное в своем роде:
Дорогой Марк Александрович! Пишу Вам в срочном порядке и по делу литературно-общественному. Литфонд решил организовать вечер в ознаменовании восьмидесятилетия И. А. Бунина. <…> Собирались мы [имеются в виду также И. Л. Тартак и В. М. Берг31] этот вечер устроить в первой половине января и уже хотели на сей счет списаться с В. Сириным, намечавшимся нами в качестве лектора. Но вот мы от М. Е. Вейнбаума, а затем и от Я. Г. Фрумкина узнали, что Вы собираетесь возвратиться в Нью-Йорк в январе. Это сообщение опрокинуло наши планы. Мы решили обратиться к Вам с дружеской просьбой украсить наш вечер Вашей лекцией об И. А. Бунине. Кому, как не Вам, столь близка эта тема!? Выдвигается и кандидатура Веры Александровой в качестве второй докладчицы, буде Вы против этого не возразите. Так вот, дорогой Марк Александрович, откликнитесь, пожалуйста, и по возможности скорее. Мне не надо подчеркивать, какое приобретение для Литфонда явится Ваше участие в бунинском вечере, и как это обрадует Ивана Алексеевича.
Однако Алданов просьбу И. М. Троцкого и в его лице нью-йоркского Литературного фонда отклонил. В письме 25 декабря 1950 года он сообщает о мотивах своего отказа:
Дорогой Илья Маркович.
Получил сегодня (хотя и Рождество) Ваше письмо. Я сердечно благодарю Вас, И. Л. Тартака, В. М. Берга и Литературный фонд за приглашение выступить на вечере Бунина. В другое время я был бы очень рад его принять и выступить вместе с Верой Александровой. Но, к сожалению, это невозможно: <…> мне по приезде в Нью-Йорк придется все время отдавать поискам заработка или службы, так как материальные дела мои нехороши, и леченью. Так как здоровье мое еще хуже, чем дела <…>. Очень прошу комиссию извинить меня: никак не могу. Нигде вообще выступать не буду. Да я, впрочем, и не мастер говорить. Всецело одобряю и приветствую Вашу мысль пригласить В. В. Сирина. Он после Бунина наш лучший современный писатель и читается отлично и охотно. <…>
Ваш М. Алданов
Далее следует важная приписка:
Перечел это письмо – мне пришла мысль, наверное, совершенно неосновательная, вдруг кто-нибудь подумает, что я выступил бы за плату в свою пользу!!! – разумеется, нет, ни в коем случае, и даже такое предположение, не скрою, показалось бы мне обидным. А вот было бы хорошо, если бы сбор от чтения В. А. и В. В. пошел в пользу Ивана Алексеевича, – сбор или часть сбора.
30 января 1951 года И. М. Троцкий пишет В. Н. Буниной:
Дорогая Вера Николаевна! Спешу исправить неточность, вкравшуюся в мое предыдущее письмо. Литфонд перевел Ивану Алексеевичу, как мне сообщил наш секретарь, не 52, а 42 доллара. <…> Надеюсь, дорогая Вера Николаевна, Вы с меня не взыщите за невольную ошибку. На днях у меня состоялось специальное совещание по поводу организации бунинского вечера. Присутствовали также М. А. Алданов и М. Е. Вейнбаум. <…> М. А. Алданов взял на себя миссию пригласить к участию в этом вечере В. Сирина, профессорствующего в одном из провинциальных американских университетов. Кстати, нельзя ли получить от Ивана Алексеевича десятка два экземпляров «Воспоминаний» с автографом. Мы смогли бы, вероятно, их здесь удачно продать. <…> Не считаю возможным лично тревожить Ив[ана] Алек[сеевича], зная, что Вы скорее и легче это наладите. Вот пока и все! Моя жена и я шлем Вам и Ивану Алексеевичу сердечнейшие приветы.
<…> И. Троцкий
10 февраля 1951 года И. М. Троцкому пишет письмо уже сам И. А. Бунин:
Дорогой Илья Маркович. Очень благодарю Вас за Ваши заботы обо мне, за попытку что-нибудь собрать мне. Вы просите меня вы-слать Вам для продажи на бунинском вечере десятка два моих «Воспоминаний». Это невозможно и технически, и материально. <…> А главное – для меня тяжело, унизительно, что на вечере будут навязывать мою книгу и многие, конечно, будут от нее отмахиваться.
Диктую Вам это письмо, потому что все лежу в постели. Недавно перенес тяжелый плеврит, и было долгое лечение, был (пенициллин. – М. У.), сульфамиды, каждый день доктор… До сих пор я ужасно слаб, все лежу, иногда поднимается температура.
Рогнедова32 мы уже давно не видим, не знаем даже, где он? За все время его «деятельности», то есть с начала сентября и до сих пор, получили чистых сто тридцать тысяч при валовом сборе двести тысяч франков. А что же Перль Бел33? От нее ни слуху, ни духу, ни пуху, ни пера. <…>
Шлем дружеский привет Вашей жене, целую Вас.
Ваш Иван Бунин
К письму имеется приписка В. Н. Буниной, хлопочущей уже не о себе, а за одного из своих парижских знакомых:
Дорогой Илья Маркович. Меня интересует очень, почему Литфонд отказал Щербакову34. Он самый, вероятно, нуждающийся из всех парижских писателей. У него больная жена, которая должна скоро родить, и маленькая дочка. Они оба по мере сил работают, но иногда работы не бывает, и тогда им очень плохо. Паспорт у него нансен[ов]ский, пишу об этом потому, что прошел слух, что ему отказали из-за красного паспорта. Вот и все, что мне хотелось бы Вам сказать. <…>
Душевно Ваша В. Бунина
Письмо Бунина от 29 апреля 1952 года посвящено сугубо литературным делам:
Дорогой Илья Маркович, пожалуйста, передайте Тартаку, что я прошу его извинить меня за то, что я писал ему <…>, вообразив на основании неверных сведений, дошедших до меня о его статье обо мне, как о поэте, будто бы только пейзажисте: я только теперь прочел подлинный текст этой статьи в Нов. Р. Слове, наконец дошедшем до меня, и увидал, как я был неправ и как напрасно указывал ему на не пейзажные темы моих стихов. Я прошу Вас передать это ему вместе с самой сердечной благодарностью за все, что он сказал обо мне в своих двух статьях: он оказался в них таким добрым другом моим вообще! Пишу плохо, нескладно тут, но это потому, что пишу в постели, болен в последнее время всячески особенно, обнимаю Вас, милый.
Ваш Ив. Бунин.
Привет Вашей дорогой нам жене.
