Первая Мировая война (Публ. – М. Адамович)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 276, 2014
Воспоминания офицера[1]
ГЛАВА 2. ЛОЗДЕНСКОЕ СРАЖЕНИЕ (октябрь – ноябрь 1914)
ЧАСТЬ 2. СРАЖЕНИЕ
Части нашей 4-ой сиби[рской] стр[елковой] дивизии занимали северо-восточную окраину Лодзи, на которой и оборонялись 17 дней. Занятие позиций происходило наспех, т. к. части были все время в движении и перемещение носило дезорганизованный характер под нажимом наступавших немцев. Сюда из Згержа направлялся 20 гер. корпус. У нас другого выбора позиций не было, и занимать приходилось, что осталось еще не занятым. Прижатые к городу, мы не могли поставить свои батареи закрыто, а пришлось их выдвигать на уровень пехоты; можно судить, каково приходилось прислуге, работавшей у орудия, когда один из феерверкеров был убит ружейной пулей в рот, передавая команду в лежачем положении. Пока не прорыли ходы сообщений между орудиями и в тыл, всякое движение по фронту батареи и поднос снарядов были почти невозможны. Немцы были крайне активны, но, не успев нас сбить в первый день, они оказались бессильными овладеть в последующие дни нашей позицией, которую спешно оборудовали в течение первой ночи. Однако их нельзя упрекнуть в недостаточной доблести; она была налицо, мы видели артиллерийские орудия их батарей, снятых на расстоянии прямого ружейного выстрела для стрельбы; эти орудия в течение нескольких дней стояли между линиями сражающихся, служа приманкой: для немцев из побуждения воинской чести, а для нас – трофеем. Много голов стоило это соревнование в доблести. Конечно, не весь фронт испытывал одинаковое давление немцев, но были такие участки, где атаки повторялись в течение ночи по 8 раз. Как их выдерживал 118-ый Шуйский полк?
Мне пришлось несколько дней во время боя быть прикомандированным к Штабу ген. Мадритова[2], командовавшего одним из боевых участков; к нему стекались все донесения частей, ему подчиненных и соседних.
И если в бою участник видел только то, что перед его глазами, то командный штаб охватывает всю картину боя своего участка и соседей. Находясь здесь, я видел озабоченность начальника следовавшими кризисами на многих точках расположения и масштаб немецкого наступления, а оно действительно было грандиозно, но парализовалось исключительным сопротивлением нашей обороны и руководством таких начальников, как ген. Мадритов – героя Японской войны. Во время боев он отказывал себе в самом коротком отдыхе, спать приходилось на стуле, но и во время этого примитивного сна он все слышал, что делается на участке. Когда же наступали тревожные моменты, ген. Мадритов никогда не проявлял растерянности, становился еще спокойнее.
Служба разведки наблюдения составляла одно из основных его требований. В один из дней моего прикомандирования я получил приказание подняться на колокольню костела и наблюдать за тылом противника, который прикрывался лесом. Колокольня высоко поднималась над местностью и давала широкий обзор. За этим лесом располагались питающие и снабжающие органы и глубокие резервы немцев. Вот они и становились объектом наблюдения, которым больше всего интересовался ген. Мадритов. Связанный с колокольней по телефону, он часто сам спрашивал меня о наблюдениях. Немцы ясно догадывались об использовании нами колокольни и часто подвергали ее обстрелу, вот в такие минуты сидение превращалась в тяжелые испытания. Представлять из себя птицу совсем неприятно, но птица может сняться и улететь, а ваш наблюдатель должен сидеть и наблюдать, пока держится колокольня; но она – дер-жалась и под ударами гранат только вздрагивала. Долго тянулся этот день, и как было приятно сойти вечером и явиться к генералу.
