Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 277, 2014
Весть о смерти А. А. Блока застала И. А. Бунина в Висбадене, где он отдыхал с В. Н. Муромцевой в обществе З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского. Как ни странно, мы очень мало знаем о том, как эта весть была воспринята Буниным. В его опубликованных дневниках на сей счет не говорится ни слова. О реакции Бунина невозможно судить и по дневниковым записям его жены – предельно лаконичным, лишенным всяких эмоций и комментариев (если не считать недоуменных строк по поводу милюковского сопоставления Блока с Пушкиным1). Тем не менее, как видно из тех же записей, к кончине Блока Бунины и Мережковские не остались безучастны: в течение нескольких дней их разговоры были посвящены почти исключительно Блоку2.
Несомненно, Бунин следил и за тем, что об умершем в Советской России поэте писала пресса Русского Зарубежья, – в частности, «Последние новости» (Париж). Не исключено, что в Висбаден доставлялись и другие эмигрантские газеты: например, «Общее дело» (Париж), «Руль» (Берлин), «Голос России» (Берлин), «Воля России» (Прага), «Сегодня» (Рига). Помимо этих изданий на смерть Блока откликнулись также газеты «Путь» (Гельсингфорс), «Новая русская жизнь» (Гельсингфорс), «Новый путь» (Рига), «Новый мир» (Берлин), «Новое русское слово» (Нью-Йорк)3. Журналистов интересовали главным образом два вопроса: 1) отчего умер Блок и 2) был ли он все-таки «большевиком». Многие считали эти вопросы логически взаимосвязанными.
На первый вопрос у эмигрантской печати не было единого ответа4. «Путь», «Новый путь», «Новая русская жизнь», «Новое русское слово» в качестве причины смерти Блока называли рак5; «Новый мир» (со ссылкой на «Петроградскую правду») писал о «болезни сердца»6; «Последние новости», «Общее дело», «Руль», «Воля России», «Голос России» – о «голодной цинге»7. Эта последняя версия носила не столько «медицинский», сколько нескрываемый политический характер. Для придерживавшихся этой версии изданий (к слову, наиболее авторитетных в Русском Зарубежье) «факт» смерти Блока от цинги являлся едва ли не самым убедительным доказательством того, что поэт был не сторонником, а жертвой советского режима. И эту точку зрения разделяло большинство эмиграции. Таким образом, ответ на второй вопрос – о принадлежности Блока к большевикам, – за редким исключением, был один и тот же: отрицательный.
«История докажет, – предрекал в «Общем деле» А. А. Яблоновский, – что умерший от цинги раб Божий Александр не мог принадлежать к позорной камарилье III Интернационала. Ни к ликующим Зиновьевым, ни к болтающим Троцким, ни к омывающим руки в крови Лениным. Блок был жертвой среди миллионов других русских жертв, и его ▒нищенская’ смерть должна положить конец всем кривотолкам, ибо эта смерть говорит ясно:
– Блок был честный человек!»8
По существу, о том же самом писал в газете В. Л. Бурцева и Ю. А. Никольский: «Как должно быть сейчас стыдно тем, кто по поводу ▒Двенадцати’ вопили, что Блок ▒продался большевикам’, Блок, который умер от цинги, умер от голодухи, умер от советского режима. <…> Мы можем сказать прямо: убийца Александра Александровича Блока – Владимир Ильич Ленин. В число кроликов, над которыми производился эксперимент, по несчастной случайности попал один из величайших русских лириков – Александр Блок»9.
«Последние новости» еще 12 августа напечатали заметку о «последних днях» поэта: в ней среди прочего говорилось о его неких «начатых работах», которые, «по слухам», будто бы были «заботливо спрятаны покойным и даже закопаны в землю для спасения от надзора ЧК»10. Это известие, являвшееся на самом деле легендой, было тотчас подхвачено другими изданиями11.