Из письма В. Н. Буниной от 16 августа 1952 года явствует, что летом И. М. Троцкий был в Париже и посетил Буниных:
Дорогой Илья Маркович. <…> Б. С. Нилус35 не
послала письмо Вам потому, что денег на отдых Л. Ф. З[урову] хватило <…>,
так что Лит[фонд] не нужно беспокоить. Конечно, Б. С. следовало Вас об этом
известить, но вскоре после Вашего отъезда мы все были потрясены болезнью юной
студентки, выдержавшей только что экзамен и уехавшей на (отдых. – М. У.),
а через три дня вернувшейся домой в сильнейшем нервном расстройстве. Вероятно,
на переутомленный организм подействовала высота в
Иван Алексеевич Бунин скончался 8 ноября 1953 года, но только почти через полтора месяца, 20 декабря 1953 года, И. М Троцкий пишет Вере Буниной письмо с соболезнованиями по этому поводу:
Дорогая Вера Николаевна! Не изумляйтесь моему запоздалому отклику на постигший Вас удар. Сознаюсь, сознательно медлил, опaсаясь, как бы мои строки не затерялись в потоке соболезнований, наводнивших Ваш дом. Для меня лично писать соболезнующие письма – тяжкая моральная пытка. Как найти слова, которые не казались бы банальными, не напоминали стертую монету? И чем можно утешить Вас, дорогая Вера Николаевна, потерявшую не только долголетнего спутника жизни37, но и светоча русской литературы. Быть может, Вашу душевную рану утешит сознание, что заодно с Вами оплакивает уход из жизни незабвенного Ивана Алексеевича весь культурный мир. <…> со смертью Ивана Алексеевича ушел из русской литературы – ее хозяин и путеводитель. И хотя угасание И. А. для нас, живущих по другую сторону океана, не было тайной, тем не менее, смерть его положительно всех потрясла. Литературный фонд, литературный кружок и несколько других культурных организаций готовятся почтить память Ивана Алексеевича организацией специального вечера <…>. Вам Андрей Седых, вероятно, уже переслал вырезки из американской печати, равно как и то, что он лично написал. На днях получите и от меня две статьи, напечатанные в Нов[ом] Русс[ом] Слове и в крупнейшей еврейской газете The Day (Der Tog, День. – М. У.), причем еврейская газета отвела покойному Ивану Алексеевичу втрое больше места, чем Нов[ое] Русс[ое] Слово. Написал я также и в аргентинской печати38 о значении И. А. в мировой литературе. Как только получу тамошние газеты – не премину их Вам послать. <…> Считаю <…> нужным поставить Вас в известность о решении правления Литфонда откликнуться над-лежаще на привходящие обстоятельства, сопряженные с уходом из жизни Вашего бессменного спутника. Анна Родионовна и я разделяем Ваше тяжкое горе, выражаем свое глубокое соболезнование и шлем пожелания душевной бодрости и воли к дальнейшей, длительной жизни.
Душевно Ваш И. Троцкий
Переписка Троцкого с Буниными завершается письмом Веры Николаевны,
датированным 7 ян[варя] /25 д[екабря]
…Дорогой Илья Маркович, сердечно благодарю Вас и милую Анну Родионовну39 за сочувствие моему вечному горю. А Вас еще благодарю за Ваше чудесное письмо, а что оно было позднее других, то это хорошо. Спасибо и за статью об И. А., она всколыхнула нашу дружбу воспоминаньем.
Ведь он ушел от меня накануне двадцатилетия присуждения ему Нобелевской премии, и он вспоминал о тех днях и всех вас.
Желаю Вам и Анне Родионовне в 1954 году здоровья, всяких удач и радостей.
Эти святки я провожу пока тяжело как никогда, и не только оттого, что
нет около Ивана Алексеевича, но еще потому, что у меня ничего нет, кроме
долгов, а я к ним не привыкла, и уже некоторые кредиторы нуждаются в деньгах,
большинство из них бедные, а нужно внести нотариусу за утверждение в правах
наследства <…>. Много денег ушло на праздничные чаи, мы сидим на рисе и
чечевице, – только сегодня будем есть курицу, подарила одна добрая душа, моя
приятельница. А кто виноват? Ваша Америка! До сих пор не получила блокированные
деньги с
Ваша В. Б.
[Приписка]: Берта Соломоновна (Нилус-Голубовская. – М. У.) больна гриппом, да и вообще больна. Она шлет Вам свой новогодний привет.
О трудном положении, в котором оказалась Вера Николаевна Бунина, и о неприязненном отношении к Л. Ф. Зурову, существовавшем в кругу близких к Буниным людей, свидетельствует письмо М.А. Алданова к И. М. Троцкому, написанное им из Ниццы 6 декабря 1953 года:
Дорогой Илья Маркович. Как Вы поживаете? Как здоровье Вашей супруги? Мы оба хорошо понимаем с Татьяной Марковной41, как Вам теперь тяжело живется из-за ее болезни: у всех горе, трудная стала жизнь.
Пишу Вам по конфиденциальному делу, – пожалуйста, никому не показывайте этого моего письма. Я вчера получил письмо от Кадиша42. Его положение (материальное, да и моральное) просто отчаянное. Как Вы помните, Фонд обещал ему помочь. Когда мы с Вами у меня прощались, Вы уполномочили ему сказать, что в нояб-ре ему будет дана ссуда. Я его, разумеется, повидал в Париже (отдал ему Ваше пальто, он был страшно рад и благодарен Вам) и сказал ему о предстоящей ссуде. Теперь он мне пишет, что ничего не получил. В чем дело? <…> Мне не хочется писать Правлению, – я так часто о разных лицах хлопочу (теперь больше всего о Буниной). Не будете ли Вы любезны напомнить Фонду? <…>
Относительно же Веры Николаевны я тотчас после кончины Ивана Алексеевича написал Вейнбауму, просил о 500 долларах ей для уплаты по похоронам и на жизнь. Марк Ефимович поставил этот вопрос, и в принципе принято решение послать не менее пятисот, но по частям, так как члены Правления опасаются, что деньги будут тотчас истрачены на Зурова. Пока послали 200. Может быть, это и правильно. Однако я хочу Вас просить – следить за тем, чтобы это не было забыто и чтобы деньги высылались каждый месяц, правда, Вера Николаевна теперь живет преимущественно на деньги друзей и почитателей. В Париже собрали всего 162 тысячи франков, а только похороны стоили больше. Разумеется, сбор продолжается, но ведь друзей не так много. Все же, если деньги от фонда через Кодрянскую43 будут приходить, то как-нибудь она проживет: если Чеховское издательство б у д е т существовать, то оно, наверное, будет издавать старые книги Ивана Алексеевича и тогда В. Н. сможет жить. Вот только будет ли существовать это издательство? Я об этом никаких сведений больше не имею. Не знаете ли Вы44?
Иван Алексеевич, знаменитейший из русских писателей, умер, не оставив ни гроша! Это memento mori. У всех у нас дела не блестящие, не очень хороши они и у меня. Я подсчитал, что из всех моих 24 рынков, т. е. стран, на языки которых переводились мои романы, теперь осталась половина: остальные остались за Железным Занавесом (меня прежде немало читали в Польше, Чехословакии (два языка), балканских странах и т. д.). Сначала Гитлер, потом большевики. <…> Прежде была еще маленькая, крошечная надежда на Нобелевскую премию, – Иван Алексеевич регулярно, каждый год в конце декабря выставлял мою кандидатуру на следующий год. Теперь и эта крошечная надежда отпала: я не вижу, какой профессор литературы или союз, или лауреат меня выставил бы. Слышал, что другие о себе хлопочут, что ж, пусть они и получают, хотя я думаю, у русского эмигрантского писателя вообще шансов до смешного мало.
Мы оба шлем Вам и Вашей семье самый сердечный привет и лучшие наши пожелания. Напишите о себе.
Ваш М. Алданов
[Приписка:] Я поместил о Бунине статью в Le Monde45.
После
В нынешнем году Литфонду исполняется сорок лет – срок достаточный,
чтобы публично быть отмеченным. Никаких торжеств, в интересах экономии сил и
денег, правление не собирается организовывать. Согласно традиции Литфонд
организует ежегодно, в ноябре, кампанию сборов на пополнение кассы и на
обеспечение бюджета в плане помощи. <…> В этом смысле Литфонду нужна
моральная поддержка и извне. Просьба правления Литфонда к вам, дорогие Вера
Николаевна и
С искренним приветом
Ваш И. Троцкий. Секретарь Литфонда
P. S. Пользуюсь случаем поблагодарить
Что же касается утверждения Алданова о том, что Бунин якобы «регулярно, каждый год» номинировал его на Нобелевскую премию по литературе, то впоследствии, когда стали доступными секретные ранее архивы Нобелевского комитета 1940-х –1950-х годов, оно получило фактическое подтверждение. Из хранящихся в них документов явствует, что с 1947 по 1952 год Бунин действительно регулярно обращался в Нобелевский комитет с предложением выдвинуть на премию Марка Алданова, но неизменно получал вежливый отказ. Причиной отказов являлись заключения экспертов комитета, согласно которым Алданов «не обладает квалификацией, которая требуется для новой премии русскому писателю-эмигранту»47.
