В газетах – Блок, Блок, Блок… Несут о нем и с Дона и с моря1, гадают вкривь и вкось. Перечитал его статейку
«Интеллигенция и народ»2 («Знамя труда», 1918 г.). Над чем тут
гадать?
– «Россия – буря. Демократия приходит опоясанная бурей…»3
– «Что было? Всюду Распутин и Азеф и наконец –
годы европейской бойни, достойный венец той лжи, грязи и мерзости, в которой
купалась наша родина…»
Знакомый стиль! Не хуже «империалистической гидры» или «манифеста»
Горького:
– «Вчера был день Великой Лжи… Ныне – день Правды… Россия творит
планетарное дело…»4
Но дальше.
Что такое война? – спрашивает Блок. И отвечает:
– «Болото, болото… в небе поганая дорожка фоккера, бросающего бомбы, т. е. тысячи народных рублей…
безделье, измены, картеж… кровопролитие и пошлятина, имя которым – ‘великая
война’, ‘война за свободу угнетенных’ или как там еще? Нет, под этим
знаком никого не освободить! Вот когда – а не теперь – действительно хамело человечество и, в частности, российские патриоты…»5
Во время войны Блок был одним из самых пылких «патриотов»6,
напечатал немало патриотических стихов в «Лукоморье»7 и даже сам был
на войне, правда, «земгусаром», но был. Но прошла
«буря» («октябрьская») – и Блок прозрел и увидел, что «освобождать» можно
только под знаком «опоясанных бурей» дезертиров, требующих «похабного
мира», да Лениных, Ганецких8, при которых уже нет
ни Азефов, ни Распутиных, ни «кровопролития», ни
«пошлятины», ни «измен», ни «охамения»…
Но дальше.
– «Теперь весь европейский мир изменен русской революцией… Новая музыка
вылетает из мирового оркестра… А ведь музыка не игрушка. И та бестия, которая
полагала, что музыка – игрушка, теперь дрожи, пресмыкайся, береги свое добро!»
– «Что задумано? Задумано переделать всё… Теперь размах русской
революции, желающей переделать весь мир, таков: поднять мировой циклон!»
– «Всё, или ничего!»
– «Вы дивитесь, что народ говорит презрительно ‘учредилка’?
А разве самые ‘цивилизованные’ страны не захлебнулись в выборном мошенничестве,
выборном взяточничестве? Народ ‘по-дурацки’ говорит: я сам хочу все
проконтролировать, не хочу, чтобы меня ‘представляли’… не хочу тупого сна
вашей ‘организованной общественности’… И, вместе с народом, наиболее
музыкальные из нас должны бежать от этой общественности…»
– «Почему ‘долой суды’? Потому что есть томы
‘уложений’, ‘разъяснений’, потому что судья – барин, ‘аблакат’…
Этого либерального ‘аблаката’ описал Достоевский,
Толстой… И почем вы знаете, Толстой, может, рад бы был, что на его могиле,
обнесенной ‘решеточкой’, наплевали и набросали окурков? Плевки – Божьи, а вот
решеточка – не особенно…»
– «Почему дырявят древний собор? Потому что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и водкой
торговал…»
– «Что же вы думали? Что революция – идиллия? Что творчество ничего не
разрушает на своем пути? Вы люди без музыки… Вы плачетесь над ‘святою
Русью’… Для вас пролетарии – ‘мерзавцы’, прекрасное
слово ‘товарищ’ – ругательное… Когда пламя вспыхнуло и взвилось до неба – как
знамя! – вы давай бегать кругом да охать! Вы испугались самосудов, не можете
выдержать крови… Вы выискиваете отдельные фальшивые ноты в величавом реве и
звоне мирового оркестра… Слушайте музыку – слушайте Революцию!»
Вот каков смысл статейки Блока. Думаю, что она легко разрешает
бесконечные газетные гадания: с кем был Блок? Уж чем-чем, а «тайнами» она не
блещет, равно как и «Двенадцать», о коих наговорено столько высокопарной
чепухи, несмотря на то, что даже в самом этом заглавии есть указующий перст.