В то время, когда мы выдерживали атаки немцев, уже почти полностью нас окруживших под Лодзью и почти считавших готовой к сдаче всю нашу 24-ю армию ген. Шейдемана[3], к нам с юга начали подходить на выручку части 5-ой армии ген. Плеве[4] и свежие части 6-ой Сибирской дивизии только что прибывшей на театр военных действий. Это наступление с нашей стороны в тыл немцев, окруживших наши корпуса 2-ой армии, привело к сложной военной комбинации, названной в военной литературе 1-ой Мировой войны «слоеным пирогом». Этот слоеный пирог сулил нам исключительную победу, как реванш за сольдаусское поражение 2-ой армии в Пруссии. Уже к сбору плодов наметившейся победы приготовлены были 40 поездов, но счастье выскользнуло из рук. Левое отходящее крыло немцев, благодаря принятому с нашей стороны контр-маневру, оказалось отрезанным от общего фронта, на что немцы ответили немедленным отходом и провели его с большим уменьем. Главная роль в этих боях выпала на Гвардейскую дивизию, которая концентрацией своих сил и огня 100-орудийной артиллерии пробила себе путь, когда он оказался закрытым. Если бы этот удар молота не проложил дорогу, вся группа немцев попала бы в плен. Почему все же наши части не удержали напора? К несчастью, ключ позиции, каковым являлись Бржезины, не был занят прочно, а занимался частично по мере подхода 6-ой сиб. дивизии, высаживающейся на ближайшей станции Колюшки. Обстановка не допускала сосредоточения больших частей, а по мере прибытия очередного эшелона, он после разгрузки отправлялся по шоссе в Бржезино, все это происходило ночью. Это приводило к разрозненным боям, и случалось нередко так: благополучно миновав местечко, наша часть продолжала двигаться дальше в сторону Лодзи, но вошедшие с другой стороны немцы занимали только что оставленные Бржезины, или одновременно входили в него и те, и другие, и здесь начинался уличный бой. И так это продолжалось до утра, когда немцы наваливались всей силой своей ударной дивизии. При таком положении трудно было удержать городок, и одному из наших полков, 21-му сиб[ирскому], пришлось выдержать бой, заняв одну из ближайших к местечку высот, будучи же окруженным со всех сторон; – немцы прорвались, умело использовав свой мощный кулак, а мы дрались растопыренными пальцами, имея прекрасные войска.
Мне пришлось быть на боевом поле, где произошло сражение у Брезины, куда я попал, будучи командирован за получением лошадей в бригаду сразу же после отхода немцев. Картина – потрясающая; насколько хватало глаз, это поле было завалено трупами людей, лошадей; стояли орудия с перебитой прислугой и лошадьми. Лежали скошенные огнем пехотные цепи; в одной из придорожных канав я насчитал 75 трупов пехотной немецкой части. Здесь чередовались атаки с контр-атаками, и потому мертвые лежали в разных направлениях. Теперь смертный сон сковал их одеревенелые руки, так еще недавно разившие врага. Само местечно было разбито и завалено мертвыми в рукопашной схватке во время уличных боев. На одной площади весь артиллерийский парк был скошен пулеметным огнем. – Вот уж где погуляла смерть!
Стоявший перед городом Лозью наш противник в безуспешных атаках разбился о наше сопротивление, – истек кровью и остановился. Операция пришла к концу; она стоила больших жертв, но не имела решающего значения и оказалась стратегически бесплодной и закончилась для нас отходом за р. Равку. Севернее нас действующие войска отошли за Бзуру, и к югу действующая 5-ая армия расположилась на реке Пилице. На указанных рубежах фронт стабилизировался, и началась та позиционная война, которая затянулась на несколько лет. Обе воюющие стороны нуждались в переходе на такой способ действий. Германский штаб, не добившись осуществления своих стратегических планов разгрома своих противников в молниеносной войне, перешел к обороне, чтобы иметь возможность, опираясь на укрепленные позиции, вести войну по внутренним операционным линиям, сосредоточивая подавляющие силы на местах намеченного удара. Союзная коалиция, и, в том числе, и наша Армия, силой сложившейся обстановки принуждены были перейти к позиционной войне, чтобы пополнить свои запасы, в которых ощущался большой недостаток в силу большого просчета наших снабжающих органов и, прежде всего, в артиллерийском ведомстве, начавшим войну с рассчетом в 1000 снарядов на орудие. Эта пропорция оказалась катастрофически недостаточной, что и довело нашу артиллерию до снарядного голода, в течение которого разрешалось расходовать по одному снаряду на орудие в день. Батареи предпочитали не стрелять, если обстановка допускала, чтобы накопить снаряды для стрельбы в серьезных случаях. Немногим в лучшем положении находилась наша пехота, открывавшая огонь только в нужных случаях и не имевшая достаточного по сравнению с противником количества автоматического оружия.