В то же время в «Последних новостях» – видимо, в продолжение темы о «посмертных стихах» Блока – И. М. Василевский (Не-Буква), еще не успевший «перекраситься» и, соответственно, отбыть в СССР, разразился гневной, «в унисон» Яблоновскому и Никольскому, статьей. В ней он тоже обвинял большевиков в фактическом убийстве поэта, призывая при этом в свидетели его будто бы «последние» стихи, которые в действительности были стихами не только дореволюционными, но и довоенными («Русь» («Ты и во сне необычайна…»), 1906; «Россия» («Опять, как в годы золотые…»), 1908). «Со злобой предвидишь, – негодовал Василевский, – что большевики устроят ряд демонстраций у свежей могилы Ал. Блока. Как возле могилы Г. Плеханова или П. Кропоткина, как близ святынь Ясной Поляны – будут шумные доказательства коммунистической агитации и пропаганды… ▒Он был наш!’ – будут уверять большевики, ссылаясь на отдельные строфы в поэмах ▒Двенадцать’ и ▒Скифы’. – Нет, он не был ваш… Он был умучен вами, – четко и ясно свидетельствует каждая строфа последних, посмертных стихов поэта…»12
Собственными строфами вторил Яблоновскому, Никольскому и Василевскому «присяжный» поэт-фельетонист Lolo (Л. Г. Мунштейн): «Над могилой вещего поэта / Льют лжецы потоки лживых слез… / Ваша песнь, увы, еще не спета, / Он – свою, душистую – унес. / Вы о нем неистово кричали, / Что он – ваш!.. Но смолкло торжество: / Он от вас ушел в свои печали… / Вы, как всех, замучили его!»13
На страницах «Руля» между В. Д. Набоковым и С. В. Яблоновским-Потресовым возник небольшой спор о финале поэмы «Двенадцать». Набоков выражал сомнение в том, что этот финал можно расценивать как «доказательство» блоковского «антибольшевизма», на чем в свое время настаивал М. А. Волошин14. Яблоновский-Потресов был не столь категоричен и, в конце концов, с Волошиным, скорее, соглашался: «О, как смутил этот Иисус Христос! Как дал он одним с восторгом зачислить Блока в свой большевистский лагерь, другим обрушиться на него. <…> Пишущему эти строки тоже казалось, что Христос, идущий впереди [красногвардейцев], обличает Блока. Но – прошли годы, перечитываю снова ▒Двенадцать’, и кажется, что слишком просто и прямолинейно пристегивать к поэту большевизм. Разве такими линиями и красками рисовал бы он Русь и апостолов, если бы был с ними?» По мнению Яблоновского-Потресова, Блок – это «новая, тяжкая жертва, принесенная злым духом большевизму»15.
«Все те, кто не потерял способности чувствовать, живя среди ужасов Советской России, знали, с кем Блок, ходивший последние дни жизни без рубашки, с поднятым и заколотым воротником пиджака. Он умер, каким жил, одиноким, замкнутым и гордым», – утверждал в «Новой русской жизни» некто Валериан В. При этом он возмущался самим фактом возникновения дискуссии о «политических пристрастиях» поэта: «Блок жизнью и смертью доказал, что для него любовь к России была не тема для политической речи, статьи или хлесткого фельетона!»16
Довольно близкими по смыслу оказались высказанные С. Л. Поляковым-Литовцевым («Голос России») и В. В. Третьяковым («Сегодня») суждения о Блоке и его взаимоотношениях с советской властью. «Блока чуть не причислили к большевикам, – писал Поляков-Литовцев. – Всякий поэт, и, тем более, такой огромный поэт, как Блок, не нуждается в снисхождении политиков. Его надо брать таким, каким он себя чувствует сам. Следует все-таки сказать, что между большевизмом стихов Блока и большевизмом декретов Ленина, Троцкого и Дзержинского было столько же общего, сколько общего есть между ▒созвездием Пса и псом лающим’…»17 Третьяков, не отрицая блоковской «терпимости» к коммунистическому режиму, тем не менее, подчеркивал: «Блока некоторые ошибочно считают большевиком, но кто его хоть немного знал, тот, конечно, понял, что Блок носил в себе богатейшую сокровищницу мыслей и видений, он перерос и большевизм, и многое другое. Все это входило в его душу преломленным через драгоценную поэтическую призму и совсем поглощалось и затмевалось его духовным богатством»18.