К счастью, ни Бунин, ни Алданов не знали о существовании этой мотивировки.
31 декабря 1953 года Алданов пишет Троцкому:
Мы с Татьяной Марковной (Алдановой. – М. У.) весьма огорчены, что Ваша супруга чувствует себя все нехорошо. Яков Григорьевич (Фрумкин. – М. У.) может Вам сообщить, что и у нас нехорошо. Хорошо, верно, никогда больше не будет.
Спасибо, что исполнили просьбу о Кадише. Попрошу и Столкинда48 написать о нем Фонду. Я уже ведь мног[им] говорил (на сей счет. – М. У.). Давыдову49 я напишу.
О Чеховском издательстве я уже знаю, что оно получило денег на два года. <…> говорят, американцы им поставили некоторые условия относительно выбора книг. Может быть, условия и не очень стеснительные, да возможно, что вообще условий не ставили.
Далее приводится адрес Столкинда, а затем, к концу письма, проявляется главная тема:
Сердечно Вас благодарю за то, что пишете о Стокгольме. <…> Но надежд никаких не возлагал и не возлагаю. <…> Верно, русскому эмигранту, кто бы он ни был, никогда больше не дадут.
Впрочем, тут же сразу возникает просьба, указующая на то, что луч надежды еще теплится в душе старого писателя-скептика и фаталиста.
Если что-либо мне о Стокгольме сообщите, буду очень признателен.
Потом, как бы принижая важность для него предыдущей темы, Алданов переходит к новостям из разряда «между прочим»:
Кускова и Маклаков сообщили мне, что в Париже в январе начнет выходить новая еженедельная газета Русская Правда, под редакцией Кадомцева50. Деньги, по их сведениям, дал Ватикан! Что-то это уж очень неправдоподобно: зачем может быть Ватикану нужна русская газета?
Еще раз за все спасибо. Крепко жму руку.
Самый сердечный привет от нас обоих.
Ваш М. Алданов
В
Дорогой Илья Маркович.
От души Вас благодарю за Ваше письмо от 15-го, полученное мною сегодня (позавчера и вчера почты из-за Пасхи не было). Я чрезвычайно тронут Вашим вниманием и заботой. <…> Все Ваши сведения были мне в высшей степени интересны, хотя надежды на получение премии у меня почти нет и не было. Я знал, что С. М. Соловейчик51 выставил мою кандидатуру, но Ваше сообщение, что ее выставил и М. М. Карпович, меня изумило: мы никогда с ним об этом не сносились! Известно ли это Вам от Вашего стокгольмского корреспондента или от кого-то другого? Если это верно, то я, во всяком случае, счел бы себя, разумеется, обязанным сердечно благодарить Михаила Михайловича.
Кстати, о Вашем корреспонденте, которого Вы не назвали. Покойный Бунин говорил мне, что я должен бы непосредственно или через друзей послать в Стокгольм мои книги и рецензии о них. Я не был уверен, что он прав, но, видимо, это так. Вы тоже послали ему Ульмскую ночь (и за это сердечно благодарю). Как Вы думаете, не послать ли ему мою лучшую, по-моему, вещь Истоки или Начало конца?52 Обе у меня есть только по-английски и на других иностранных языках, но не по-русски <…>. Если Вы что-либо из этого одобряете, то, пожалуйста, скажите, как сделать? Можно ль с несколькими рецензиями послать Вам для отправки ему?
А что послать лично Вам?<…>
Вы мне оказываете громадную услугу, и Вы догадываетесь, как я ее ценю. Думаю, что у Зайцева шансов лишь немногим больше, чем у меня. Но, разумеется, это все лотерея. <…>
Как здоровье Анны Родионовны? Мы оба особенно похвастаться не можем. Оба шлем Вам и Вашей семье наш самый сердечный привет и наилучшие пожелания.
Ваш М. Алданов
[Приписка:] Через месяц мы отсюда уезжаем в Париж. А оттуда съездим в Амстердам на международный литературный конгресс53, на который я получил приглашение. Он состоится там 20-25 июня. А каковы Ваши планы?
Ваш привет А. Я. Столкинду послезавтра передам.
Обращает на себя внимание, что, делая предложения-подсказки своему
адресату, Алданов ссылается на авторитет Бунина, который не слишком-то хорошо
разбирался во всех тонкостях представления соискателя премии. Подробнейшую и
очень продуманно составленную справку о писателе Марке Алданове, приложенную ко
второму письму Бунина
Обо всем этом И. М. Троцкий, конечно же, был осведомлен. Возможно, он тоже «приложил руку» к подготовке документов об Алданове в конце 1930-х гг., поскольку в письме к нему И. А. Бунина, датированном 09.01.1939 г., писатель задает ему вопросы, касающиеся именно номинации Алданова:
Дорогой Илья Маркович, где Вы?54 Пишу вам по Вашему парижскому адресу. Отзовитесь, сообщите мне Ваше мнение, как обстоит наше дело, Вы знаете какое: насчет Стокгольма. Надо ли мне повторить представление и в какой форме?
В прошлом году я послал некоторые материалы при письме (кратком) в Академию. М. б., надо обратиться в (Нобелевский. – М. У.) Комитет? Жду ответа, обнимаю Вас, кланяюсь Вашей милой жене.
Ваш Ив. Бунин
1 Rue Jacqes Offenbach Paris, 16
В этом случае Алданов, предпочитая играть роль человека неискушенного во всех тонкостях требований Нобелевского комитета, желает, по-видимому, польстить своему адресату, подчеркнуть его особенную осведомленность и уникальный опыт в этой сфере. В этом отношении очень интересно следующее письмо – от 6 мая 1954 года:
Дорогой Илья Маркович.
Еще раз от всей души Вас за все благодарю. Мне очень совестно, что Марк Ефимович (Вейнбаум. – М. У.) обратился к Карповичу с <…> просьбой (о номинации. – М. У.). Об этом я и понятия не имел. Разумеется, я сердечно поблагодарю Марка Ефимовича, а вот писать ли Карповичу, не знаю: быть может, Ваши соображения об этом вполне правильны. Практического значения представление Карповича в этом году иметь не может, так как это, верно, произошло недавно, а кандидатуры выставляются в январе. Но для будущего года это и важно, и особенно мне приятно.
Впрочем, какое вообще тут «практическое значение»? Шансы мои ничтожны и по той самой причине, которую Вы указываете: нансеновец, эмигрант. И все-таки, как же не попробовать? Знаю, что Ремизов выставлен, что Зайцев выставлен, хотя не знаю, кем именно55? Надо, значит, и мне взять билет в лотерею, как бы ни были ничтожны шансы. И особенно Вам благодарен.
Разумеется, не сообщайте мне имени Вашего корреспондента56, Вы совершенно правы.
Далее Алданов опять возвращается к вопросу о том, какие его книги «по-английски, по-французски или по-немецки (швейцарское издание)» и какие рецензии он пошлет через И. М. Троцкого его стокгольмскому корреспонденту, выказывая при этом свойственную ему щепетильность в отношениях с посторонними людьми:
Мне чрезвычайно совестно так злоупотреблять Вашей исключительной любезностью и возлагать на Вас еще и пересылку книг и рецензий в Стокгольм. Но очень Вас прошу разрешить мне, по крайней мере, хоть покрывать расходы по этой пересылке. Я тотчас прислал бы Вам деньги.