Смысл «Двенадцати» тоже весьма нехитрый: да конечно же
эти двенадцать – апостолы дела Христова. Дело делается «по-дурацки», но с
«музыкой». Делается нелепо, порой даже зверски, «да вы что же, идиллии хотели?»
Суть-то дела все-таки от Христа, ведет-то его, – пусть среди «вьюги», –
все-таки Христос… Так что и Горький, и Нахамкес9,
и Луначарский правы: сердце у Дзержинского все-таки золотое, Ленин все-таки
любимейший ученик Христов10. Плевки-то все-таки Божьи, а вот
«мещанская» решеточка – не особенно.
Это вам не война – тут, в этой «вьюге» и «музыке», и
кровь и «пошлятина» извинительны. Да и что такое кровь в сравнении с
вечностью и с «музыкой» (и особенно, когда не меня убивают, а другого)? Герцен
рассказывает о некоем революционере Струве, который говорил с полнейшим
убеждением:
– «Вырезать миллиона два душ – и дело революции пойдет как по маслу!»11
Ив. Бунин
Прошу «Общее дело» непременно ответить мне о судьбе этой заметки
телеграммой в одно слово – «да» или «нет»:
Bunin, Hôtel Neroberg, Wiesbaden
ПРИМЕЧАНИЯ
1. «Нести и с Дона и с моря» – болтать вздор, чепуху (устар., разг.;
шутл.-ирон.). По свидетельству В. Н. Муромцевой-Буниной,
эта поговорка была одной из любимых в речевом обиходе семьи Буниных (см.: Муромцева-Бунина
В. Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью / Вступит.
ст., примеч. А. К. Бабореко.
– М., 2007. С. 277). Сам писатель не раз употреблял
это выражение и в устной речи, и в своих произведениях – например, в рассказе
«Будни» (1913).
2. Бунин в данном случае путает заголовки двух статей Блока, напечатанных
в начале 1918 г.
в левоэсеровской газете «Знамя труда» в составе публицистического цикла под
общим названием «Россия и интеллигенция». Цикл включал
семь статей: «Интеллигенция и революция» (1918), «‘Религиозные искания’ и
народ» (1909–1916), «Народ и интеллигенция» (1908–1918), «Стихия и культура»
(1908–1918), «Ирония» (1908–1918), «Дитя Гоголя» (1909–1918), «Пламень»
(1913–1918). В своей «заметке» Бунин цитирует статью «Интеллигенция и
революция», вышедшую 19 января (1 февраля) 1918 г. Другая статья Блока
– «Народ и интеллигенция» – была опубликована через две с половиной недели, 6
(19) февраля. Впервые она увидела свет в 1909 г. в № 1 журнала «Золотое руно» под
заглавием «Россия и интеллигенция» и представляла собой текст доклада,
прочитанного Блоком 13 ноября 1908
г. в Религиозно-философском обществе.
3. Здесь и далее Бунин неточно, но очень близко к тексту (конспективно)
цитирует статью Блока «Интеллигенция и революция». При этом
Бунин мог пользоваться как вырезкой из «Знамени труда» (М., 1918. 19 янв. №
122. Сc. 2-3), так и
отдельным изданием: Блок А. Россия и интеллигенция / Предисл.
А. Шрейдера. Берлин, 1920. Сc. 11-23.
4. Бунин с небольшими искажениями цитирует статьи М.
Горького «Вчера и сегодня» и «Советская Россия и народы мира» в журнале «Коммунистический
интернационал» (Пг., 1919. № 1. Стлб. 29-30;
139-142).