Оборона на позициях крепла, используя инженерное искусство и методы фортификации. Она создала сильную защиту в различного вида заграждении; прикрыла от огня артиллерии даже крупных колибров, расчленилась во избежание больших потерь и разраслась в тыл созданием целого лабиринта окопов, ходов сообщения, опорных пунктов, усилив сопротивление. И прежняя позиция переродилась впоследствии в глубокую полосу, и даже несколько таких полос, чтобы проникающий противник застрял и здесь был бы уничтожен. Средства нападения теперь уступали средствам обороны. Многочисленные попытки обеих сторон прорвать такую укрепленную позицию кончались неудачей, так как основных два фактора боя потеряли свое соответствие: если огонь все же пробивал бреши в обороне, зато движение не могло быть достаточно эффективным, чтобы его хватило на всю полосу обороны. И вот творческая мысль сочетать оба элемента движения и огня в одном объекте выразилась в изобретении танка, имевшего то и другое. В конце войны на западном фронте он и вывел союзные армии в поле, где и решилась участь кампании.
Лодзенская операция проводилась по методам полевой войны, где наш доблестный солдат шел самоотверженно вперед и дополнял силу своего огня штыком, который во многих случаях венчал дело.
ГЛАВА 3. ВАРШАВСКОЕ СРАЖЕНИЕ
Выдвинутый авангард 4-ой сиб. дивизии 13-го сиб. стрелкового полка вечером 26 сентября уже столкнулся с подошедшим противников. Позицию полк занял впереди местечка Гройцо; она состояла из укреплений полевого типа и рассчитана на оборону силами, далеко превосходящими полк. До подхода нашего авангарда эта позиция занималась слабыми и плохо обученными ополченскими частями, которые не успели войти в соприкосновение с противником, уже подошедшим на близкое расстояние, что ложится ответственностью на эти части, не производившие разведки впереди лежащей местности. После смены и занятия позиции 13-м сиб. полком сразу же была выслана сильная разведка под командой офицера, которая и обнаружила большое скопление противника. В произошедшей стычке наша разведка понесла большие потери, попав в окружение. Офицер погиб. Но это столкновение открыло глаза на загадку, что делается впереди позиции.
Командир полка полковник Панченко сразу принимает меры к отражению противника. Ночью делаются соотвествующие передвижения, позиция прочно занимается частями полка, и ведется огонь по группам противника, появляющимся перед фронтом. На рассвете неприятель открывает бешенный огонь и всей массой обрушивается на 13 сиб. полк, но наши прекрасные стрелки своим метким огнем при поддержке 4-ой батареи арт. бригады отражают первые атаки и удерживают позицию. Однако усилия противника все возрастают; он вводит все новые части, охватывает фланги и проникает в тыл. Командир полка видит создавшуюся грозную обстановку, отдает приказ об отходе и оставляет свой аръергард – 2-ой батальон под командой подполковника Войта, который своею гибелью и почти полностью своего доблестного батальона дает возможность остальным батальонам пока с большими потерями отойти. Такова, большей частью, судьба обороны, и мужество ее не спасает. Обидно было видеть плачевные результаты 1½ боевых суток – погиб цвет кадрового состава полка.
Немцы, ведя широкое наступление во фланге нашей дивизии, двигавшейся по дороге из Варшавы на Гройцы, поставили и другие наши полки в тяжелое положение: следовавший за 13-м сиб. полком 14-й сиб[ирский]. сразу же обойден и, потеряв командира полка, принужден был отступить, чтобы не подвергнуться разгрому. Подобной участи подвергся и 15 сиб. полк. Наш 16 сиб. стр[елковый] полк с 1-ым дивизионом бригады, переночевав в одной из деревень, лежащей по пути движения, утром 28-го сентября двинулся в направлении м. Гройцы, но, пройдя около 10 верст, был остановлен командиром полка полк. Рожанским[5], чтобы разобраться в обстановке, которая к этому моменту сложилась: впереди и к востоку по направлению нашего движения слышалась сильная орудийная стрельба, навстречу нам все больше стали попадаться отходившие обозы и санитарные линейки и даже раненые – их понурый вид и вся картина обратного движения говорила о каком-то неблагополучии, а раненые, вышедшие из огня, вынесли впечатление о несметной силе врага и его огневых средств. Бой приближался к нам, уже доносилась далекая ружейная стрельба. Кроме этих впечатлений никаких сведений о положении впереди к[оманди]р полка не имел.