В письме от 29 мая 1954 года Алданов сообщает, что «мы завтра уезжаем в Париж», сообщает адрес своего парижского отеля, «где пробудем до 20 июня; оттуда едем на несколько дней в Амстердам, на международный литературный конгресс, а с 1-го июля будем опять в Ницце». Далее он пишет:
Я отправил Вам заказным <…>, лично для Вас, на память, экземпляр «Бельведерского торса» – книги плохой, но у меня <…> другой русской нет! В этом же конверте с книгой я вложил наудачу несколько американских рецензий о моих книгах: в выборе руководился известностью критика. Кроме того, вложил французское интервью со мной, появившееся не так давно в «Нувелль Литерер»57, это во Франции главный литературный журнал. Уж если Вы так добры, то перешлите рецензии и особенно интервью в Стокгольм, кому найдете нужным. <…> Немецких рецензий теперь не имею, так как после второй войны не абонировался в немецком бюро вырезок. После войны по-немецки, впрочем, пока вышла (в Швейцарии у Моргартена58) лишь одна моя книга: те же «Истоки» <…>.
21 июля 1954 года Алданов горячо благодарит Троцкого, особо подчеркивая, что:
Забота Ваша о моих интересах, время, которое Вы тратите ради меня, и старания поразительны. <…> Ваши слова даже впервые подали мне маленькую надежду. Думаю, что в этом году получит Хемингуэй59. Что ж, он имеет все права. По-моему, Моруа имеет меньше шансов, так как французу премия была дана недавно, и Франции принадлежит рекорд по числу премий.
Далее Алданов сообщает о том, что:
прочел в «Новом Русском Слове» отчет о Вашем празднике и сердечно порадовался большому успеху.
Речь здесь, несомненно, идет о чествовании И. М. Троцкого по случаю его 75-летнего юбилея (поздравительные телеграммы, письма и другие материалы, касающиеся данного события, хранятся в его архиве). Затем следует комплимент «по случаю»:
Но еще до прихода этого отчета мне об огромном успехе написали три человека. А двое из них добавили, что Ваша речь была самой блестящей.
Покончив с «торжественной частью», Алданов переходит к «серым будням» –
оказанию материальной помощи русским эмигрантам: «Меня неизменно осаждают
ходатайствами», – и, называя фамилии композитора и критика
Неужели и Ваш корреспондент заинтересовался этой книгой? Если бы Вы нашли нужным послать ему еще что-нибудь мое, я тотчас достал бы и послал бы Вам. Лично я считаю лучшим из моих произведений «Истоки» («Before the Deluge»). Она имела небывалый успех в Англии, где была избрана «Бук Сосайети»61 – это британский «Бук оф зи Монс»62, но с тиражом в двадцать раз меньше, чем американский: было продано 17.000 экземпляров63.
Мне пишут, что Анна Родионовна совершенно поправилась. Если это так, то понимаю, какая это радость.
Мы были с Татьяной Марковной в Амстердаме на международном литературном конгрессе <…>. Было очень интересно: доклады, приемы, банкеты. Прочел и я доклад по-французски. Все доклады переводились, как в Объединенных Нациях, и, по-видимому, будут выпущены книгой! <…> Еще раз очень, очень благодарю.
Ваш Алданов
22 августа 1954 года:
Дорогой Илья Маркович. Должен каждое мое письмо к Вам теперь начинать с глубокой сердечной признательности. <…> Ваше последнее письмо ко мне немного меня смутило. Как же я мог бы прислать Вам заметку с оценкой моих книг? Вы меня просите преодолеть скромность, но я уверен, что такую заметку о самом себе затруднился бы составить и очень нескромный человек. Я, вместе с тем, понимаю, что нельзя взваливать на других просто изложение ф а к т о в, касающихся меня, – так сказать, мой «послужной список». Это я составил и прилагаю. Тут факты и объективизация, но и это нелегко писать человеку о самом себе. Как Вы увидите, на стран[ице] № 3 – пробел: эта страница обрывается там, где м о ж н о поместить оценку моей деятельности, краткую общую о ц е н к у моих книг. Если Вы считаете это необходимым, (вероятно, Вы правы), то, пожалуйста, произведите оценку сами (или поручите это другому), за что я Вам буду сердечно признателен.
Далее следует очень лестное со стороны знаменитого писателя и важное для характеристики личности И. М. Троцкого и его профессиональных качеств публициста заявление Алданова:
Если Вы хотите знать мое мнение, то никто это не может сделать лучше, чем Вы, и тогда это останется секретом. <…> критика очень часто меня хвалила, слишком хвалила, критик Орвилл Прескотт64 писал, например, в «Нью-Йорк таймс», что меня обычно признают первым из ныне живущих писателей. Это было незаслуженно, но очень приятно. Если хотите, скажите несколько слов не об этом, конечно, мнении Прескотта, а вообще о мнении критики. Или же скажите от себя, что хотите. Дальше, на странице 4-ой <…> опять в моей заметке начинается то, что автор может сказать о себе с а м. И еще раз от души Вас опять благодарю. <…>
В конце письма Алданов сообщает, что:
получил от Марка Ефимовича [Вейнбаума] очень милое письмо. Мои ходатайства в Литфонде о Сабанееве, Петре Иванове и Бологовском удовлетворены,
– и снова просит за Ю. Шейнера и С. Постельникова:
М[арк] Еф[имович] пишет мне, что он эти два ходатайства поставит и поддержит на следующем собрании (а то было бы слишком много для одного раза). Лишь бы только он не забыл, уезжая в отпуск. Не напомните ли тогда Вы: люди почтенные и очень бедные. Герб65 здесь просил меня на днях (как, я знаю, и Вас) похлопотать еще о Даманской, но сам прибавил, что Фонд ей отказал. Тогда, значит, хлопотать бесполезно.
Помог ли отдых Анне Родионовне и Вам? <…> Мы оба шлем самый сердечный привет, самые лучшие пожелания вам обоим.
Ваш М. Алданов
11 сентября 1954 года:
Не сомневаюсь в том, что Хемингуэй (по моему, наиболее вероятный и достойный лауреат текущего года), Моруа, Бубер66 имеют больше шансов, чем я. А не сообщите ли, кто несколько других писателей, о которых Вы пишете. Кстати, именно сегодня здешняя газета «Нисс-матэн»67 печатает телеграмму из Стокгольма (по-видимому, телеграфного агентства) о том, что наиболее вероятный кандидат в этом году – исландский писатель Halldor Laxness68. Других кандидатов телеграмма не называет. Признаюсь, я этого писателя совершенно не знаю, не слышал даже имени. Впрочем, покойный Иван Алексеевич говорил мне, что редко дают премию тому писателю, которого называют задолго до решения. Верные предсказания бывают, будто бы, только за несколько дней. Но общего правила тут нет.
Я постараюсь достать для Вас те мои книги, которые Вы не читали. Но их нет не только у меня и в магазинах [в Ницце]. <…> Когда буду в Париже, поищу.
Мы оба чрезвычайно рады, что горный воздух и тишина благотворно отражаются на Анне Родионовне. Да и Вам очень хорошо отдыхать подольше. Т[атьяна] М[арковна] и я шлем Вам и Анне Родионовне самый сердечный привет и самые лучшие пожелания.