5. В «Интеллигенции и революции», безусловно, отразились личные
впечатления Блока от пребывания с июля 1916 по март 1917 г. в болотах Полесья,
куда он был направлен после зачисления табельщиком 13-й инженерно-строительной
дружины Всероссийского союза земств и городов. Участвовать в боевых действиях
поэту не довелось. Судя по его письмам к матери, жене, некоторым знакомым, он
вел довольно свободный образ жизни, купался, ездил верхом, предавался светским
удовольствиям в кругу сослуживцев. Служебные обязанности (регистрация рабочих,
прибывавших в расположение его дружины для постройки укреплений, наблюдение за
рытьем окопов, рубкой леса и др.) занимали не слишком много времени. Больше
всего Блоку (по крайней мере, на первых порах) нравились те полупоходные
(«дикие», «первобытные») условия, в которых ему приходилось существовать. Так, в целом ряде писем он совершенно по-детски радовался
возможности «не умываться», но наряду с этим – постоянно жаловался на «скуку»
(См.: Блок А. А. Собр. соч. Т. 8. Сc. 466-472; Литературное наследство. – М., 1978. Т.
89: Александр Блок: Письма к жене. Сс. 361-364; Мать
Мария (Скобцова; Кузьмина-Караваева Е. Ю.).
Встречи с Блоком: Воспоминания. Проза. Письма и записные книжки / Сост. Т. В.
Викторовой, Н. А. Струве; вступит. ст.
Н. В. Ликвинцевой; примеч. Т. В. Викторовой, Н. В. Ликвинцевой. – М.; Париж, 2012. С. 93).
М. М. Пришвин в своем не отправленном письме Блоку,
который был возмущен его статьей «Большевик из Балаганчика» («Воля страны». – Пг., 1918. 3(16) февр. № 16. С. 1),
ставшей откликом на «Интеллигенцию и революцию», писал по поводу его «военных»
впечатлений: «Если бы автор [‘Интеллигенции и революции’] не был Блоком,
я написал бы, что он получает ворованные деньги, что земгусар
ничего не делал на войне, а пьянствовал в тылу, что он ходит почему-то до сих
пор в военной форме и еще [много,] много чего. [И это
надо бы все написать, потому что Вы это заслужили.]» (Цит. по: Письмо Блока Пришвину / Публ.
В. Д. Пришвиной // Литературное наследство. – М., 1987. Т. 92: Александр Блок:
Новые материалы и исследования: В 5 кн. Кн. 4. С. 328).
6. З. Н. Гиппиус подчеркивала в своей «Синей книге»,
что в 1916 г.
«Блок был за войну (‘прежде всего – весело!’, – говорил он), был исключительно
ярым антисемитом (‘всех жидов перевешать’), и т. д.»
(Гиппиус З. Дневники: В 2 кн. / Под общ.
ред. А. Н. Николюкина. – М., 1999. Кн. 1. С. 587).
7. Вероятно, Бунин имел в виду еженедельный
иллюстрированный «литературно-художественный и сатирический журнал» «Лукоморье»
(Пг., 1914–1917), где сотрудничали, в частности, С.
М. Городецкий, Г. В. Иванов, Ф. К. Сологуб, Н. С. Гумилев, М. А. Кузмин, С. А. Ауслендер, В. Г. Лидин, Д. М. Цензор, К. Д. Бальмонт и др.
Блок в этом издании свои стихи (не только «патриотические», но и никакие иные)
не печатал. Не появлялись они и в обоих выпусках сборника военных рассказов
«Лукоморье» (Пг., 1915–1917). Под «патриотическими»
стихами Блока Бунин мог подразумевать «Стихи о России», но они были изданы
отдельно (Пг., 1915). Вообще же среди тех почти 70
стихотворений Блока, что увидели свет во время Первой
мировой войны (по 1917 г.