Бунинская давнишняя неприязнь к «первому поэту
России»19 в подобных публикациях находила себе новую пищу.
Любопытно, что при личном знакомстве в ноябре
Писателя раздражало не только незаслуженное, на его взгляд, славословие в адрес Блока, но и слишком явное стремление реабилитировать автора «Двенадцати» в глазах антибольшевистской эмиграции, доказать, что он, несмотря на все свои «заблуждения», – «свой», а то и вовсе причислить его к лику христианских новомучеников-страстотерпцев26. Молча сносить все это Бунин не захотел, и, в то время как эмигрантская печать «всем миром» оплакивала Блока, написал своего рода «антинекролог».
В этой небольшой «заметке», озаглавленной «Музыка», с помощью искусно подобранных цитат из блоковской статьи «Интеллигенция и революция» (1918) Бунин показывал, что для столь безутешной скорби причин, в общем-то, нет, и что споры о том, с кем был Блок, лишены всякого смысла. Писатель словно забыл о древнем этическом принципе: «De mortuis aut bene aut nihil» (о мертвых или хорошо, или ничего), предпочитая, по своему обыкновению, tener asaures mordaci radere vero (терзать нежные уши жестокой правдой). В этом не было никакого стремления к эпатажу – Бунин, безусловно, был уверен в правдивости и правоте своих слов. Другое дело, что объективно эта уверенность основывалась на отчасти ошибочных предпосылках.
Явно не зная содержания последних устных и печатных выступлений Блока, –
например, его речи «О назначении поэта» (1921) и стихотворения «Пушкинскому
Дому» (1921), в которых современникам слышалось глухое проклятие режиму, –
Бунин продолжал (с весны
Не вникал «почетный академик по разряду изящной словесности» и в «потайной», мистический смысл блоковских революционных «откровений». Бунину был глубоко чужд тот особый тип религиозно-философского мышления, который смолоду был присущ поэту и в котором причудливо соединялись христианская эсхатология, соловьевский «панмонголизм» и вагнеровско-ницшеанская «философия музыки». Примерно таким же типом мышления обладали А. Белый и Р. В. Иванов-Разумник. В отличие от Бунина, все трое, а также их немногочисленные адепты – в том числе сгруппировавшиеся вокруг литературно-художественных сборников «Скифы» (Пг., 1917–1918), – не только не страшились «катастроф», но, напротив, всячески их приветствовали, «прозревая» даже в самых кровавых и подлых «эксцессах» революции свершение предреченного Иоанном Богословом, а в ватагах отребья, подобных «двенадцати», – новых Христовых «апостолов»31.
Именно такое отношение к происходящему имел в виду
Бунин, когда в апреле
Как бунинского Адама Соколовича
раздражала манера Ф. М. Достоевского «совать» Христа «во все свои бульварные
романы»34, так самого Бунина приводила в ярость привычка Блока
применять к любым явлениям жизни свою отвлеченную «музыкально»-мистическую
доктрину – по мнению писателя, одновременно несуразную и кощунственную.
Разительно противоположны были взгляды двух художников на одни и те же события.
То, что Блоком воспринималось как торжество «истинной» культуры, «истинного»
христианства, для Бунина было крушением самих основ того и другого. Потому-то в
блоковской «трилогии»
Об этих-то «приступах кощунства» Бунин, вероятно, и вспомнил, читая в эмигрантской прессе посмертные панегирики Блоку.
Уже сам заголовок бунинской «заметки» – «Музыка» – позволяет предположить, что непосредственный импульс к ее написанию могла дать статья М. Л. Слонима «Творческий путь Александра Блока» в газете «Воля России». Говоря о «двойном зрении», присущем автору поэмы «Двенадцать», а также о двойном, «богохульно-святом» лике изображенной в ней России, Слоним утверждал: «Для Блока нет противоречия – и в разбушевавшейся стихии хочет услыхать он великую музыку, ▒забывая визгливые и фальшивые ноты в величавом реве и звоне мирового оркестра’. И поэтому он был и до конца дней остался с революцией. Не с большевиками или меньшевиками, ▒слушая отдельные ноты’, а со своей величественной и страшной симфонией. <…> И в русской революции, и в мировом сдвиге видел он все тот же неукротимый полет к вселенскому свету, к жизни новой»37.