Ваш иск[ренне] Вам признательный
М. Алданов
23 октября 1954 года:
Дорогой Илья Маркович. Меня очень тронуло и взволновало Ваше письмо от 20-го: взволновало потому, что оно подает некоторую надежду (прежде у меня никакой надежды не было), а тронуло ввиду Вашего необыкновенно милого ко мне отношения, Вашей заботы и труда в этом деле. От души Вас благодарю – это просто удивительно. Не скрою, я все-таки не разделяю Вашего относительного оптимизма, не говоря уже об оптимизме Вашего (стокгольмского. – М. У.) корреспондента. Здешние газеты называют Хемингуэя как почти бесспорного кандидата, а о других кандидатах и не упоминали. Парижский «Ле Монд», тоже упоминая, как о первом кандидате, о Хемингуэе, назвал еще Шолохова69 (как бы в виде противовеса эмигранту Бунину) и двух совершенно неизвестных мне писателей – одного исландца и другого грека70. Были ли предположения в других газетах, я не знаю. Может быть, попадались Вам? Разумеется, я ни о чем Вас не спрашиваю из того, что Вам пишет Ваш корреспондент, столь мило ко мне относящийся. Но если он пишет Вам что-либо о русских кандидатах, как Шолохов или другие, то, быть может, Вы мне как-нибудь сообщите, – просто для того, чтобы знать, как нас расценивают. Если же это неудобно, то, конечно, не сообщайте и этого. Для меня лично важно и то, что обо мне в Стокгольме говорят: все становится более или менее известно издателям в разных странах (и особенно в скандинавских) (написано от руки. – М. У.) – если кандидатуру такого-то писателя на премию обсуждают, то уже по этой причине шансы его у издателей и даже, быть может, предлагаемые ему условия при покупке его книги улучшаются, – особенно если его фамилия в связи с этим попадает в газеты (конечно, только мировые) (дописано от руки. – М. У.). Итак, надежды имею очень мало, но не скрою, немного волноваться буду в предстоящие дни, – это, впрочем, п р и я т н о е волнение. До этого Вашего письма я такого волнения перед 10-ым ноября не испытывал.
<… > относительно чествования памяти Зензинова Е. М. Далина71 сообщает мне, что оно прошло чрезвычайно удачно, а Лунц72 говорит, что было 40-50 человек. Если при объявленных речах Керенского и Карповича пришло так мало народа, то, по-видимому, эмиграция и в Нью-Йорке потеряла интерес к себе самой. Впрочем, отчасти это может объясняться и тем, что революционеров, Ди-Пи и старые эмигранты не в большинстве не очень жалуют.
<… > Мы оба шлем самый сердечный привет и лучшие дружеские пожелания Вам обоим.
Ваш М. Алданов
P. S. Между нами говоря, и мне не понравились стихи моего приятеля Дон-Аминадо. Статья Адамовича хороша.
31 декабря 1954 года Алданов сообщает:
Дорогой Илья Маркович. <…> Для меня неудача не была шоком, так как я больших надежд, как Вам известно, не возлагал. К тому же, и Бунин, и Хемингуэй, и, кажется, все лауреаты были кандидатами много лет до того, как получили премию. Если и Вы, и стокгольмские Ваши друзья-корреспонденты так любезно и мило решили продолжать усилия, то надежда остается. <…> Вы говорите, что подробно все расскажете мне при свидании. Я понимаю, что писать долго. А если в двух словах как-нибудь напишете мне, очень обрадуете. Кстати, Б. К. Зайцев мне недели полторы тому назад сказал, что узнал о своей кандидатуре из Вашей статьи! По его словам, его никто не выставлял. Может быть, тут маленькая военная хитрость, хотя я его, конечно, не спрашивал; он сказал это по своей инициативе. Относительно себя я ему сказал, что меня выставил покойный Бунин, – это ведь так. Теперь другое. Я ровно ничего не знаю о положении дел в нашей Л73. Мендельсон и Делевский74 мне никогда не писали. От Давыдова же я последнее письмо получил с год тому назад (видел А. В. летом в Ницце). Ничего не слышал ни о ссоре, ни об инциденте, о котором Вы упоминаете. В чем дело? Я очень огорчен. Не догадываюсь даже, на какой почве произошел разлад. На личной?
<…> пожалуйста, дорогой Илья Маркович, поддержите мои ходатайства о ежемесячных субсидиях Бор[ису] Зайцеву и Леон[иду] Сабанееву, а также об единовременной субсидии поэту Георгию Иванову (кстати, В. Н. Бунина мне говорила, что и Иванов, и Ремизов тоже выставлены кандидатами на Нобел[евскую] премию – Вы ведь назвали только меня и Зайцева). Еще меня попросил похлопотать в Фонде артист Бологовский, наш старый и постоянный клиент. Если Вы от себя попросите о нем, это будет хорошее дело, он очень нуждается.
Мы оба с Татьяной Марковной шлем Вам, Анне Родионовне, всей Вашей семье самые лучшие дружеские пожелания к Новому году. Особенно сочувствуем нездоровью А[нны] Р[одионовны], так как и сами похвастаться здоровьем никак не можем.
Ваш М. Алданов
В
От души желаем, чтобы хоть стало лучше. Понимаем, как из-за этого тяжела Ваша нынешняя жизнь. Я тоже не могу похвастаться здоровьем, да не хочется писать.
Затем, после дежурной благодарности за содействие, Алданов сообщает, что М. М. Карпович о нем в Стокгольм не написал, но он:
и не надеялся, что (тот. – М. У.) напишет. Но Самсон Моисеевич (Соловейчик. – М. У.) действительно написал. Хоть я мало надеюсь на премию, но я ему сердечно признателен и рад, что, по Вашим словам, мое имя и в этом году значится в списке кандидатов. А кто другие кандидаты? Есть ли соотечественники? Разумеется, пошлю Вам, когда Вы признаете это нужным, книги, которые могут Вам понадобиться. Кроме С. М. Соловейчика и покойного Бунина, меня никто не выставлял. Рад, что в ложе кончились недоразумения. Надеюсь, никто не ушел? В Париже осенью предполагается устраиваемый американским Комитетом съезд русских эмигрантских писателей75. Я еще в декабре получил <…> длинную телеграмму с просьбой принять участие. Я это предложение отклонил, не указывая причин, Вы их угадываете. <…> Получил затем <…> вторую длиннейшую телеграмму – Комитет надеется меня переубедить <…>. Не могу я <…> понять, зачем это я так понадобился. Я опять отклонил, – разумеется, любезно и вежливо, как писали и они. <…> Было еще одно письмо из Парижа о том, что они намечали мою кандидатуру в председатели Съезда. Это было, впрочем, частное письмо, от русского. Как бы то ни было, я участвовать НЕ буду. Все это сообщаю Вам, разумеется, никак не для печати: мне было бы крайне неприятно, если об этом появилось хоть что-либо в газете. Кто теперь намечается в председатели, мне не известно. Вера Николаевна Бунина писала мне, что на устройство Съезда Американский комитет ассигновал 10 миллионов франков! Не понимаю, на что пойдут эти деньги и чем будет заниматься Съезд. Желающих будет много. <…> О наших планах или о наших сомнениях Вам может рассказать наш общий друг Яков Григорьевич (Фрумкин. – М. У.). Столкинд еще не знает, когда возвращается в Нью-Йорк. Примите, кроме очень большой моей благодарности, сердечный дружеский привет от дома к дому.
Ваш М. Алданов
15 мая 1955 года Алданов сообщает Илье Троцкому:
<…>Мне предстоит в конце мая операция простаты. Она считается не опасной. Сделает ее здешний хирург Клерг. После нее в лучшем случае придется пролежать в клинике три-четыре недели. Надо будет отложить работу и корреспонденцию.
Далее Алданов благодарит своего адресата за его, по-видимому лестный, отзыв о «Ключе».
Этот роман – первый том трилогии, за ним следует второй том Бегство и третий Пещера. С радостью послал бы их Вам, но у меня их нет, да и в продаже можно достать разве по случайности у букиниста. Они были переведены. По-английски Ключ и Бегство вышли в одном томе под заглавием Escape. <…> Вам я не хочу посылать перевод <…>, но если это может быть полезным для Стокголь-ма, то, конечно, пришлю. Можно послать только обложку – она с чрезвычайно лестными цитатами обо мне. Я слышал, что премия дается за написанное в данном году (по крайней мере, так это кажется с формальной стороны). В этом году у меня печатается в «Новом Журнале» «Бред», – не надо ли послать его оттиски? Все сделаю, как Вы укажете. Неужели ни одного русского писателя в этом году не выставляли? Думаю, что никто из нас в этом году и не получит. А надежды и старания не возбраняются, и Вы знаете, как я благодарен Вам и Соловейчику. Рад, что избран в Правление (Литературного. – М. У.) Фонда. <…> Шлем оба самый сердечный привет. Если можно, передайте его Анне Родионовне с самыми лучшими и горячими пожеланиями.