Командир полка приготовился принять на себя отходившие части действующих полков, для чего 2 б[атальо]на он развернул на восток, откуда бой приближался, и выслал конные разведывательные группы в направлениях возможного нахождения противника. За недостатком конных, он привлек артиллеристов. Я получил направление на восток вдоль одной дороги и сразу со своими 10 разведчиками вышел в указанном направлении. Пройдя около 1½ верст, я заметил конную группу в 30–40 лошадей, приближающуюся навстречу мне. Двигаться дальше было опасно, не зная, кто передо мной, и потому я развернул свой разъезд, спешил и приготовился к стрельбе из карабинов, и стал наблюдать; вскоре впереди колонны обозначился малиновый значок, что указывало на нахождение там нашей конной разведки одного из наших полков. Подняв людей, я двинулся навстречу и рад был увидеть конную команду 13-го сиб. полка. На рысях мы подошли к командиру полка, и начальник команды доложил всю трагедию своего полка и обстановку на фронте 2-х наших полков, ведущих бой.
Оба полка находились в тяжелом положении и отходили. Не успел н[ачальни]к команды закончить свой доклад, как всю нашу группу привлекла внимание большая колонна, неожиданно вышедшая из леса, – точно в нашем тылу; одновременно выехала батарея и стала сниматься с передков. Это появление привело к некоторому замешательству, не хотелось верить, что там п[ротивни]к, т. к. по дислокации вправо находилась наша 5 дивизия. Колонна начала разворачиваться, меня к[оманди]р полка посылает выяснить, кто появился. Я направляюсь к колонне, но уже отчетливо вижу немцев, которые как бы для обозначения своего присутствия посылают по мне две очереди, а затем открывают огонь по деревне, где находится наш резервный батальон и обозы полка. В то же время колонна рассыпается в густые цепи, и начинается стремительное наступление на деревню, а оттуда выбегают люди и выезжают повозки.
Загадка разгадана. Я возвращаюсь к командиру полка. Доклад не нужен, все ясно – в нашем тылу большие силы противника. К-р полка принимает спокойно решения и твердо отдает свои приказания. Он немедленно посылает в деревню, атакуемую противником, находящемуся там б[атальо]ну держать деревню до следующего приказания. 2-м батальонам, развернутым на восток, приказывает повернуть фронт на запад, артиллерии огня не открывать, а немедленно перейти на новый правый фланг к лесу. Конечно, вести бой в таких условиях, одновременно на восток и запад, полк не мог; правильным решением мог быть только отход, пока не поздно, – и к[оманди]р полка как опытный тактик так и решил. Та редкая рощица, которая прикрывала наш ближайший тыл и мешала нам открыть огонь по только что появившейся колоне в нашем тылу, одновременно сыграла роль ширмы, за которой наш боевой порядок перестроился и стянулся влево; но все же приходится удивляться немцам, как они нас прозевали, занявшись только деревней, которая для них оказалась крепким орешком. В деревне засевший наш батальон своим точечным огнем косил цепи немцев, и остатки их бросались назад в поисках спасения, а мы в это время уже стояли собранными и незаметными для врага в густом лесу. С наступлением темноты б[атальо]н по приказанию из деревни отошел, и вся наша колонна двинулась назад, а к утру подошла к дер. Лаза, где и заняла оборонительную позицию. Позиция оказалась очень выгодной для обороны – она проходила по опушке густого леса, далеко уходящего в тыл. Впереди раскинулось открытое поле, кончавшееся широкой лощиной, но подход к ней – лишь по открытому скату, обращенному к нам; противник не мог там найти артиллерийских позиций, чтобы укрыть свои батареи. Это обстоятельство значительно облегчало нашу оборону.
Противник мог сосредоточиться в деревне и лощине, по которой она раскинулась, но проникнуть сюда, ввиду открытых подходов, стоило жертв, и потому артиллерийских позиций на неприятельской стороне не было, а если и были, то только в дальнем тылу. Все попытки подвести свою артиллерию ближе пресекались нашим огнем; таким образом, пехота немцев не могла рассчитывать на поддержку своей артиллерии, этой же пехоте предстояло преодолеть ровную, как стол, местность перед нашим полком, окопавшимся на опушке леса; и неоднократно проводимое немцами упорное и настойчивое наступление пресекалось нашим огнем, поддержанным отдельными орудиями и влитыми в наши силы. Все же наша остальная артиллерия, за неимением позиций, была отодвинута за лес, на опушке которого сражалась наша пехота и, за неимением достаточной длины телефонного провода, безучастно молчала почти в течение всего дня. Хуже нет состояния воина, которому предстоит принять участие в бою и отдалять этот момент; лучше подвергнуться опасности перипетий боя, чем бесконечно находиться в томлении духа; так и наша артиллерия, слыша близкий бой, не могла в него влиться. Но вот неожиданно на соседнем участке прорвались немцы и вышли на нашу поляну, где сосредоточилось более 100 орудий. Командир бригады, генерал Мунтянов[6], герой еще Освободительной войны 1877–1878 гг., приказал немедленно открыть огонь всем батареям по противнику на участке прорыва, а сам сел на лошадь и поскакал к пехотным цепям остановить отход и повернуть в контр-атаку. С нач[ал]ом открытия нашего огня произошло то, что принято называть «светопредставлением» – вся земля содрогалась от выстрелов, стоял сплошной гул, вспышки выстрелов на фоне уже наступающих сумерек создавали подобие иллюминации; на месте разрывов стоял ад; 15 минут такого огня смели цепи полка. Он дрогнул, но и в лесу, где скрылся, посылаемые вдогонку шрапнели [нрзб.] «проспринцовали» лес, отступление перешло в общий отход, о чем мы узнали позже.