Впрочем, помимо Слонима, о «музыке», «музыкальности» Блока писали также А. Ветлугин (В. И. Рындзюн) в «Общем деле», анонимные авторы «Пути» и «Нового пути». Именно с ними, а также с участниками дискуссии о политических предпочтениях Блока полемизировал Бунин в своей «заметке». Но она интересна не только этим: в обширной бунинской «антиблокиане»38 «Музыка» – единственное произведение, которое от начала до конца посвящено исключительно Блоку. В остальных случаях мы имеем дело лишь с более или менее развернутыми, но все равно отрывочными суждениями Бунина о поэте.
Свою «заметку» Бунин предназначал для «Общего дела», где он тогда чаще всего печатался. Но, разумеется, газета В. Л. Бурцева публиковать присланный из Висбадена «антинекролог» не стала – очевидно, по соображениям этического свойства: demortuisautbeneautnihil. К тому же позиция Бунина категорически не совпадала с точкой зрения газеты. Правда, кто-то (возможно, сам Бурцев) карандашом черкнул на первой странице автографа: «Очень прошу о тщательной корректуре!»39 – но подобной просьбой, скорее всего, сопровождались все приходившие от писателя материалы.
Не имея уверенности в том, что его «заметка» будет принята, Бунин на ее
последней странице сделал приписку: «Прошу ▒Общее дело’ непременно ответить мне
о судьбе этой заметки телеграммой в одно слово – ▒да’ или ▒нет’. Bunin, Hôtel Neroberg, Wiesbaden»40.
Была ли выполнена его просьба, неизвестно, – как и то, почему автограф «Музыки»
остался в личном архиве Бурцева. Очевидно, именно по этой причине бунинская «заметка» на смерть Блока так и не увидела свет.
Вернись она к автору, тот, может быть, предложил бы ее, например, газете «Огни»
(Прага), где он начал печататься с августа
Шесть лет спустя, в очередном «выпуске» своей «Записной книжки» и в одном из фрагментов первой (газетной) версии «Окаянных дней», Бунин снова писал о «музыке» Блока41. Но это были уже совсем другие «заметки».
Текст «Музыки» публикуется по автографу, который
хранится в личном фонде В. Л. Бурцева в Государственном архиве Российской
Федерации (ГАРФ. Ф. Р-5802. Оп. 1. Дело
Текст бунинской «заметки» печатается согласно нормам современного правописания, с сохранением особенностей стиля и пунктуации автора. Все авторские исправления (вставки, выкидки) отражены в тексте публикации по умолчанию. Авторские подчеркивания отдельных слов и выражений заменены курсивом.
ПРИМЕЧАНИЯ
3. В большинстве этих изданий ошибочно утверждалось, что Блок умер 11
августа
4. Впрочем, и в Советской России на этот счет не было единого мнения.
Например, «Петроградская правда» сообщала: «Последние 2
½ месяца поэт был прикован к постели тяжкой болезнью сердца, которая и
привела к роковому концу» ([Б. п.] Смерть поэта А. Блока // «Петроградская
правда». – 1921. 9 авг. № 165. С. 1). Очевидно, такова была официальная
версия. Московская «Правда» предпочла не вдаваться ни в какие
медицинские подробности и лишь констатировала кончину поэта (см.: [Б. п.]
Смерть Александра Блока // «Правда». – 1921. 9 авг. № 174. С. 1).
«Известия» поместили сравнительно большой некролог, но и в нем не было сказано ни слова о причине смерти Блока (см.: Коган П. А.
А. Блок // Известия. – 1921. 9 авг. № 174. С. 1). В то же
время в некрологах, напечатанных в петроградском
журнале «Вестник литературы», говорилось, что Блок умер от цинги (см.: А. К.