Спасибо еще раз за все (вписано от руки. – М. У.).
Ваш М. Алданов
24 июня 1955 года:
<…> Я только вчера вернулся домой из клиники. Как будто в самом деле нахожусь на пути к полному выздоровлению. <…> Сердеч-но благодарю Вас и в Вашем лице новое правление Литературного Фонда за <…> любезные и лестные слова. <…> Искренне рад своему переизбранию в Правление. Мне об этом уже сообщил М. Е. Вейнбаум, бывший проездом в Ницце и посетивший меня в клинике. Мы все в восторге от успешной кампании по сбору (пожертвований. – М. У.), честь и слава Правлению.
Несмотря на свою болезнь, продолжаю получать просьбы похлопотать. Последняя – от нашего давнего клиента артиста Бологовского. Я ее получил уже после отъезда отсюда Марка Ефимовича. Поэтому разрешите передать ее через Вас. Заранее спасибо.
Мы оба с Татьяной Марковной горячо надеемся, что Анна Родионовна в последние недели чувствует себя хоть немного лучше? <…> Ваш М. Алданов
Постскриптум (секретный – только для Вас): Вы сообщаете, что скоро напишете мне о Стокгольме. Горячо благодарю. Чем раньше и подробнее напишете, тем больше буду Вам признателен, – как мне ни совестно Вас об этом просить.
13 июля 1955 года:
Снова от всей души Вас благодарю. <…>
Я поправляюсь, но медленно, – медленнее, чем обещали врачи. Все же грех жаловаться. Отравляет жизнь бессонница, которой я до операции не знал. Целый месяц каждую ночь принимал снотворные, да и они плохо помогали. Так как это грозило войти в привычку, то пять дней назад перестал их принимать и сплю – хорошо, если два-три часа в сутки. Говорят, что это очень часто бывает после операции. <…> Пожалуйста, сердечно от меня поблагодарите вашего корреспондента, которого я не знаю. Он меня тоже лично, вероятно, не знает, и тем выше я ценю его редкую любезность. Если ему и Вам нужны книги, напишите мне или лучше купите у Скрибнера (чтобы не терять времени на пересылку), сообщите мне, сколько они стоили, и тотчас с великой благодарностью переведу Вам деньги. <…> Нисколько не удивлен тем, что Москва ведет кампанию в пользу своих, и, по-моему, шансы, например, у Шолохова большие. <…> Теперь шлю еще три ходатайства. Все люди очень почтенные и нуждающиеся. Первым двум Фонд изредка помогал, а третьему только раз. Марк Ефимович (Вейнбаум. – М. У.) говорил мне в Ницце, что дела Фонда хороши, да я знаю это и из газет. Поэтому решаюсь очень просить за всех трех. Сообщаю их имена и адреса: Юлий Шейнер76, автор двух хороших книг. <…> Сергей Постельников77, композитор, пианист и профессор (без жалования) Парижской [Русской] Консерватории. <…> Генерал Евгений Масловский78, известный военный писатель, автор многих печатных трудов, герой войны 1914 года. <…>
Пожалуйста, Илья Маркович, поддержите все эти мои ходатайства. Заранее очень благодарю Фонд.
Мы оба с Т[атьяной] М[арковной] шлем Вам самый сердечный дружеский привет и самые горячие пожелания.
Ваш М. Алданов
Простите: вынимая листок из машинки, надорвал его.
Письмо Алданова 22 сентября 1955 года опять начинается с благодарности И. М. Троцкому за то, что он «продолжает думать о Стокгольме при столь грустных обстоятельствах», как все прогрессирующая болезнь его жены.
Неужели нет надежды на поправку? А тут Вы еще потеряли двух близких друзей.
Разумеется это известие удар для меня. Что ж делать? Это не первый. Вы понимаете, какой бедой, и личной, и материальной, была для меня скоропостижная кончина Н. Р. Вредена79, который в Америке устраивал все мои книги. Все мои рукописи у него остались, я их теперь и не уверен, что найду. Все одно к одному…
Сохраню память о неизвестном мне по имени Вашем скончавшемся друге80, который относился к моим писаниям так благожелательно. Вы пишете: «Он… в отношении Вас все сделал согласно нами выработанному плану». Если так, то, быть может, дело еще не совсем безнадежно? Вдруг Вы и еще установите связь. Если же не удастся, то моя благодарность Вам останется не меньшей. <…>
Я поправляюсь после операции. А настроение уже давно «оставляет желать лучшего».
Татьяна Марковна и я шлем Вам и Анне Родионовне самый сердечный привет и самые лучшие дружеские пожелания.
Ваш М. Алданов
Переписка М. Алданова с И. Троцким по каким-то причинам, возможно, из-за тяжелой болезни жены последнего, прервалась почти на полгода. Лишь 31 мая 1956 года Алданов посылает ему письмо:
<…> Пишу Вам так, без всякого дела. Очень давно не имел от Вас или о Вас известий. Ваши статьи в «Новом русском слове» читаю часто, всегда с большим интересом. Если б их не было и если б я не знал, что Вы ходите на доклады, то немного беспокоился бы о состоянии Вашего здоровья. Надеюсь, у Вас все относительно благополучно? Как Анна Родионовна? При случае, пожалуйста, сообщите, окончательно ли у Вас потеряна информационная связь со Стокгольмом. Мою кандидатуру и в этом году выставил вовремя проф. С. М. Соловейчик. Разумеется, я ни малейших шансов и ни малейшей надежды не имею, но по инерции, между нами говоря, еще интересуюсь. Выставлены ли в этом году и другие эмигрантские и советские кандидаты? У нас все по-прежнему: и здоровье, и настроение, и дела так себе. Чеховское издательство кончено и ликвидируется. Это большая потеря для всех нас. Татьяна Марковна и я шлем Вам и Вашим самый сердечный привет и лучшие дружеские пожелания.
Ваш М. Алданов
Следующее – последнее – письмо М. А. Алданова И. М. Троцкому датировано 10 января 1957 года:
Дорогой Илья Маркович. Почта, обычно работающая во Франции прекрасно, в дни праздников была перегружена, все письма очень запаздывали. С немалым опозданием пришло и Ваше от 1 января <…>. От души Вас благодарю за все внимание, за большую проделанную Вами работу. Жаль, что нельзя больше поблагодарить Вашего друга, так трогательно заботившегося о писателе, которого он лично не знал. <…> Удивит ли Вас, если я скажу Вам, что теперь, быть может, надеюсь скорее чуть больше прежнего? Прежде я почти и не надеялся. Однако если дело было в политических отношениях между державами, то ведь они меняются с международной обстановкой. Вдруг создастся такая обстановка, при которой то, что Вы сообщаете81, может оказаться и плюсом вместо минуса! Я уверен, что С. М. Соловейчик опять выставит мою кандидатуру: ведь это формально необходимо делать каждый год. Я никому не скажу о Вашем сообщении, кроме разве Л. Г. Фрумкина, в «дискретности» которого я уверен.
И еще раз от души Вас благодарю, чрезвычайно ценю Вашу дружбу и внимание.
Вы ничего не сообщаете об Анне Родионовне: значит, нет улучшения?
Татьяна Марковна и я шлем вам от дома к дому самый сердечный привет, самые лучшие новогодние пожелания.