Угас шквал огня, надвинувшаяся ночь охладила возбуждение и начала одолевать тоска бездействия в обстановке полной неясности. Боевой лагерь стал умолкать и погружаться в сон на сырой земле, и вдруг приказание – отход к фортам. По каким бы соображениям ни производился он, его всегда сопровождает вестник неприятельской пропаганды, сеющий измышления о неудачах, – так и теперь, стоило только выйти нам на шоссе и оказаться в потоке отходящих войск, как сразу же заговорили о какой-то неудаче на одном из участков. Во всяком случае, какие-то основания в Штабе имелись, чтобы повернуть войска. Верно, что до фортов мы не дошли, а остановились еще далеко не доходя их, где мы и провели остаток беспокойной ночи, и здесь же наш Штаб дивизии установил, что 16 сиб. полк, так доблестно боровшийся на своем участке, не только удержал позицию, но в своем донесении требовал перехода в наступление. Надо полагать, что сдвиг наш был допущен на основании неудачи на участке, о котором я упомянул выше, а финальное его завершение еще не дошло к штабу, и мрак ночи скрыл от наблюдения настоящее положение вещей, о чем было установлено к концу ночи. С уверенностью можно сказать, что эта ночь стала тем поворотным пунктом, после которого события стали развиваться в нашу пользу. Утром следующего дня стало известно, что сам Верх. Главнокомандующий Вел. Князь Николай Николаевич прибыл в Варшаву и приказал перейти в наступление; в это время по мостам через Вислу переходили новые сильные подкрепления. Эти же подошедшие части сменили нас, а мы через всю Варшаву прошли на северо-западный сектор. Теперь мы не выглядели парадно, но зато были воинами, получившими боевое крещение.
Вышли мы в район от Брвинов по ж. дороге на Скерневицы и заняли позиции на фронте г. д. Плохоцин-Юзефов. Здесь разыгрались встречные бои с противником, наступавшим на Варшаву из района Скерневиц. Указанный мною фронт был исходным для наступления на ст. Брвинов. Первым объектом нашего наступления стало с. Красно, куда направлялся 15 сиб. стрелковый полк с придачей ему 2-й и 3-й батарей для поддержки артиллерийским огнем. Опять тот фатальный недостаток телефонного провода ограничивал нас, артиллеристов, в выборе позиций, – пришлось выбирать по нашим средствам и потому неудовлетворительным. Обе батареи встали на маскировочных позициях: 3-ья на краю парка, обращенного в сторону п[ротивни]ка, и там, во рву, только смогла спрятать свои орудия, но выстрелы прекрасно были видны немцам, их блестки отчетливо проектировались на фоне высоких деревьев; 2-я батарея заняла позицию уступом вправо на менее маскированной, прикрывшись редкой порослью в два ряда невысоких деревьев, расположенных вдоль канавы, таким образом, впереди нас была какая-то сетка, через которую противник не только бы обнаружил выстрелы, но и материальную часть.
Наступление полка началось сразу при поддержке 3-й бат. и шло успешно, немцы оставили первую свою позицию и заняли село Красно, имевшее глинобитные постройки, расположенные параллельно фронту наступления. За этими стенками они оказали упорное сопротивление, выбить их оттуда можно было гранатным огнем, но, к сожалению, их у нас не было, а шрапнельный огонь оказался малодейственным; но все же пока батарея обстреливала эти постройки, наша пехота могла двигаться. Случилось же то, что можно было предвидеть – немцы, обнаружив батарею, направили огонь 2-х своих тяжелых батарей и в течение 20 минут подвергли жестокому огню – батарея почти была засыпана землей вала и, понеся большие потери, замолчала. На фронте полка назревала катастрофа, – подошедшие к постройкам наши цепи залегли под сильным огнем и несли сильные потери.