Великая утрата // «Вестник литературы». – 1921. № 8. С. 9; Пяст В. Памяти А. А. Блока // Там же. С. 10). По словам В. А. Пяста,
цинга «засвирепела» над Блоком, когда он «отбывал
воинскую повинность <…> в Лунинецких болотах,
под Пинском». В предсмертных письмах самого Блока и в переписке его
современников тоже фигурируют разные «диагнозы». Так, в начале июля
8. Яблоновский А. Александр Блок. С. 3.
9. Никольский Ю. Пророк. С. 2.
10. [Б. п.] Последние дни Ал. Блока // «Последние новости». – 1921. 12 авг. № 405. С. 1.
12. Василевский И. (Не-Буква). Последние стихи (Памяти Александра Блока) // «Последние новости». – 1921. 13 авг. № 406. С. 2.
13.Lolo. 11-е августа // «Последние новости». – 1921. 18 авг. № 410. С. 2. Стихотворные посвящения памяти Блока опубликовали также В. Сирин (В. В. Набоков) – в «Руле» (1921. 14 авг. № 225. С. 2), В. В. Третьяков – в «Сегодня» (1921. 14 авг. № 183. С. 3), Б. П. Ушаков – в «Общем деле» (1921. 16 авг. № 395. С. 2), Е. Смолин (Г. Н. Сосунов) – в «Воле России» (1921. 11 сент. № 303 С. 4).
Ян не соглашался с таким толкованием, кроме того, он нападал на пошлый язык.
– Поэту я этого простить не могу и ненавижу его за это…» (Устами Буниных. Т. 1. С. 175).
15. Потресов (Яблоновский С.). Роза и крест. С. 3.
16. Валериан В. На кресте (Памяти А. А. Блока) // «Новая русская жизнь». – 1921. 25 авг. № 193. С. 3.
17. Литовцев С. Александр Блок // «Голос России». – 1921. 14 авг. № 736. С. 2.
18. Третьяков В. Черты из жизни А. А. Блока // «Сегодня». – 1921. 1 сент. № 198. С. 3.
19. Первые явные вспышки бунинского неприятия
Блока относятся, по-видимому, к
20. Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью / Вступит. ст., примеч. А. К. Бабореко. – М., 2007. С. 412.
21. Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад / Под ред. А. К. Бабореко. – М., 1995. С. 139.
23. Там же. Сс. 77, 78-79.
24. Прегель С. Ю. Из воспоминаний
о Бунине // Литературное наследство. Т. 84. Кн. 2. С. 354. Невероятно сложным
личностным и творческим взаимоотношениям Бунина и Блока посвящена и довольно
большая исследовательская литература. См., напр.: Горелов А. Е. Три
судьбы: Ф. Тютчев, А. Сухово-Кобылин, И. Бунин. – Л., 1976; Дякина
А. А. И. Бунин и А. Блок: соотношение творческих индивидуальностей поэтов: Дисс… канд. филолог. наук. – М., 1992; Она же. Иван Алексеевич читает Александра
Александровича // «Учительская газета». – 1992. 6 мая. № 15. С. 7; Марченко
Т. В. «…Мало бунинской атмосферы, нужна и блоковская»: Поэма А. А. Блока «Двенадцать» в
художественном сознании И. А. Бунина // Ежегодник Дома Русского Зарубежья имени
А. Солженицына, 2011. – М., 2011. Сс. 45-73; Смирнов
С. В. Бунинские обращения к Блоку // Александр
Блок и мировая культура: Материалы научной конференции 14–17 марта
25. Зайцев К. Бунин // «Россия и славянство». – Париж, 1931. 2 мая. №127. С. 3.
27. Блок А. Интеллигенция и революция // «Знамя труда». – Пг., 1918. 19 янв. (1 февр.). № 122. Сс. 2-3; Он же. Скифы // Там же. 20 (7) февр. № 137. С. 4; Он же. Двенадцать // Там же. 3 марта (18 февр.). № 147. С. 2. Е. В. Иванова в своем капитальном труде о последних годах жизни Блока предлагает (на наш взгляд, вполне обоснованно) воспринимать эти произведения как своего рода «трилогию».