Ваш М. Алданов
Через полтора месяца после написания этого письма, 25 февраля 1957 года Марк Александрович Алданов (Ландау) скоропостижно скончался в своем доме в Ницце и был похоронен на местном кладбище Кокад. Через две недели, 9 марта 1957 года Татьяна Марковна Алданова присылает И. М. Троцкому почтовую открытку, в которой, поблагодарив его за сочувственное письмо по случаю смерти мужа, пишет:
Еще недавно М. А. рассказывал мне про все Ваши хлопоты о Нобелевской премии! Мы оба тогда были очень тронуты. Простите, что мало пишу.
Ваша Т. Алданова
В YIVO-архиве И. М. Троцкого имеются еще два коротких соболезнующих письма от Татьяны Марковны Алдановой: первое – от 12 июля 1957 года по поводу кончины Анны Родионовны Троцкой, и второе – от 10 сентября 1958 года в связи с безвременной кончиной его дочери Татьяны82.
Там же сохранились два письма-соболезнования от Галины Кузнецовой – от 23.06.1957 г. (по поводу смерти жены) и от 04.09.1958 г. (по поводу смерти дочери) и соболезнование профессора Михаила Карповича, написанное им от руки на фирменном бланке – HARVARDUNIVERSITY, DepartmentofHistoryCambrige, Mass.:
29-VI-57
Глубокоуважаемый Илья Маркович,
Примите выражение моего искреннего сочувствия в постигшем Вас горе.
Я знаю, как трудно найти слова утешения, и хочу только, чтобы Вы поверили мне, что душою я с Вами.
Желаю Вам побольше бодрости душевной, чтобы пережить это тяжелое испытание, и крепко жму Вашу руку.
Искренне Ваш
М. Карпович
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Гуль Р. Б. Я унес Россию. Т. 3. // Н.-Й.: Мост, 1989. С. 112.
2. По всей видимости, имеется в виду близкий друг обоих респондентов
Фрумкин, Яков Григорьевич (1880–1971), юрист, историк, общественный деятель. В
начале XX в. активно участвовал в еврейском национальном движении. После
3. Даманская (урожд. Вейсман), Августа Филипповна (1877–1959), русская
писательница, переводчик, журналист. Многие свои публикации подписывала
псевдонимом Арсений Мерич. В
4. Имеется в виду ОРТ (ORT) – Общество распространения ремесленного и
земледельческого труда среди евреев – еврейская просветительская и
благотворительная организация, действующая в разных странах, основана в
5. Ханин (Chanin), Натан (1887–1965), публицист, крупный деятель
еврейского социалистического рабочего движения в России, а затем (с
6. Бахрах, Александр Васильевич (1902–1985), литературный критик и
мемуарист. Эмигрировал из России в
7. Бахрах, Александр. По памяти, по записям. Литературные портреты
// Париж: Lapresselibre,
8. Седых, Андрей (Яков Моисеевич Цвибак) (1902–1994), журналист,
писатель, литературный критик, мемуарист, общественный деятель. В эмиграции с
9. Седых, Андрей. Далекие, близкие // М.: Захаров, 2005, С. 212.
10. Хазан, Владимир. «Отблеск чудесного прошлого». Переписка М. А. Осоргина и А. В. Бахраха // Н.-Й. Новый Журнал, № 262, 2011.
11. Бабореко Александр Кузьмич (1913–1999), российский литературовед.
12. Мальцев Юрий. Бунин / Frankfurt/Main: Посев, 1994. С. 324.
Мальцев Юрий Владимирович (р. 1932), литературовед, писатель, правозащитник. В
эмиграции с
13. Либерман, Александр Борисович (1896–1978), русский и американский
пианист и педагог. В эмиграции с
14. Цетлина (урожд. Тумаркина) Мария Самойловна (1882–1976),
общественно-политический деятель, издатель, благотворитель. В
15. Логинова-Муравьева (Loginoff-Mouravjeff) Татьяна Дмитриевна
(1904–1993), русская художница, график и литератор. С
16. Бабореко А. К. Бунин: Жизнеописание // М.: Мол. гвардия, 2004. Сс. 344-345. В 1956–1961 гг. переписывался с Верой Николаевной Муромцевой-Буниной (1881–1961) и Анной Николаевной Цакни-Буниной (1879–1963), в 1961–1970 гг. – с Л. Ф. Зуровым (1902–1971) и Г. Н. Кузнецовой (1900–1976) и др. деятелями Русского Зарубежья из окружения И. А. Бунина.
17. Осоргин (наст. Ильин), Михаил Андреевич (1878–1942), русский писатель
и общественный деятель, масон. В
18. Вишняк, Марк (Мордух) Вениаминович (1883–1976), публицист, редактор,
общественно-политический деятель, член партии социалистов-революционеров. В
19. Сергиевский, Борис Васильевич (1888–1971), русско-американский летчик-испытатель, участник Первой мировой войны и Белого движения, известный общественный деятель Русского Зарубежья.
21. Зуров,
22. Пархомовский М. А. Конфликт М. С. Цетлиной с И. А. Буниным и М. А. Алдановым. В сб.: Евреи в культуре Русского Зарубежья: Статьи, публикации, мемуары и эссе. Т. 4. // Иерусалим: 1995. Сс. 310–325.
23. Зеелер, Владимир Феофилович (1874– 1954), адвокат, журналист,
общественный деятель, министр внутренних дел в правительстве А. И. Деникина,
эмигрировал в
25. Из письма М. С. Цетлиной В. Н. и И. А. Буниным от 20.12.47. См.: Марк Алданов. Письма из Ниццы // Публ. М. Адамович. – Новый Журнал, № 267, 2012.
26. «Хирург был первоклассный, русский француз Дюфур, потомок того
книжника, у которого был при Пушкине книжный магазин.» См.: Устами Буниных. Т.
3. Письмо В. Н. Буниной Д. Л. Тальникову, март–май
27. Ферейн (идиш Ferein) – общество; Перец (идиш יצחקלײבושפּרץ), Ицхок Лейбуш (1852– 1915), еврейский писатель, классик еврейской литературы на идише, общественный деятель; оказал значительное влияние на развитие еврейской литературы и еврейской культуры.
28. Речь идет об А. Бахрахе.
29. Возможно, речь идет о М. С. Цетлиной.
30. Телешова (урожд. Корзинкина), Елена Андреевна (1869–1943), русская художница, ученица В. Д. Поленова, жена писателя Н. Д. Телешова (1867–1957), чье литературное объединение «Среды» (1899–1916), размещавшееся в его доме в Москве (Покровский бульвар, 18/15), посещали, в частности, И. А. Бунин и И. И. Левитан.
31. Тартак, Илья Львович (1889–1981), педагог, критик, учился в гимназии
в Вознесенске. В Канаду, по-видимому, попал в середине 1910-х, в 1918 окончил
университет МакГилл в Монреале. Литературный критик «Нового русского слова» с
32. Рогнедов, Александр Павлович (?–1958), импресарио, театральный деятель, литератор. В эмиграции жил в Париже и Италии. Знаток и почитатель итальянской живописи и зодчества. Возглавлял Русский театр миниатюр «Карусель», устраивал актерские антрепризы, организовывал в «русском Париже» художественно-литературные мероприятия и коллективные из-дания известных писателей. Опубликовал несколько книг, в том числе о Мадриде, составитель книги произведений авторов разных стран об Испании.
33. По всей видимости, здесь имеется в виду американская писательница и
общественная деятельница Перл С. Бак (PearlBuck, 1892–1973), лауреат
Нобелевской премии по литературе в
34. Щербаков, Евгений (1917–1974), поэт, в эмиграции жил во Франции. Член
Союза русских писателей и журналистов в Париже (в
35. Нилус-Голубовская (урожд. Липовская) Берта Соломоновна (1884–1979), жена старинного друга И. А. Бунина художника П. А. Нилуса (1869–1943), близкий человек семьи Буниных.