К батарее поскакали ординарцы с просьбой усилить огонь, а в это время она приводила себя в порядок, подымаясь из-под пласта земли. Наконец, третий ординарец, прискакавший на батарею, вручил стар. офицеру пор. Панфилову просьбу пехоты помочь, т. к. полк истекает кровью. Доблестный офицер собрал ослабевшие силы прислуги и скомандовал батарее: «К бою!», а ординарцу сказал: доложи командиру – раз вы истекаете кровью, будем и мы истекать, и тут же открыл огонь по деревне, но, предчувствуя новое возмездие, довел свой огонь до предела. Полк поднялся, бросился в атаку и овладел позицией, а немецкая артиллерия за такую «дерзость» с нашей стороны, считая с нами счеты поконченными, вновь обрушилась на ½ мертвую батарею огнем своих 8 дм. батарей. Более часа продолжался этот смерчь огня, и когда оказались срубленными осколками снарядов и прямым попаданием толстые стволы деревьев, завалившие всю позицию, а батарея испустила последний смертный вздох, неприятельский огонь прекратился. Посланные на позицию люди под моей командой нашли там неописуемый хаос; перед нами было кладбище людей, лошадей и материальной части, – орудия побитые, перевернутые; ящики взорванные, и кое-где стоны засыпанных людей. Весь командный офицерский состав погиб вместе с пор. Панфиловым, тело которого долго не могли найти, и только после долгих поисков оно было найдено засыпанным на дне глубокой воронки. Когда его подняли, оно представляло собой мешок костей и кусков мяса, все оказалось изрешечено мелкими осколками, даже его кошелек был пронизан мелкими отверстиями и все содержимое в нем. Предчувствие его не обмануло: умываясь утром в канавке холодной водой, он переоделся во все чистое и как бы в шутку сказал: «Надо же перед смертью умыться и приготовиться к ней».
Я был переведен в 3-ью батарею на должность старшего офицера и принял участие в возрождении батареи. Невольно напрашивается вопрос, что же делала 2-ая батарея, имевшая ту же задачу и наблюдавшая страшную картину гибели своей родной сестры? А она в это время переживала полную прострацию воли подвергнуться той же участи и из-за этой боязни забыла товарищеский [долг] выручать с опасностью для себя. И вся вина за такую недобросовестность (мягко выражаясь) падает на командира батареи. Он все время находился в полной прострации. Для нас он был новым человеком; прибыл к нам накануне войны, по первым его шагам показал себя энергичным, и никто из нас, офицеров батареи, не допускал мысли, что он окажется таким трусливым, а потому мы никак не могли себе объяснить, почему нет его команды с наблюдательного пункта для открытии огня, тем паче, что прибытие на батарею ординарцев с требованием нашей поддержки мы неизменно передавали по телефону, а оттуда отвечал телефонист, что огонь будет вскоре открыт. Но время шло, 3-ья батарея погибала, а наша 2-ая продолжала молчать. Наконец, нашему терпению пришел конец; мы решили выяснить причину, и я был послан на наблюдательный пункт. Он находился впереди, на 100–150 с. впереди, в канаве. Когда я подошел к пункту, меня ошеломила сама картина: под корнями большого дерева была вырыта глубокая щель, на дне которой сидел к[оманди]р с планшетом на коленях. Способ стрельбы по цели с помощью планшетки возможен в окопной войне, когда местоположение неподвижной цели точно определено на карте и точно известна точка стояния, но в подвижной войне такой способ может быть назван демагогией. Вид к-ра был пришибленный. Когда его спросили, что нам мешает открыть огонь, он посмотрел на меня блуждающими глазами и тихо ответил – «сейчас», но и только! Тогда я взял трубку у телефониста, приказал ему выйти из окопа, а когда мы остались с командиром вдвоем, я откровенно сказал: «Николай Николаевич, Вы огня не откроете, а потому лучше под видом болезни уходите на передки, а оттуда в тыл, вместо Вас придет старший офицер. Мы спасем свою военную честь». Командир ушел, а старший оф. капитан Месхи открыл огонь, но «ответа» не последовало, так как вскоре опустились сумерки.