включительно), к числу «военных» с теми или иными оговорками можно отнести
только девять: «Антверпен» («Пусть это время далеко…»; 1914), «Задебренные лесом кручи…» (1914), «Он занесен – сей жезл
железный…» (1914), «Петроградское небо мутилось дождем…» (1914), «Я не предал
белое знамя…» (1914), «Рожденные в года глухие…» (1914), «Похоронят, зароют глубоко…»
(1915), «Дикий ветер…» (1916), «Коршун» («Чертя за кругом плавный круг…»;
1916). Причем публиковались эти произведения большей
частью в «гражданской» периодике: в газетах «Биржевые ведомости», «Русское
слово», «День», в журналах «Огонек», «Солнце России», «Аполлон», «Ежемесячный
журнал». Кроме того, «Антверпен» был напечатан в трех
«тематических» (т. е. посвященных войне) сборниках: «Бельгийский
сборник» (Пг., 1915), «О войне: Стихи современных
поэтов» (Пг., 1915), «Военные стихи современных
русских поэтов» (Пг., 1917). В некоторых изданиях
сходного типа появлялись стихотворения Блока, никак не связанные с темой войны.
Например, сборник «Зеленый цветок», доход от которого должен
был поступить «в пользу лазарета для раненых воинов при петроградской
гимназии Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича» ([Б. п.]
[Предисловие] // Зеленый цветок: Сб. Пг.,
1915. С. 3), поместил на своих страницах «юношеское стихотворение» поэта –
«Милая дева, зачем тебе знать, что жизнь нам готовит?..» (1898), обозначенное
как «вольное переложение оды Горация к Левкое». А в
альманахе «Артист – солдату» (Пг., 1915) было
напечатано стихотворение «Смычок запел. И облак
душный…» (1914). Не исключено, что Бунин перепутал Блока с Городецким или
Брюсовым – те действительно написали много военно-патриотических стихов.
Например, в сборнике «О войне» и его точной копии «Военные стихи современных
русских поэтов» за подписью Брюсова напечатано пять стихотворений: «Последняя
война», «Польше», «Заложница», «В окопах», «Старый вопрос», в то время как Сологуб
и Бальмонт отдали в те же издания по три стихотворения, остальные участники:
Гумилев, Ахматова, Гиппиус, Вяч. Иванов, И.
Северянин, Кузмин, Н. Минский, С. Маковский, Тэффи, К. Эрберг,
А. Тамамшев, как и Блок, – по одному стихотворению.
8. Ганецкий (наст. фам.
Фюрстенберг) Яков Станиславович (1879–1937) –
польский и русский революционер, советский государственный деятель, доверенное
лицо и помощник Ленина. В 1915–1917 гг. Ганецкий являлся директором Торговой и
экспортной компании А. Л. Парвуса (И. Л. Гельфанда) в
Копенгагене. Был также исполнительным директором экспортно-импортной фирмы «Фабиан Клингслянд» и сотрудником
«Института по изучению причин и последствий мировой войны», которые также были
основаны Парвусом. В июне – июле 1917 г. в петроградской печати (в газетах «День», «Живое слово»,
«Биржевые ведомости») появился ряд разоблачительных публикаций, направленных
против Ленина, Ганецкого и члена ЦИК РСДРП(б),
председателя Выборгской районной думы в Петрограде М. Ю. Козловского. На
основании коммерческой переписки Ганецкого, перехваченной русской
контрразведкой, все трое обвинялись в шпионаже в пользу Германии. В связи с
тем, что в январе 1917 г.
Ганецкий был задержан датской полицией по подозрению в незаконной военной
контрабанде, газеты инкриминировали ему также мошенничество и связь с Парвусом, о сотрудничестве которого с германским Генштабом
не только контрразведка, но и общественность были прекрасно осведомлены.
Журналисты не забыли и о контактах Ганецкого с провокатором Р. В. Малиновским в
1914 г.
В ходе многомесячного внутрипартийного расследования по «делу Ганецкого и
Козловского» оба были безоговорочно «оправданы». В своих «показаниях» Ганецкий
в сентябре 1917 г.
отрицал какое бы то ни было участие в махинациях Парвуса,
от которого к тому времени большевики уже дистанцировались как от
«политического авантюриста» (см.: Дело Ганецкого и Козловского (Из протоколов
заседаний ЦК РСДРП(б) в июне – ноябре 1917 г.) / Публ. Ю. Н. Амиантова, Р. А.