28. Впрочем, в этом Бунин был далеко не одинок. См. запись от 2 июня
29. Не один Бунин видел в пореволюционном творчестве Блока признаки «большевизма».
Если полистать столичные и провинциальные газеты начала
30. Думается, Бунин очень бы удивился, если бы вдруг каким-то образом
узнал, что в конце жизни Блок мыслил почти что в духе «Окаянных дней». Действительно, сегодня совершенно «бунинскими»
кажутся строки из письма поэта к Н. А. Нолле-Коган от
13 января
31. Наиболее показательна в этом смысле статья Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре» (1918), которая в ряде изданий «Двенадцати» и «Скифов» играла роль предисловия. См., напр.: Блок А. Двенадцать. Скифы / Предисл. Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре». – СПб., 1918; Блок. Двенадцать / Вступит. ст. Иванова-Разумника. – Одесса, 1918; Иванов-Разумник. Испытание в грозе и буре; Блок А. Скифы. Двенадцать. – Берлин, 1920. По поводу одного из таких изданий Гиппиус язвительно заметила, что в нем «большая часть текста принадлежит <…> Иванову-Разумнику, а меньшая – Блоку. <…> Как бы г. Разумник – с послесловием Блока» (Цит. по: Блок в критике современников (Аннотированная библиографическая хроника. 1902–1921) / Сост. В. И. Якубович, Н. Г. Захаренко, В. В. Серебрякова, Л. С. Шепелева // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 5. С. 761). См. также поэму А. Белого «Христос воскрес» (1918).
32. Бунин Ив. [Ответ на анкету «Что делать?»] // «Родина». – М., 1918. 28 (15) апр. № 18. С. 6.
33. Бунин И. А. Собр. соч.: В 8 т. / Сост. А. К. Бабореко. М., 2000. Т. 8. С. 62. Бунин имел в виду статью Ю. И. Айхенвальда «Псевдо-революция» («Накануне». – М., 1918. 28 апр. № 4. Сс. 2-3).
34. Бунин И. А. Собр. соч. Т. 4. С. 235.
35. К слову: совершенно так же к этой «трилогии» отнесся, напр., Айхенвальд (см.: Айхенвальд Ю. Революция – не спектакль // «Раннее утро». – М., 1918. 21 февр. № 26. С. 1; Он же. Псевдо-революция. Сс. 2-3).
36. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. / Под общ. ред. В. Н. Орлова, А. А. Суркова, К. И. Чуковского. – М.; Л., 1962. Т. 6. С. 20.
37. Слоним М. Творческий путь Александра Блока // «Воля России». – 1921. 19 авг. № 283. С. 3. В цитируемом тексте имеются отсылки к статье Бунина «Интеллигенция и революция».
38. Этот термин заимствован нами из статьи Т. В. Марченко «▒…Мало бунинской атмосферы, нужна и блоковская’: Поэма А. А. Блока ▒Двенадцать’ в художественном сознании И. А. Бунина» (с. 48, прим. 18). Однако в нашем понимании бунинская «антиблокиана» – это не просто «эпатажное поведение Бунина», фиксируемое современниками-мемуаристами, как о том пишет исследовательница: это вообще все многообразие письменных и устных высказываний писателя о Блоке – в дневниках, письмах, статьях, мемуарных очерках, на страницах «Окаянных дней», «Петлистых ушей», «Митиной любви» и уже только потом – в свидетельствах современников.
39. ГАРФ. Ф. Р-5802. Оп. 1. Дело
40. ГАРФ. Ф. Р-5802. Оп. 1. Дело
42. В 1930-х гг. Бурцев передал материалы своего архива в Русский
зарубежный исторический архив (РЗИА, Прага). В
Москва
[*]Автор публикации благодарит за помощь сотрудников Государственного архива Российской Федерации, Отдела литературы Русского Зарубежья Российской государственной библиотеки, Государственной публичной исторической библиотеки России, а также лично С. Н. Морозова (ИМЛИ РАН).