На следующий день бой с прежней силой возобновился, но в этот день мы участвовали на участке 16-го сиб. полка, который получил задачу атаковать гос. двор Ракитно. К 2 часам дня полк занял для наступления г. двор Юзефов, представлявший собой большой поселок; для пехоты он был выгоден своим укрытием, где можно было без помехи развернуться, а для артиллерии лишал выбора позиции. Первая наша попытка устроиться на замаскированной редкой порослью полянке кончилась для нас неудачей; сделав оттуда несколько выстрелов, мы сразу навлекли на себя огонь тяжелой батареи с фланга. 2-ая очередь уже легла на батарею, а один из снарядов упал в нескольких шагах от меня, – я силой взрыва был отброшен в сторону, а батарейный фельдшер одновременно со мной был подброшен так высоко, что его ноги поднялись выше моей головы. Мы оба отделались только ушибами, но зато моя буссоль с треногой куда-то исчезла. Вступать в состязание с неприятельской батареей не было возможности; во-первых, мы ее не видели, а второе – калибры у нас были несоизмеримы, – оставаясь на месте, нас постигла бы участь 3-ей батареи. Чтобы избежать уничтожения, пришлось на руках скатывать орудия к полотну ж. дороги, где мы скрылись от наблюдения, а затем пришлось менять позицию, но в это время уже началось наше наступление, когда наша поддержка требовалась во что бы то ни стало. Наскоро поставив орудия за Юзефово, мы установили свой наблюдательный пункт на колокольне костела, откуда и велось корректирование, и хорошо было видно поле, по которому шел наш доблестный полк.
Эта картина представляла парад смерти: ровная , как стол, местность, перерезанная тремя ручьями; наш полк волнами катится к госп. двору Ракитно, где противник окопался и ведет сильный огонь, а во фланг косоприцельным огнем бьет артиллерия всех полевых калибров; наши богатыри все больше ускоряют темп, сзади цепей остаются лежать черные точки; но вот раздалось мощное «ура!» – и цепи ворвались в окопы. Стрельба смолкла, идет штыковой бой. А в это время 1-ая рота известного героя полка поручика Зотова врывается в костел – и удары прикладами по немецким каскам принуждают роту немцев положить оружие. Однако бой не кончен: противник бросает в бой свой резерв, который выходит в наш правый фланг. Полк спокойно отходит, чтобы избежать удара во фланг, затем залегает и открывает огонь; но вот подошел и наш резервный б[атальо]н, и вся линия поднимается в атаку; противник смят снова – г. д. Ракитно взят. Наконец, последняя контр-атака немцев с теми же результатами, и последний наш бросок делается при участии Знаменной роты. И опять все бросаются вперед – ведет теперь в последнюю решительную атаку сам командир. Неприятель опрокинут, но погибает командир-богатырь, убитый тремя пулями в грудь на окопе п[ротивни]ка, причем его обнаженная шашка вытянута вперед – указывает направление. После этой атаки в полку осталось меньше 200 ч., удержать позицию ими нельзя было, и вот на помощь истекшему кровью полку бегом приближается б[атальо]н соседнего полка 5-ой сиб. дивизии и сразу занимает позицию, сменяя героев-победителей.
После боя погребают около 1000 чел. и 36 оф[ицеров] во главе с командиром. Около 3000 ранено – полк сгорел, как пучек соломы, но зато такой нанес удар противнику, что его заставил не только прекратить наступление, но спешно отступать. Этот факт отступления установили поздним утром следующего дня. Упорный бой угас, установилась тишина на фронте, усталось повалила людей на землю и без всякой подстилки, сон их одолел, и когда мне пришлось подняться ночью по приказанию самого генерала, чтобы исполнить срочную задачу, я может быть после 10-го оклика понял, что от меня хотят.
Промозглое туманное утро октябрьского дня продлило ночную завесу – нам она помешала, а немцам помогла. За это время под прикрытием своих аръергардов они по всему фронту отошли – и начался их отход почти до самой границы. Все ими занятое пространство было оставлено, но, к сожалению, они отступили без разгрома, но с большими потерями.