Ермолаевой // «Кентавр». – М., 1992. № 1–2. Сc. 71-82; № 5–6. Сc. 89-106). Недавно опубликованные
документы из Политического архива МИД ФРГ подтверждают факт получения партией
большевиков финансовой помощи от Центральных держав (Германии и Австро-Венгрии)
через фирмы Парвуса (см.: Силаева М. Н. «Необходимость
не знает законов» (Документы МИД Германской империи о «подрывной деятельности»
на территории России во время Великой войны) // Первая мировая война.
Исследования. Документы. – М., 2014. Сc.
264-307). Трудно поверить, что Ганецкий, при его близости одновременно к Парвусу и Ленину, не имел отношения к этому «трафику».
После Октябрьского переворота Ганецкий был назначен заместителем наркома
финансов и управляющим Народным банком РСФСР, входил в состав советской
делегации на переговорах в Брест-Литовске. Расстрелян
в 1937 г.
9. Нахамкес (правильно – Нахамкис; литературный
и партийный псевдоним – Стеклов) Юрий Михайлович (1873–1941) – участник
революционного движения, советский государственный и партийный деятель,
публицист, историк. В 1917–1925 гг. – главный редактор газеты «Известия ВЦИК».
В 1923–1925 гг. совместно с А. В. Луначарским редактировал журнал «Красная
нива», в 1925 г.
участвовал в создании и редактировании журнала «Новый мир». В 1928–1929 гг. был
главным редактором журнала «Советское строительство». Был членом ВЦИК и членом
президиума ВЦИК 2-го и 3-го созывов, делегатом нескольких съездов ВКП(б). Один из авторов проекта первой советской Конституции,
приятой V Всероссийским съездом Советов (1918). С 1929 г. – заместитель
председателя Ученого комитета при ЦИК
СССР, который руководил советскими учебными и научными учреждениями. Репрессирован в 1938 году.
10. Как писал С. П. Мельгунов, это «золотое сердце», «эту душевную
мягкость в Феликсе Дзержинском, его человечность раскрыл никто
иной, как Горький. Реальному чутью художника слова не претила
противоестественная антитеза: кровью залитый облик человека и… ‘золотое
сердце’!» (Мельгунов С. П. Красный террор в России
(1918–1923). Чекистский Олимп / Предисл. Ю. Н.
Емельянова. 2-е изд., доп. – М., 2008. С. 290). Что же
касается «уподобления» Ленина «любимейшему ученику Христа», то оно восходит,
по-видимому, к Стеклову-Нахамкису, у которого в одной
из статей в «Известиях» 1918
г. были такие строки: «Ленин, да и не
один Ленин, а все руководящие деятели советской власти потому и могут
безбоязненно влагать персты свои в язвы гвоздиные,
что они глубоко уверены во внутренней силе социалистической России, в ее
готовности и способности дать надвигающейся опасности открытый бой и обеспечить
в этом бою победу творческим и созидающим силам над разлагающими и
разрушительными» (Стеклов Ю. М. Воспоминания и публицистика / Под ред. Ю. К. Филоновича. –
М., 1965. С. 94; курсив наш). Хотя действительно
любимейшим учеником Христа был Петр, а «влагать персты в язвы гвоздиные» хотел Фома: «Другие ученики сказали ему: мы
видели Господа. Но он сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и
не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не
поверю…» (Иоанн 20:25). Что же касается Горького и Луначарского, то они,
скорее, ставили Ленина даже выше Христа. По крайней мере, в тех – не просто
верноподданнических, а прямо подобострастных – речах, с которыми оба выступили
на праздновании 50-летия «вождя мирового пролетариата», Ленин представал едва ли не богоравным существом, этаким воплощенным
«сверхчеловеком». «Товарищи, – в частности, говорил Горький, – есть люди,
значение которых как-то не объемлется человеческим словом. <…> Вот
таким человеком <…> для всего мира, для всей нашей планеты является
Владимир Ильич. <…> Делается страшно от вида этого великого человека,
который на нашей планете вертит рычагом истории так, как этого ему хочется.