36. Речь идет об «Олечке Жировой», она же Жирова, Ольга Николаевна (1933–1963), которую Бунин знал с 6 лет, очень любил и написал ей ряд шутливых писем со стихами.
37. «Вера Николаевна не дотянула всего несколько лет до того, чтобы иметь право отпраздновать свою золотую свадьбу с Иваном Алексеевичем (ведь так несущественно, что их брак официально был оформлен только в Париже на заре эмиграции)». См.: Бахрах А. В. Бунин в халате. По памяти, по записям // Н.-Й.: Товарищество зарубежных писателей, 1979. С. 131.
38. По-видимому, имеются в виду немецкоязычная газета «DieJüdischeWochenschau» («Еврейское недельное обозрение») и газета на идише «Zukunft» («Будущее»), выходившие в Буэнос-Айресе, с которыми И. Троцкий и после своего переезда в США продолжал активно сотрудничать.
39. Троцкая (урожд. Шварцберг) Анна Родионовна (1882–1957), филолог, выпускница историко-филологического факультета Венского университета, жена И. Троцкого, с которой, судя по переписке, Бунины и Алдановы были лично знакомы.
41. Алданова, Татьяна Марковна (урожд. Зайцева, 1893 –1968), переводчица, жена М. А. Алданова. Перевела ряд его произведений на французский.
42. Кадиш, Михаил Павлович (1886–1962), юрист, переводчик, журналист,
фотограф, общественный деятель, масон. В
43. Кодрянская (урожд. фон Гернгросс), Наталья Владимировна (1901– 1983),
детский писатель, литературовед, мемуарист. Окончила Московский институт
благородных девиц. Эмигрировала в Женеву. В
44. Издательство им. Чехова, созданное в рамках проекта Фонда Форда и
Восточноевропейского фонда в
45. «LeMonde» – популярная парижская ежедневная вечерняя газета леволиберальных взглядов с тиражом более 300 тыс. экземпляров.
46. «Марьянка» – последняя книга прозы и лирики Л. Ф. Зурова (Париж, 1958). См.: Белобровцева Ирина. «Видно, моя судьба, что меня оценят после смерти.» // Звезда, № 8, 2005. Сс. 52-60.
47. Марченко Т. В. Русские писатели и Нобелевская премия (1901–1955) // Köln; München: BohlauVerlag, 2007. С. 574.
48. Столкинд, Абрам Яковлевич (1882–1964), юрист, журналист, участник
общественных организаций, благотворитель. Работал в отделе судебной хроники
«Русского слова» в Москве, сотрудничал в петербургском отделении газеты, в
49. Давыдов Александр Васильевич (1881–1955), земский деятель, журналист,
масон. Участник Русско-японской войны, Георгиевский кавалер. В
50. «Русская правда» – еженедельная газета, издававшаяся в Париже с
начала
51. Соловейчик Самсон Моисеевич (1884/1887–1974), юрист, публицист,
общественный деятель. Член партии социалистов-революционеров. После
52. «Начало конца» (1943), «Истоки» (1950), «Ульмская ночь (философия случая)» (1953) – романы М. Алданова.
53. Имеется в виду XXVI Международный конгресс Пен-клубов, проходивший в Амстердаме (Голландия) в июне 1954 года.
54. Письмо направлено на копенгагенский адрес И. М. Троцкого.
По-видимому, Бунин не знал, что Илья Маркович уже в
55. Информация о номинировании А. Ремизова и Б. Зайцева, которой располагал Алданов, была из разряда «слухов», в стокгольмском архиве Нобелевского комитета не имеется об этом никаких документов.
56. Речь идет о личности некоего анонима – «шведского литературоведа, не знающего русского языка», на знакомство и переписку с которым постоянно ссылается И. М. Троцкий. Не исключено, что корреспондентом был Сильван (Sylwan) Oтто (1864–1954), шведский историк литературы, профессор, в 1930-е гг. – ректор Гетеборгской высшей школы, автор фундаментального труда по истории шведской прессы.
57. «Нувелль Литерер» (фр. «LesNouvelleslittéraires»), литературно-художественный журнал, выходивший в Париже в 1922–1985 гг.
58. Известное швейцарское издательство MorgartenVerlag, Цюрих.
59. Алданов не ошибся в своем прогнозе – Эрнест Хемингуэй (1899–1961)
получил Нобелевскую премию по литературе в
60. Личности писателя Юлия Шейнера и артиста Бологовского не установлены.
Возможно, последний был мужем Бологовской (урожд. Ивановой) Натальи Петровны
(1900–1991), портнихи и артистки музыкальной драмы. В эмиграции с
61. «Бук Соcайети» («Общество книги», англ. TheBookSociety), рейтинговое английское общество любителей книги.
62. «Бук оф зи Монс» («Книга месяца»; англ. TheBookoftheMonthClub), рейтинговое общество любителей художественной литературы в США (1926–2014 гг.), определяющее «лучшую книгу» месяца.
63. Это событие имело место в
64. Прескотт (Prescott) Орвилл (1907–1996), американский журналист, литературный критик, сотрудничал в течение 24 лет с газетой Нью-Йорк Таймс.
65. Герб (псевд. Жерби, Алексей), Людвиг Григорьевич (1873 – 1966),
социал-демократ, публицист. В эмиграции с
66. Бубер (Buber), Мартин (1878–1965), еврейский и немецкий философ, один из крупнейших мыслителей ХХ в.
67. «Нисс-матэн» – имеется в виду южнофранцузская газета «Nice-Matin».
68. Лакснесс (Laxness, урожд. Guðjónsson) Халлдор Кильян
(1902–1998), исландский писатель, католик, социалист. Был председателем
Общества исландско-советской дружбы, написал книги о поездках в СССР «Путь на
Восток» и «Русская сказка». Нобелевская премия по литературе была присуждена
ему в
69. Шолохов, Михаил Александрович (1905–1980) получил Нобелевскую премию
лишь в
70. Имеются в виду Х. Лакснесс и, возможно, Сеферес Георгис (1900–1971),
греческий поэт, получивший Нобелевскую премию в
71. Зензинов, Владимир Михайлович (1880–1953), общественно-политический
деятель, публицист. Один из лидеров партии социалистов-революционеров, входил в
ее Центральный комитет. В 1919–1939 гг. жил в Париже, с
72. Лунц, Григорий Максимович (1887–1975) – друг М. А. Алданова,
коллекционер редких книг, в нач. 1940-х гг. – библиотекарь Университета
Калифорнии (Лос-Анджелес); позднее числится среди книжных дилеров Нью-Йорка. В
эмиграции с
74. Мендельсон, Марк (Мейер) Самойлович (1894–1961), один из лидеров
Бунда, химик, изобретатель, масон. Окончил Гейдельбергский университет. В
1924–1940 гг. жил в Париже. Член Общества русских химиков во Франции. Один из
основателей лож «Гамаюн» (1931) и «Лотос» (1932), деятельный член лож «Друзья
любомудрия» и «Гермес» (1930-е гг.). В
75. Никаких сведений о съезде в
76. Шейнер, Юрий – писатель-эмигрант, годы жизни не установлены.
77. Постельников, Сергей (?– после 1955), пианист, педагог. Окончил
Русскую консерваторию в Париже. В
78. Масловский, Евгений Васильевич (1876–1971), генерал-майор российского
Генштаба, воевал на Кавказском фронте, затем на командных постах в
Добровольческой армии, Вооруженные силы Юга России. С
79. Вреден Николай Романович (1901–1955), переводчик, издатель, редактор.
С
80. Возможно, речь идет о профессоре О. Сильване (умер 15 января
81. Здесь, очевидно, Алданов говорит об обстоятельствах присуждения
Нобелевской премии в
82. Шлезингер (Schlesinger, урожд. Троцкая), Татьяна Ильинична (1905–1958), старшая дочь И. М. Троцкого.