Мы перед обедом получили приказ преследовать п[ротивни]ка, и когда двинулись вперед, могли установить их поспешный
отход. Оказались на некоторых позициях – не убранные трупы убитых, а в одной из
ближайших к фронту деревень – сгоревший большой сарай, полный обгоревшими
немцами, там был перевязочный пункт, в который при обстреле деревни нашей
артиллерией попал снаряд, вызвавший пожар. Противник оторвался от нас; мы
двигались в колоннах и беспрепятственно вошли в город Скерневицы,
где располагался один из больших штабов немецких войск; только на 2-ой день
нашего преследования, к стыду, мы наткнулись на аръергард
немцев, но после короткого боя он отошел. Приближался вечер, мы подошли к дер. Варшавице, и наш 15-ый полк стал располагаться на ночлег,
нам было отведено место в доме учителя. Просторный двор, тенистый сад и большие
сараи сулили нам хороший отдых; наши любезные хозяева принялись накрывать стол,
мы привели себя в порядок и готовились сесть за стол, уже уставленный
всевозможной снедью, – и вдруг над селом пролетел
немецкий аэроплан, а через
Мы бросились на батарею. По тревоге стали запрягаться и по мере готовности на рысях выходили в поле, за ближайший бугор и там занимали позицию. Я, как старший офицер, оставался во дворе до выхода последнего орудия и, собрав всех отсталых и своих наблюдателей, пешком вышел со двора к батарее. Несмотря на продолжающийся обстрел, наши потери были малы. Когда моя группа стала подыматься на бугор, противник начал нас обстреливать мартирной батареей; пришлось людей рассыпать и двигаться ускоренно. Первая очередь сделала перелет, мы быстро перебежали это расстояние, раздался шум приближающейся очереди, я положил людей, но в это время почувствовал сильный толчок в спину, от которого упал и, подымаясь вновь, сбросил лежащего на спине одного из сопровождающих меня наблюдателей. На это я особенного внимания не обратил, и перебежка продолжалась. Но вот новая очередь, и повторяется то же. Спрашиваю наблюдателя, что с ним, а он отвечает: «Так что хотел вас, Ваше Благородие, прикрыть. Нас много, а вы один». Вот доблесть старого солдата, воспитанного в преданности своему начальнику, и такими примерами изобиловала наша старая Императорская армия. В воздаянии такой самоотверженности я представил этого телефониста к награде, в чем обязывал наш Устав.
Переночевав в той же деревне, когда противник был отогнан, мы на следующий день подошли к реке Варта и, таким образом, последняя фаза Варшавского сражения закончилась.
Почти 2-х недельная операция, начатая немцами для овладения столицей Польши, принесла им поражение, которое до некоторой степени смягчило наш горький осадок сольдаусского поражения. Под стенами Варшавы встретились кадровые войска с двух сторон, и хотя инициатива принадлежала германцам, и их техническое и военное оборудование и снаряжение превышали наше, доблесть наших компенсировала все недочеты, и победа досталась нам. Наши несравнимые сибирские полки из вагонов побатальонно вливались в бой и штыковым ударом проходили все линии уверенного в победе врага.
Чтобы иметь полное представление о боевых качествах наших войск, следует указать на соотношение огневой силы полевых дивизий, являвшихся основным фактором в оценке сил и огневого могущества.
В то время как наша дивизия имела 4 полка 4-х
батальонного состава при 8 станк. пулемета на полк, а
в артиллерии дивизионного имелись только легкие орудия 3-х дюйм., стрелявшие
прицельным огнем на 6 верст гранатой и шрапнелью на 5 в. 100 с., и ни одного
тяжелого орудия, которые входили в корпусную артиллерию 48”лин.
гауб. и армейскую
(продолжение следует)
Публикация М. Адамович
[1]В
этом номере НЖ мы предлагаем две главы военного дневника Викентия
Ивановича Гетца. Рукопись «Воспоминания офицера 4-ой
Сибирской стрелковой артиллерийской бригады» Гетца
содержит описание сражений Первой мировой и
Гражданской войн и состоит из 16 глав. Рукопись содержится в Бахметевском архиве (Bakhmeteff
Archive of Russian and East Europian History and
Culture, RBC, Columbia University. General Ms. Collection Vikentii
Gets Memoirs.
[2]Мадритов Александр Семенович (1868 – после 1918), генерал-лейтенант, участник похода в Китай 1900–1901 годов, Русско-японской и Первой мировой войн.
[3] Шейдеман Сергей Михайлович (1857–1922), генерал от
кавалерии; участник Русско-турецкой войны 1888–1889, Первой Мировой. В
[4] Плеве Павел Адамович (1850–1916), генерал от кавалерии, командующий 5-й армией. В феврале 1916 года уволен в связи с назначением в Государственный совет.
[5] Рожанский Станислав Мечеславович (1871–1914), полковник, герой Первой Мировой войны, посмертно награжден орденом Св. Георгия 3-й степени.
[6]Мунтянов Кузьма Евстафьевич (1856–1931),
ген.-лейтенант; участник
Русско-турецкой, Русско-японской войн, Великой войны; имел многочисленные
награды. В