<…> Я видел крупных людей, знал Толстого и еще кое-каких, но эта
колоссальная фигура заслоняет их… И на ваше счастье, на счастье всей страны
существует этот человек. Очень надо ценить его, очень надо
любить, очень надо помочь ему в его великой, в его всемирной, в его планетарной
работе. Да, в лице его русская история создала почти
чудесное.» (50-летие Владимира Ильича Ульянова-Ленина: Речи и стихи,
произнесенные на празднике в его честь 23 апреля 1920 года в помещении
Московского комитета [РКП(б)]. – М. 1920. Сc. 15-17). Мысль Горького
развивал Луначарский: «Идеалом, конечно, является для него не его личная жизнь,
а то, к чему устремляется все человечество: это одновременно и предел
естественного потока человеческой воли, человеческого творчества, социального
созидания, и самое желанное, что мы можем только перед собою рисовать.
<…> В самом существе своем отражающим полностью все черты коммунизма
является т[оварищ] Ленин, –
и если говорит тов[арищ]
Горький, что ему жутко иногда смотреть на эту колоссальную фигуру, то я скажу,
что кроме величия, проникновенности, ума, большой воли, крупнокалиберности
этого человека, который сам по себе, может быть, жуткого впечатления не
создает, в нем есть что-то внечеловеческое, в чистоте
этих линий и простоте их» (Там же. Сc. 17-22). Летом того же, 1920, года Горький
разразился еще одним, по выражению Бунина, «акафистом» первому советскому
диктатору: «Ленин больше человек, чем кто-либо иной из моих современников
<…> Основная цель всей жизни Ленина – человеческое благо, и он
неизбежно должен прозревать в отдалении веков конец того великого процесса,
началу коего аскетически и мужественно служит вся его воля. <…> Его
личная жизнь такова, что в эпоху преобладания религиозных настроений Ленина
сочли бы святым. <…> Суровый реалист, хитроумный политик – Ленин
постепенно становится легендарной личностью. Это – хорошо. <…> Замечаю, что, говоря о Ленине, невольно хочется говорить обо всем,
– пожалуй, иначе и не может быть, потому что говоришь о человеке, стоящем в
центре и выше всего» (Горький М. Владимир Ильич Ленин //
«Коммунистический интернационал». – Пг.; М.,
1920. № 12. Стлб. 1932–1936). Таким образом, обожествление «вождя мирового
пролетариата» началось еще при его жизни, и в этом смысле «культ личности»
Сталина был «естественным» продолжением возникшей при Ленине партийной
традиции.
11. Имеется в виду Густав фон Струве (1805–1870) – немецкий политический
деятель, революционер, один из руководителей Баденской
революции (1848). Однако слова, которые приводит Бунин, принадлежали не Струве,
а его другу и соратнику – немецкому революционеру Карлу Петеру Гейнцену (1809–1880). С обоими А. И. Герцен познакомился в
Женеве в 1849 г.
«Лицо Струве, – говорится в XXXVII главе 5-й части «Былого и дум», – с самого
начала сделало на меня странное впечатление: оно выражало тот нравственный
столбняк, который изуверство придает святошам и раскольникам. Глядя на этот
крепкий, сжатый лоб, на спокойное выражение глаз, на нечесаную бороду, на
волосы с проседью и на всю его фигуру, мне казалось, что это или какой-нибудь
фанатический пастор из войска Густава-Адольфа, забывший умереть, или
какой-нибудь таборит, проповедующий покаяние и причастие в двух видах.
Наружность Гейнцена, этого Собакевича немецкой
революции, была угрюмо груба; сангвинический, неуклюжий, он сердито поглядывал
исподлобья и был не речист. Он впоследствии писал, что
достаточно избить два миллиона человек на земном шаре, и дело революции пойдет
как по маслу. Кто его видел хоть раз, тот не удивится, что он
это писал» (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 10. С. 60). Гейнцен считается
основоположником теории современного терроризма.
Публикация, подготовка текста
и примечания – А. Бакунцев